День борьбы (1)

День борьбы

Капиталы Михоэла Спинозы перекочевали к Самуилу Казеро. Бенедикт оставил себе только железную койку, небольшой стол, пару стульев и книжную полку. Ничего лишнего. Слишком много вещей отвлекают, мешают труду и работе мысли.

Надо было подумать о заработке. Скупой рацион, немного трубочного табаку приходится покупать, а лавочники отпускают товары только за наличные.

Нужда крепко держала Спинозу в цепких лапах. Щедрый друг его Симон Иостен де Врис распорядился установить мыслителю ежегодную пенсию в 500 флоринов — сумму, вполне покрывавшую необходимые расходы. Однако философ отклонил дар купца. Спиноза держался правила: «Будешь вкушать от трудов рук своих, блажен ты и благо тебе». Из всех профессий его безудержно увлекал труд оптика.

В то время увлечение оптическими стеклами было характерной особенностью передовых ученых и мыслителей. Такие стекла открывали бесконечно великое (Галилей и Кеплер) и бесконечно малое (Сваммердам и Левенгук).

Долгие недели Спиноза искал дружбы со шлифовальщиками линз. Наконец книгоиздатель — коллегиант Риувертс познакомил его с гравером и оптиком Марэном Сешаром. Коренастый, широкоплечий, с доброй улыбкой на лице, мастер согласился раскрыть Бенедикту некоторые тайны ювелирного искусства и показать ему основные приемы шлифовки оптических стекол. Светлая радость наполнила душу философа. Одержимый новой профессией, он упивался работой и вскоре стал блистательным мастером своего дела.

Люди, которые знали Спинозу, рассказывают, что его стекла пользовались огромным успехом, что «покупатели стали со всех сторон обращаться к нему, и это давало ему достаточный заработок для поддержания существования».

Однако к шлифовальному станку Спинозу приковывали не столько нужда и заработок, сколько поиски точных решений задач по преломлению света и сознание того, что увеличительные стекла приближают отдаленные и затаенные от человека макро- и микромиры.

Линзы поглощали весь день. Для философии оставалась только ночь.

Когда для всех трудный день бывал закончен, Спиноза складывал инструмент и отряхивал стеклянную пыль со своей одежды. Умывшись, он съедал молочный суп и после непродолжительного отдыха садился за письменный стол, занося на бумагу то, что обдумывал во время шлифовки линз.

Философ не замечал бега времени. Наступала полночь. Амстердам застывал. Один только Спиноза бодрствовал. В ночной тиши он создавал основы своей философской системы.

Природе приписывалось несовершенство, конечность бытия, сотворенное начало. Верно ли это? «Религия и многие философы до меня, — размышлял Спиноза, — унижали природу и возвышали бога. Надо, наконец, рассмотреть вопрос о взаимоотношениях природы и предвечного, человека и всевышнего. Это необходимо не только для уяснения себе сущности и смысла бытия, но и для просвещения друзей-коллегиантов. Ведь даже в их среде находятся люди, искренне верующие во всемогущество духовного существа, в наличие духов и привидений, призраков и чудес. Почтеннейший Гуго Боксель обиделся, когда я спросил у него: «Что такое привидения или духи? Что это, дети, глупцы или сумасшедшие? Ибо то, что мне приходилось слышать о них, приличествует скорее безумцам, чем людям здравомыслящим, и в самом лучшем случае смахивает не более, как на шалости детей и на забавы глупцов».

В течение трех месяцев ночами напролет трудился Спиноза, пока не создал мужественное творение, удивительный пролог к величайшему философскому произведению эпохи. Только самоиспепеляющим творческим экстазом можно объяснить создание его первого очерка, названного «Кратким трактатом о боге, человеке и его блаженстве»21.

«Краткий трактат» не был завершен, он так и остался наброском. Однако в нем ясно сказались мощь духа и богатейшие познания его автора. Уже первое произведение Спинозы — это произведение человека, который жил жизнью разума, чутко прислушивающегося к сложным процессам реального бытия.

