НОЧЬ НА ФРАНЦИСКАНСКОЙ, 30

НОЧЬ НА ФРАНЦИСКАНСКОЙ, 30

Был вечер, когда я с группой бойцов должны были добраться до дома 30 на Францисканской улице к отделению, отступивших из мастерской щеточников на улице Свентоерской, 32. Наш путь пролегал через узкую улицу Мила, охваченную огнем. С обеих сторон рвались навстречу друг другу языки пламени, достигая середины мостовой. Пробегая по мостовой, мы на минуту разрывали их, но иногда языки пламени соединялись над нашими головами, и мы оказывались под крышей из огня и дыма. Вдоль всей улицы насколько хватал глаз - огонь, пламя, пламя, пламя.

Когда мы приблизились к площади Муранов, немцы обнаружили нас. Пламя освещало нас, как прожектором, а немцев скрывала темнота. Они не стали в нас стрелять, как делали это обычно, а приказали остановиться. Мы бросились врассыпную, скрылись в полусгоревшем доме и разбились на маленькие группы.

Голоса немцев приближались. Вот немцы уже среди развалин, они строчат наугад. Мы притаились, готовые в любую минуту открыть огонь, если немцы нас обнаружат. С полчаса немцы оглушали нас выстрелами, криками, бранью. Они знали, что мы находимся где-то здесь, но боялись углубиться в развалины.

Положение наше было тяжелым: дым душил нас, языки пламени расползались по флигелю, падали обломки с верхних этажей. Мы стояли среди развалин, затаив дыхание, прижавшись к оголенным стенам.

Но вот стихла стрельба. Немцы удаляются. Однако никто из нас не тронулся с места. Кто погиб, кто жив? - думал каждый про себя, считая, что только он остался в живых, а остальные погибли. По одному стали выходить из укрытия и собираться.

Когда мы с Мирой Фухрер вышли из укрытия, нас уже поджидали Мордехай Гробас (Мэрдэк) и Павел, потом подошли другие. Не было только Ривки Пасманик. Мы долго искали ее, и нашли живой и невредимой.

Нас было семеро. Мы решили, что несколько человек вернутся на Мила, 18, а остальные продолжат путь на Францисканскую, 30, обогнув площадь Муранов.

И вот мы в длинных подвалах на Францисканской, 30, под громадным домом с просторным квадратным двором.

Подвалы эти служили складами продовольствия отдела снабжения юденрата, и раньше в них было полно сахару, круп, муки, картофеля. Теперь они были забиты мужчинами, женщинами, детьми. Только входы были теперь так хорошо замаскированы, что даже я, прежде здесь частый гость, нашел их с трудом.

Бункеры на Францисканской, 30 - это важный этап в истории страданий еврейской Варшавы. Здесь собрались, главным образом, служащие отдела со своими семьями и близкими - 500-600 человек.

У входа я увидел несколько евреев, копавших могилу в темноте. Покойника, в его одежде, поспешно опустили в землю, и немногие провожавшие его в последний путь разошлись - без слез, без кадиша, как будто ничего не произошло. Невольно вспомнилось мне прошлое: печаль еврейских похорон, плач родных, выражение уважения к покойнику, последние почести, которые отдавали ему.

Но подумав о том, что я увидел вокруг, я понял, какой чести удостоился этот покойник и как велики человечность и мужество тех, кто похоронил его. Вокруг, среди моря пламени, валялись убитые и агонизирующие, их тела гнили, но живые ступали по ним, не замечая этого.

Оказавшись в бункере, я понял, что дом над ним лишь недавно сгорел. Стены были еще раскалены, от них шел страшный жар. Люди просто жарились здесь, но выхода не было. Больше всех страдали старики, многие из них стояли уже одной ногой в могиле.

Среди них я нашел общественного деятеля Шмуэля Винтера. Он был тяжело болен.

Здесь встретил я и Нойгольдберга, известного деятеля организации Поалей-Цион Ц. С. в Лодзи. В Варшавском гетто он стал одним из активных деятелей подпольного центрального комитета партии. Старый, измученный, он почти не говорил со мной о голоде и опасностях. Первый вопрос его был: что слышно на восточном фронте. Думая, что на Мила, 18, у нас есть радиоприемник, он надеялся узнать у меня о том, что происходит в мире. Но не получив никакой информации, сам начал говорить о положении, как он его оценивал, и строить планы на будущее.

С глубокой верой говорил он о победе Красной Армии и о неизбежной гибели гитлеризма, как будто видел в этом спасение для нас, евреев гетто. На фоне общего отчаяния вызывала восхищение сила духа этого еврея, сумевшего подняться выше страшной действительности.

