ГЛАВА 22

[1] [2]

ГЛАВА 22

В августе 1989 года власти СССР по собственной инициативе произнесли наконец слово из десяти букв, одно упоминание которого другими прежде навлекало на них проклятье. Это слово — Валленберг.

В высший момент расцвета политики гласности президент СССР, реформировавший страну, приказал своему послу в Стокгольме пригласить в Москву Нину Лагергрен и Ги фон Дарделя, чтобы обсудить с ними дело их сводного брата. Эта новость прозвучала сенсацией, возбудив предположения о скором прорыве в переговорах — возможно, даже появлении на сцене главного действующего лица.

Соответственно, рой журналистов, представлявших как советские, так и иностранные органы печати, приветствовал сводных брата и сестру Рауля Валленберга, когда они в сопровождении Пера Ангера и Сони Сонненфельд, секретаря Комитета Валленберга, прибыли в Москву 15 октября. На следующий день делегация встретилась с заместителем председателя КГБ Владимиром Позняковым и заместителем министра иностранных дел Валентином Никифоровым. То, что предложили ей русские, вызвало большой интерес, но в конечном итоге разочарование. Родственникам Валленберга передали его дипломатический паспорт, небольшую сумму денег, которую он имел при себе во время ареста, портсигар и несколько записных книжек. Эти вещи, как заявили советские представители, были случайно найдены за несколько недель до приезда делегации, что, на взгляд скептиков, казалось удивительным совпадением.

«Это невероятно, все эти вещи… — говорила позже Нина Лагергрен. — Я думала, они хотят предложить что-то большее. Говорят, что русские не уничтожают личные дела и документы. Они, наверное, до сих пор лежат где-нибудь в КГБ».

Русские предложили всеобщему вниманию оригинал записки давно умершего тюремного врача Смольцова, в котором сообщалось о смерти Валленберга от сердечного приступа в июле 1947 года. Записка была подвергнута тщательной экспертизе, проверенной шведскими судебными экспертами, установившими, что чернила и бумага действительно относились к 1940-м годам. Тем не менее настоящее свидетельство о смерти или другие заменяющие его документы отсутствовали, а сама записка была написана от руки не на официальном бланке, а на листке бумаги.

Делегация отказалась признать этот документ как юридически обоснованное доказательство смерти Валленберга, и русские согласились, что за отсутствием более ответственной документации юридически аутентичным такое свидетельство, конечно же, признано быть не может. Действительно, некоторые бывшие чины КГБ в частном порядке высказывали мнение, что записка Смольцова могла быть специально изготовленной властями того времени фальшивкой — весьма правдоподобное предположение, поскольку указанная в ней причина смерти молодого и здорового заключенного выглядела довольно странной. Тем не менее помощник Горбачева по связям со средствами массовой информации Геннадий Герасимов настаивал, что смерть Валленберга в 1947 году является «неоспоримым фактом», хотя и результатом «трагической и непоправимой ошибки».

Делегация покинула Москву, убежденная, как и прежде, что, в силу отсутствия юридически убедительного свидетельства о смерти, Валленберг должен считаться живым, хотя в то же время у членов делегации сложилось мнение, что советские власти скорее не могли, чем не хотели подобный документ предъявить. Такой остается позиция участников делегации и по сей день. И какой бы сомнительной она в настоящее время ни казалась, она также остается официальной позицией правительств Швеции и США, хотя трудно представить себе, чтобы хоть кто-нибудь из высших чиновников обеих стран мог серьезно поверить в то, что где-нибудь в глубинах России еще жив дряхлый восьмидесятилетний старец, считавший себя некогда Раулем Густавом Валленбергом.

Несмотря на разочаровывающий итог московского визита, у защитников дела Валленберга сложилось впечатление, что желание русских содействовать поискам было искренним. В еще большей мере эта тенденция укрепилась после неудачной попытки путча, предпринятой против Горбачева в августе 1991 года, которая привела Советский Союз к окончательному развалу. Как заявил ставший впоследствии министром внутренних дел Вадим Бакатин: «Мы не знаем точных фактов судьбы Рауля Валленберга, но считаем, что препятствовать их расследованию означало бы занимать неправую историческую позицию».

После встречи в Москве в октябре 1989 года для дальнейшего расследования судьбы Валленберга была создана международная комиссия, состоящая из пяти русских и пяти западных участников. Председателем комиссии стал канадский юрист по гражданскому праву Ирвин Котлер, в то время как единственным американцем в ее составе был профессор Чикагского университета Марвин Макинен, сам когда-то в 1960-х годах бывший советским заключенным. Усилиями комиссии были найдены еще некоторые важные, хотя и не отвечающие на все вопросы документы. Один из них — это списки кремированных в 1947 году. Имя Валленберга в них не значится.

Другие документы включают в себя регистрационные тюремные журналы Лубянки — с вымаранными именами Валленберга и его шофера Вильмоша Лангфельдера [92], эти записи были восстановлены после развала Советского Союза, они представляют собой отметки о трех допросах Валленберга и о пяти — Лангфельдера.

