ГЛАВА III,. в которой мы делаем еще несколько шагов навстречу страшной истории Все, о чем вы прочитали в первых двух главах, было моим далеким воспоминанием: это случилось в прошлом году
ГЛАВА III,
в которой мы делаем еще несколько шагов навстречу страшной истории Все, о чем вы прочитали в первых двух главах, было моим далеким воспоминанием: это случилось в прошлом году.
А в этом году Святослав Николаевич нас покинул. Раньше, когда мы делали что-нибудь не так, как ему бы хотелось, Святослав Николаевич предупреждал:
— Я сбегу на пенсию, если вы решительно не изменитесь!
А прощаясь с нами, он был не в силах сдержать волнение. Слезы душили его и чуть было не задушили совсем. Миронова подняла руку и спросила:
— Вам плохо?
— Нет, мне хорошо! — ответил Святослав Николаевич. — Хорошо оттого, что я осознал чувства, которые испытываю к вам. Я знал вас всего год, но не забуду никогда… Никогда! Говорят, первая любовь — самая сильная, а я думаю, что последняя!..
Мы были его последней любовью! Чувство законной гордости возникло в наших сердцах.
Вместо Святослава Николаевича к нам пришла Нинель Федоровна.
Это было стройное существо лет двадцати пяти. Может быть, об учительнице так говорить нельзя? Но она была совсем не похожа на учительницу. И когда шла на переменке по коридору, ее вполне можно было принять за ученицу десятого или даже девятого класса. Выражение лица у нее было такое, что казалось, она вот-вот расхохочется. Я никогда не встречал на лицах учителей такого странного выражения. За глаза ее никто не называл по имени-отчеству, а все стали звать просто и коротко: Нинель.
Когда Нинель Федоровна пришла к нам в первый раз, она сразу обратила внимание на стенд, который был между подоконником и классной доской.
Увидела огромную фотографию и спросила:
— А кто это такой, Гл. Бородаев?
Мы просто похолодели и приросли к своим партам. Только Миронова не растерялась. Она любила подсказывать учителям. И тут тоже подняла руку, встала и объяснила:
— Бородаев — наш знатный земляк. Он творил во второй четверти этого века.
— А что он творил? — спросила Нинель Федоровна.
— Разные произведения, — ответила Миронова. — У нас есть литературный кружок его имени.
— Имени Бородаева? — Нинель Федоровна рассмеялась. Она была из другого города, до которого слава нашего знатного земляка пока еще не докатилась.
Миронова подняла руку и объяснила:
— У нас в классе учится внук писателя Бородаева. Он сидит на самой последней парте в среднем ряду. Он почетный член нашего литкружка.
— Почетный? Зачем такой громкий титул? Нинель Федоровна заглянула в журнал.
— Пусть Глеб меня извинит. Я не читала книг его дедушки. Это моя вина.
Когда выставка закроется, — она указала на стенд, — тогда я возьму все эти книги и прочитаю. Так что ты, Глеб, меня извини.
Мы еще сильнее похолодели. Во-первых, ни одна учительница никогда не просила у нас прощения. А во-вторых, она собиралась закрыть «Уголок Бородаева»…
Мне стало тоскливо: "Неужели старшеклассники не будут больше забегать к нам? И никто больше не скажет:
«В этом классе умеют чтить… В этом классе любят литературу!» Мы станем самым обыкновенным классом. Как все… Неужели?" Другие ребята тоже затосковали. Я чувствовал это: все словно замерли, даже тетрадки не шелестели.
Миронова снова подняла руку.
— А мы готовим специальное собрание кружка, посвященное творчеству знатного земляка…
Она очень хотела помочь новой учительнице поскорей во всем разобраться.
— В какой четверти нашего века творил Бородаев? — переспросила Нинель Федоровна.
Миронова взметнула вверх руку и выпалила:
— Во второй!
Она любила подсказывать учителям.
— А мы давайте начнем с первой четверти прошлого века, — предложила Нинель Федоровна. — С Пушкина, например… Потом пойдем дальше. И так постепенно доберемся до Бородаева.
— У нашего кружка творческая направленность, — сказал Покойник. — Мы сами сочиняем.
— Я тоже пишу стихи, — сообщила Нинель Федоровна. — Когда-нибудь вам почитаю. Если наберусь храбрости. Что вам еще хочется узнать обо мне? Я не замужем. Играю в теннис.
Учителя никогда не рассказывают о своей личной жизни. А узнать интересно!