Я разделял его веру лишь с одной оговоркой: мы не можем рассчитывать на то, что изменение положения на фронтах спасет нас. Но он сказал:

"Лучше уж умереть с сознанием того, что гибель врага близка".

И хотя Нойгольдберг уже знал, что у нас нет связи с внешним миром, из глубины его души вырвалось: "Что в Эрец-Исраэль?" Он не ждал ответа, он просто хотел назвать это имя, чтобы хоть словом приблизиться к стране нашей мечты.

Встреча с Нойгольдбергом вновь показала мне, что и в такие дни не перевелись евреи, сильные духом и верой, не потерявшие надежду!

В бункере на Францисканской, 30, я встретил Гепнера, общественного деятеля, филантропа, бывшего заведующего отделом снабжения юденрата. Он тоже был подавлен, потерял интерес к происходящему вокруг, но мне удалось вызвать его на разговор.

Гепнер рассказал мне о спорах в немецкой верхушке по поводу судьбы, уготовленной евреям гетто. Брандт требовал немедленной ликвидации гетто, Конрад, начальник "Вертэрфассунг", был заинтересован в том, чтобы оттянуть акцию полного уничтожения, ибо гетто было для него источником Он был полновластным хозяином 5 тысяч еврейских рабочих обогащения.

Из команд "Вертэрфассунг", от которых он постоянно получал ценные "подарки". Он был компаньоном еврейского владельца мельницы на На-левках, 33. Были у него еще и другие источники доходов.

В "семейном" споре победил Брандт, и тогда между ним и Конрадом (продолжал свой рассказ Гепнер), началось отчаянное соревнование: кому удастся награбить больше добра со складов юденрата.

В 8 часов утра 19 апреля Конрад позвонил Гепнеру и сказал, что в целях сохранения запасов отдела снабжения, их надо перевезти на склады "Вертэрфассунг", для чего он пришлет немедленно грузовики. Гепнер должен выдать им все продукты.

Через несколько минут позвонил Брандт. По его словам, Гепнеру нечего бояться. Происходящее в гетто - это лишь одноразовая акция по ликвидации еврейских вооруженных "банд". Гепнеру лично не грозит никакая опасность. В час дня он должен явиться в юденрат на важное заседание.

"Положив трубку, - рассказывал далее Гепнер, - я решил, что после всех этих увещеваний и обещаний, мне лучше всего уйти в бункер".

Через несколько минут, без всякого предупреждения, появились машины, присланные Брандтом, и вывезли все, что было на складе.

Когда в условленное с Гепнером время появились машины Конрада, склады были пусты. В погоне за такой богатой добычей Брандт оказался проворнее своего соперника.

Позже стало известно, что на том "важном" совещании в час дня, на которое Брандт приглашал Гепнера, были ликвидированы все члены юденрата вместе с еврейскими полицейскими. Некоторых расстреляли на месте и трупы сожгли тут же во дворе юденрата, некоторых вывезли в Треблинку.

Большой неожиданностью была для меня встреча с боевой группой из щеточной мастерской. Впервые со времени начала восстания я встретился с товарищами из Дрора. Это была группа Генека Гутмана, с которым я дружил еще в "кибуце" на улице Джельна, 34.

Группа Гутмана отличилась в боях на территории мастерской: они уничтожили миной несколько десятков немцев и отступили в бункер на Францисканскую, 30.

Тут, в бункере, встретил я группу Поалей Цион - левых, которой командовал Герш Берлинский, бойцов Бунда и ППР. Это были сердечные встречи. Мы спешили рассказать друг другу о боях, о пережитом.

Возвратившись на Милу, 18, я мог нарисовать довольно четкую картину происходящего на улице Францисканской, 30, рассказать о боевых группах, укрепившихся там.

На второй день после моего ухода из бункера по улице Францисканской, 30, там разгорелся бой: немногие, которым удалось спастись, во главе с Мареком Эдельманом, отступили на улицу францисканскую, 22. Марек пришел к нам на Милу, 18. Он рассказал, что немцы окружили дом, ворвались в одно из укрытий и начали стрелять и бросать гранаты. Бойцы бросились к этому укрытию и открыли огонь по немцам, а вторая группа наших бойцов сумела незаметно обойти врагов с тыла и обрушить на них град пуль и гранат.

В тот день немцам не удалось захватить бункер, они отступили, унося с собой убитых. Но на другой день, вернувшись с подкреплением, немцы завладели всеми входами. Завязался бой, но газовые шашки задушили сопротивление.
[1] [2]