В очерке-наброске, предлагая друзьям собственную систему, философ не мог сначала не рассмотреть кардинальный принцип предшествующей философии. И поэтому на первом плане в трактате поставлен вопрос о том, что такое бог. По определению Спинозы, бог «есть существо, о котором утверждается, что оно есть все или имеет бесконечные атрибуты, из которых каждый в своем роде совершенен». Уже само это определение направлено против богословской проповеди о наличии бескачественного существа, которому мир обязан своим существованием. Спиноза не противопоставляет мир богу, ибо «в природе, — пишет он, — все выражается во всем, и, таким образом, природа состоит из бесконечных атрибутов, из которых каждый в своем роде совершенен. Это вполне согласуется с определением, которое дается богу». Бенедикт, решительно опровергая церковную и схоластическую доктрину «create ex nihilio» («сотворение мира из ничего»), учит, что природа не имеет внешней причины, вызвавшей ее бытие. Допустим, говорит он в «Кратком трактате», что природа сотворена, но тогда возникает вопрос, почему бог сотворил ее ограниченной, неполноценной, и «если бог никогда не может сотворить столько, чтобы не быть в состоянии творить более, то он никогда не может творить того, что он может; но что он не может творить того, что он может, внутренне противоречиво». Следовательно, природа никем не могла быть создана, она существует сама по себе, она есть самосуществующее. Природа не имеет ни начала, ни конца, она безгранична, вне ее — ничто, она — вся во всем. Наличие двух существ, которые заключили бы в себе всю полноту бытия, немыслимо. Есть лишь один мир, одна субстанция, одно существо, выражающее целостность и многообразие всего бытия. И это единое существо есть бог, или природа.

Возвеличивая природу, Спиноза отождествил ее с богом. В борьбе с церковным мировоззрением Бенедикт сохранил в новой философии старый термин. Выбор оказался неверным, ибо бог — это фантастический образ, являющийся предметом слепого почитания и слепой веры, порожденный тупой придавленностью человека внешней природой и социальным гнетом. Однако отождествление бога и природы в эпоху Спинозы означало отрицание сверхчувственного, надмирового существа, то есть признание совершенной, бесконечной и абсолютной природы, которая существует сама по себе и исключает наличие какого-либо существа над нею или рядом с нею. Сошлемся на авторитет английского философа XVII века Гоббса, который писал: «Философы, утверждавшие, что бог есть самый мир... не приписывают богу что-либо, но совершенно отрицают его существование, ибо под словом «бог» подразумевается причина мира; говорящие же: «Мир есть бог», — говорят, что у мира нет причины, то есть что бога нет. Подобным образом и утверждающие, что мир не сотворен, а вечен, отрицают, что у мира есть причина, потому что не может быть причины у вечного, то есть они отрицают бога».

Спиноза не защищает идею бога, наоборот, он ее логически последовательно опровергает: вне природы бог ничто.

Коль природа вся во всем, то единичные вещи заключены в природе и человек является ее частью. А раз так, то все вопросы взаимоотношения между человеком и богом становятся нелепыми и ненужными. Человек, провозглашает юный мыслитель, «пока он составляет часть природы, должен следовать ее законам. Это и есть богослужение. Пока он делает это, он счастлив».

Следовать законам природы может человек, познавший и полюбивший ее, ибо любовь, говорит Спиноза, «есть соединение с объектом, который как раз ум считает прекрасным и добрым, и мы разумеем здесь соединение, посредством которого любовь и любимое становится одним и тем же и составляет вместе одно целое». Счастливый человек мыслит себя частью природы, в ней он видит причину всего того, что происходит в нем. Свобода и блаженство человека проявляются в его интеллектуальной любви к природе. Любовь, учит Бенедикт, не созерцательна, не неподвижна, а, наоборот, деятельна, активна. Она основана на проникновении мысли в глубь природы, в ее сокровенные тайны. Она несет счастье не отдельному человеку, а всему человечеству.

Мыслитель не забыл напомнить друзьям своим, что несчастен тот, кто любит преходящие вещи и связывает свое благополучие с каким-либо временно существующим предметом. Но если «так несчастны любящие преходящие вещи, имеющие еще некоторую сущность, то как несчастны будут те, которые любят почести, богатства и сладострастие, не имеющие никакой сущности».

Автор «Краткого трактата» коснулся и основного положения кальвинизма, разделяемого его друзьями-коллегиантами. Спиноза отвергал предопределенность, как провидение бога, ибо все предметы существуют по необходимости, то есть имеют естественное основание и естественную причину. «Нечто, не имеющее причины к существованию, никоим образом не может существовать». Что касается поступков человека, то и они обусловливаются причинами и определены природой. Хорошие и дурные действия человека, куда их отнести? Некоторые вещи, говорит Бенедикт, находятся в нашем уме, а не в природе, они являются нашим собственным созданием, и называются они мыслимыми вещами. Хорошее и дурное не находится в природе, они должны считаться мыслимыми вещами, ибо «нечто никогда иначе не называют хорошим, как в отношении к чему-нибудь другому, что не так хорошо или не так полезно нам, как это другое». То же о грехе. Все, «что говорится о грехе, говорится о нем лишь с нашей точки зрения, то есть когда мы сравниваем две вещи друг с другом или с различных точек зрения. Если, например, кто-либо сделал часовой механизм для того, чтобы он бил и показывал время, и если произведение хорошо согласуется с целью мастера, то говорят, что оно хорошо; в противном случае оно плохо, хотя оно и тогда могло бы быть хорошо, если бы задачей мастера было сделать его неправильным и бьющим не вовремя... Мы заключаем, что хорошее, дурное или грех являются не чем иным, как мыслимыми вещами, а не какими-либо реальными вещами или чем-то, имеющим существование».