Это я по себе знаю. Помню…
Она начинала мне нравиться. Опытный глаз мог почти безошибочно определить, что и другие ребята ожили: они задвигались, зашевелились.
— В этом городе, — сказала она, — у меня нет ни родственников, ни знакомых, ни близких. Теперь вот вы будете… Если получится…
Раньше, когда раздавался звонок, все сразу выскакивали из класса. А тут стали медленно подниматься, будто отяжелели от разных дум и сомнений.
Я подошел к Нинель Федоровне и сказал:
— Знаете, у Бородаева есть повесть «Тайна старой дачи»… Потрясающий детектив! Весь наш кружок хотел съездить на эту дачу. Походить по местам событий… Это недалеко: всего час, если на электричке.
— Он писал детективы? — шепотом спросила Нинель Федоровна. И кивнула на фотографию Бородаева.
— А вы любите их? — воскликнул я с плохо скрываемым волнением.
— Все любят. Только некоторые не сознаются. Стесняются!..
«У нас полное родство душ! — подумал я. — Она угадывает мои мысли!..» Ребята начали выходить в коридор. Только Глеб остался сидеть на своем месте, пригнувшись к парте. Рядом стоял Принц Датский.
Нинель Федоровна подошла к ним. И я подошел.
— Мы решили поехать на старую дачу, — сказала она. — В одно из ближайших воскресений. Пока еще осень… Ты, Глеб, будешь нашим проводником?
— Я, пожалуйста… Если, конечно, вы… А я с удовольствием… — Он опять перестал договаривать фразы.
Когда Нинель Федоровна отошла. Принц Датский пообещал Глебу:
— Я напишу к этому дню стихотворение! Может, тебе будет приятно?..
И погладил Глеба по голове. Острая наблюдательность давно подсказала мне, что физическая сила сочеталась в Принце с детской застенчивостью и добротой.
В коридоре меня остановила Наташа Кулагина. Это случалось так редко, что я буквально затрепетал.
— На твоем месте я бы в нее влюбилась, — сказала Наташа. И так пристально посмотрела, что внезапная догадка озарила меня: «Испытывает! Ревнует!..» О, как часто мы выдаем желаемое за действительное!
— Влюбиться? — громко переспросил я. — Ну, что ты? Какие для этого основания?..
— Значит, у тебя нет вкуса. Она прелестна!
«Неужели и правда хочет, чтоб я влюбился? Неужели ей все равно?» С этой тягостной мыслью я слонялся по коридору всю перемену.
Примерно через неделю Нинель Федоровна сказала:
— Я готовлюсь к теннисным соревнованиям. На первенство города… Кто хочет, может прийти на тренировку. Я вас там встречу, на стадионе. Правда, это на краю города. Но вы доберетесь: троллейбус, потом трамвай. Знаете?
Приехали почти все. Она бегала по корту в белой майке и в белых трусах.
Не многие классные руководители решились бы бегать перед своими учениками в таком виде. А она решилась. Потому что она была молода и прелестна!
Все мы, выражая чувства, охватившие нас, орали: «Нинель Федоровна! Нинель Федоровна!..» — Никогда еще не слышал, чтобы болельщики называли своих кумиров по имени-отчеству, — сказал пожилой человек в шляпе, который сидел впереди меня.
Через несколько дней созвали родительское собрание. Мама и папа были в тот вечер заняты. Пошел мой старший брат Костя. Он уже не первый раз ходил на такие собрания.
Я не ложился спать, пока не дождался Костю: он всегда подробно пересказывал мне, что говорили родители, а что учителя. Это было так интересно!
Когда Костя вернулся, мама с папой были уже дома.
— Ну что?! — набросился я на брата.
— Защищал вашу Нинель!
— На нее нападали?
— Еще как!
— Кто посмел?
— Ваши родители… Не все, конечно. Но некоторые.
— Что они говорили?
— Во-первых, она отобрала у вашего класса его лицо, его индивидуальность.
Во-вторых…
— Во-вторых, ему давно уже пора спать! — сказал папа. Он считал, что нельзя в моем присутствии подрывать авторитет взрослых, особенно же учителей.
Костя махнул рукой.
— В общем, я ее защищал.
— Она ведь тебе понравилась? — спросил папа, тоном своим как бы подсказывая брату ответ. — Ведь понравилась?
— Да, очень хорошенькая! — ответил Костя.
Острая наблюдательность давно подсказала мне, что люди в трудную минуту хватаются за то, что у них болит: кто за голову, кто за сердце. Папа схватился за бок.
— А что такое? — спросил Костя. И пошел спать.