Эти же записи приводятся в корреспонденциях, направленных в октябре 1992 года английским историком лордом Николасом Бетеллом в воскресный английский еженедельник «Обсервер» как доказательство того, что Валленберг действительно, в полном соответствии с утверждениями советских представителей, умер в июле 1947 года. Из корреспонденции Бетелла явствует, что Валленберг был допрошен летом 1946 года и весной 1947 года подполковником НКВД Дмитрием Копелянским. Копелянский, выслеженный «Обсервером» до его квартиры на Тверской улице (бывшая улица Горького), утверждал в телефонном интервью, что он «никогда не видел этого человека (Валленберга)». И хотя журналы свидетельствуют о том, что он лжет, дату последнего допроса Валленберга Копелянским 11 марта 1947 года отделяют от даты его предполагаемой смерти более чем четыре месяца. Поэтому связь между этими событиями ни в коем случае не является установленной и утверждение Бетелла, что Копелянский «мог быть причастен к его (Валленберга) убийству», является всего-навсего умозрительным предположением.

Не более чем предположениями, хотя и основанными на знании обстановки, смогли поделиться с Бетеллом и все проинтервьюированные им российские официальные лица, поскольку папка с личным делом Валленберга пропала, а единственный человек, который мог знать правду, Копелянский, молчит. Впрочем, согласно Бетеллу, официальные власти не особенно побуждали его к открытости. Как сообщил Бетеллу Алексей Кондауров, представитель Министерства безопасности по связи с общественностью: «У нас нет причин считать, что он может сообщить нечто большее, чем уже сказал».

С интригующим видом Бетелл сообщает далее, что Копелянского охраняют. Это кажется странным, поскольку Копелянского вычистили из секретных служб еще в 1952 году, по-видимому из-за еврейского происхождения, — вот, кстати, еще один из иронических мотивов, которыми так богато дело Валленберга. И все же, спрашивается, с какой стати стал бы охранять его режим, отказавшийся от своего коммунистического прошлого и раскрывший в процессе разрыва с ним тайны намного более страшные, как, например, бойню в Катынском лесу? «Обсервер» нерешительно отвечает на этот вопрос утверждением, что Копелянский якобы является хранителем «тайны, которую Россия стремится в одно и то же время и похоронить и раскрыть».

По последним сведениям, Копелянский до сих пор жив, сейчас ему, должно быть, семьдесят шесть, и его здоровье оставляет желать много лучшего. По-видимому, большую часть того, что он знает о деле Валленберга, он заберет с собой в могилу, если только в конце концов в нем не заговорит его еврейская совесть и он не выступит на смертном одре с какими-нибудь признаниями.

Тем временем основная линия, проводимая Кремлем в расследовании дела Валленберга, лучше всего суммируется следующими словами Алексея Кондаурова, обращенными к лорду Бетеллу: «Я не могу отрицать, что Валленберг был убит на Лубянке. На самом деле, я думаю, все так и было. Но, насколько я знаю, никаких документов, которые бы подтверждали это, не существует».

Еще большую порцию предположений, исходящих из советского аппарата, содержат мемуары старого сотрудника КГБ Павла Судоплатова, опубликованные им в 1994 году. Одна глава книги почти полностью посвящена делу Валленберга, и в ней также упоминается Копелянский как следователь Валленберга, хотя смерть подопечного Копелянскому не вменяется. Вместо этого в главе, не уступающей в выразительности перу Иена Флеминга, Судоплатов представляет нам профессора Григория Моисеевича Майрановского, главу сверхсекретного отдела, известного под названием «Лаборатория X». Согласно Судоплатову, Майрановский возглавлял группу НКВД, занимавшуюся токсикологическими исследованиями, и, «похоже, Валленберг был переведен в спецкамеру «Лаборатории X», где ему сделали смертельную инъекцию яда под видом лечения.

Можно спорить, имеет ли значение то, как именно был убит Валленберг, но граничащий с колдовским метод, описанный Судоплатовым, определенно ставит под сомнение правдоподобность всей рассказанной им истории. Невольно задаешься вопросом, почему для того, чтобы убить Валленберга, сочли необходимым прибегнуть к инъекции яда, в то время как выстрел в затылок, более привычный метод, оказался бы проще и намного быстрее? Ведь поскольку тело все равно подлежало кремации и остававшийся от него пепел ссыпался в общую могилу, что было, по словам Судоплатова, обычной в те времена практикой, кто впоследствии мог бы обнаружить в способах убийства какую-нибудь разницу?

Рассекреченный, но когда-то тщательно скрываемый документ, цитируемый Судоплатовым в качестве свидетельства, доказывающего, что Валленберг был умерщвлен в июле 1947 года, — это письмо от заместителя министра иностранных дел Вышинского своему начальнику Молотову, датированное 13 мая 1947 года. В нем Вышинский просит Молотова «обязать» министра государственной безопасности «тов. Абакумова представить справку по существу дела (Валленберга) и предложения о его ликвидации».

Возникает хитроумный вопрос языкового свойства. Что имел в виду Вышинский — ликвидацию дела или заключенного? Даже среди русских знатоков официозного советского языка мнения по этому вопросу расходятся. Судоплатов в этом случае уверенно пишет, что для него «нет сомнений в зловещем смысле последних слов Вышинского. Он не предлагает закрыть дело (тогда была бы другая формулировка — «прекратить дело»), а почти «требует», чтобы Абакумов представил предложения об уничтожении Валленберга как нежелательного лица для советского руководства».
[1] [2]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.