Спиноза хорошо понимал, что его отождествление бога и природы, учение об интеллектуальной любви человека к природе, о дурном и хорошем, о независимости и блаженстве человека опровергает бога, богословскую проповедь о небесном воздаянии, церковные догматы и вероопределения. Именно поэтому в заключении «Краткого трактата» он говорит своим друзьям: «Не удивляйтесь этим новостям, так как вам хорошо известно, что вещь не перестает быть истиной оттого, что она не признана многими. А так как вам также хорошо знаком характер века, в котором мы живем, то я буду просить вас соблюдать осторожность при сообщении этих вещей другим. Я не хочу этим сказать, что вы должны совершенно удержать их при себе, но если вы начнете сообщать их кому-либо, то вас должен побуждать к этому только интерес блага ближнего; при этом вы должны быть определенно уверены, что ваш труд не останется без вознаграждения. Если, наконец, у вас при чтении явится сомнение в том, что я утверждаю, то я прошу вас не торопиться со своими возражениями, пока вы не потратите достаточно времени на размышления. При таком отношении к делу я уверен, что вам удастся насладиться желанными плодами этого дерева».

В приведенных словах выражена забота об истине, о друзьях, которые должны уметь распространять истину. В этих же словах и кроется ответ на вопрос, почему философ вынужден был выразить материалистическое содержание своего учения с помощью теологической терминологии. Сожжение Бруно, пытки Галилея, гибель Акосты не могли не быть серьезным предупреждением для юного мыслителя: «Характер века — caute!22»

Спиноза высоко ценил ум Клары-Марии, потому он прислал ей «Трактат» и просил откровенно высказаться.

Клара-Мария приняла первое произведение юного философа восторженно. В письме к своей кузине она писала:

«Дорогая Иаиль!

Трудовой день позади. Давно умолкла шумная суета учеников. Папа уже в постели. Все тише и тише становится ночь. А я села за письменный столик, чтобы поделиться с тобой. Я вся измучена, дольше жить наедине со своей мукой невмоготу. Хочу поведать тебе тайну моей души. Дорогая моя, голубушка! Бесценный дар небес вселился в мое сердце навсегда, навечно. Я счастлива, я безгранично счастлива! Меня всю пронизывает великое и радостное чувство любви. Никогда не думала, что любовь так многогранна и сложна: уверенность и отчаяние, надежда и страх, стыд и гордость, боль и наслаждение, гнев и восторг — вот только некоторые оттенки страстей этого бесконечного чувства.

Мне вдруг стало трудно писать. Сердце мое то сжимается, то рвется куда-то ввысь.

Должна же я сказать тебе, что пламень сердца моего, мечту мою сокровенную зовут... только не проговорись, никому ни слова, ради всего святого!

Ты его знаешь. Он неоднократно бывал у Корнелиуса Мормана, где бывали и ты, и твой врач Боуместер, и красавец Мейер, и актриса Лина, и я, и многие другие.

Он — ослепительный свет, нежный и суровый, величественный и скромный, мудрый философ и глупый мальчик, застенчивый и энергичный, прекрасный Бенедикт Спиноза.

Кому он первому дал свой «Краткий трактат» — знаешь?

Мне.

Бисерным почерком на латинском языке исписанные три тетрадки. Я их читала и перечитывала. Была захвачена пылкостью его мысли, логикой и правдой этого удивительного человека.

Бесценная моя Иаиль! Мудрость Спинозы озарит человечество, его правдой будут жить тысячи, миллионы сердец.

Взявшись под руки, мы с ним безмолвно брели по мостику, перекинутому через канал, соединяющий Фляенбург с Амстердамом. Затем долго гуляли вдоль канала по обсаженным цветами дорожкам. Истомленная предчувствием, я случайно коснулась его волос и вся застыла, а вместе со мной застыли в молчании цветы и деревья. Я ожидала ласки, поцелуя, первого поцелуя любимого...

Когда настал час расставания, я ему вернула «Трактат» и сказала: «Я отметила в нем слова, которые хотела бы вернуть, как свои; вы найдете их».
[1] [2] [3] [4]