Мои прославленные братья (2)

- Ты еще будешь жить. Это дом смерти, Шимъон бен Мататьягу. Выйдем на солнце.

Иегуда направился к двери, и я пошел за ним. Мы вышли на деревенскую улицу. Деревня просыпалась, и в ней уже начиналась повседневная жизнь, которая, несмотря ни на что, все-таки идет своим чередом. Где-то смеялся ребенок. По пыли, хлопая крыльями, проковыляли три цыпленка. Из дома Мататьягу вышли Ионатан и Эльазар и подошли к нам.

- Где адон? - спросил Иегуда.

- Он пошел в синагогу с Иохананом в рабби Рагешем.

- Дай мне воды, - попросил Иегуда Ионатана. - Мне нужно умыться перед молитвой.

Ионатан принес ему воды и полотенце, и Иегуда тут же, перед домом Моше бен Аарона, умылся. Жители деревни, шедшие в синагогу, негромкими голосами здоровались с Иегудой, а женщины стояли у порогов своих домов, некоторые из них плакали, другие жалостливо глядели на нас.

- Пошли, - сказал Иегуда, и мы повернули в синагогу. Иегуда слегка отстал от братьев и обнял меня за плечи.

- Кто тебе рассказал про Рут? - спросил а.

- Адон.

- Все?

- Об остальном я могу догадаться, Шимъон. Шимъон, прошу тебя только об одном: когда настанет время, пусть Апелл будет мой, а не твой.

Мне было все равно. Рут умерла, и ничто не могло ее воскресить.

- Обещай мне, Шимъон.

- Как хочешь. Не все ли равно?

- Нет, не все равно. Сегодня кое-что закончилось в кое-что начинается.

Мы вошли в синагогу. Ковчег был поруган и пуст, никто не повесил сорванную занавесь. Наши жители столпились вокруг адона и кого-то еще; когда мы подошли, круг разомкнулся, и я увидел, что рядом с адоном стоит напружинившийся маленький, необыкновенно уродливый человечек, лет, наверно, пятидесяти, с острым, пронзительным взглядом.

- Рабби Рагеш, - сказал Иегуда, - это другой мой брат, Шимъон бен Мататьягу.

Рагеш повернулся ко мне. Это был чрезвычайно подвижный и настороженный человек, и в его маленьких голубых глазках, казалось, сверкало пламя. Он заключил обе мои руки в свои и сказал:

- Шалом! Я рад видеть сына Мататьягу. Да будешь ты защитой Израиля!

- Мир тебе! - ответил я безучастно.

- Сегодня черный день нашего черного года, - продолжал рабби. - Но пускай твое сердце, Шимъон бен Мататьягу, наполнится не отчаянием, а ненавистью.

"Ненавистью, - подумал я. - Мне преподана новая наука. Когда-то я знал любовь, надежду и мир, а теперь во мне только ненависть, и больше ничего".

Рагеш был нашим гостем, и его попросили читать молитву. Выло свежо, и люди неподвижно застыли, запахнувшись с головы до пят в полосатые плащи и закрыв лица, пока рабби читал:

- Шма Исраэль, Адонай Элокейну, Адонай эхад... (Шма Исраэль, Адонай Элокейну, Адонай эхад - Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един. (Иврит).).

Я искал глазами Моше бен Аарона и нашел его. Взошло солнце, и в старую нашу синагогу хлынул поток света. Мы молились о мертвых. Но сам я тоже был мертв. Я жил, но я был мертв. К тому времени, когда молитва окончилась, в синагоге собралась уже вся деревня: и мужчины, и женщины, и дети.

- Чего требует Бог? - вопросил рабби Рагеш тем же тоном, каким он читал молитву. - Он требует повиновения.

- Аминь, да будет так! - промолвили люди.

- Сопротивление деспотизму - не есть ли это повиновение Богу? - негромко продолжал маленький незнакомец.

- Да будет так! - ответила толпа.

- А если ядовитый змей грозит укусить меня, а ли не раздавлю его пятою?

- Да будет так! - сказали люди, и послышалось всхлипывание женщин.

- А если змей грозит Израилю, мы ли не встанем на его защиту?

- Да будет так!

- Если нет человека, чтобы рассудить Израиль с врагами его, поверит ли Израиль, что Господь оставил его?

- Да будет так!

- И найдется ли Маккавей у нашего народа?

- Аминь! - промолвили люди.

И Рагеш им ответил:

- Аминь! Да будет так!

Он прошел сквозь толпу и приблизился к Иегуде; он положил ему руки на плечи, притянул его к себе и поцеловал в губы.

- Скажи им, - обратился он к Иегуде. Я уже говорил, что Иегуда вернулся иным: исчезла его застенчивость, появилось смирение. Он вышел вперед и остановился в лучах солнца, с широких плеч свисал просторный плащ, голова склонилась, и каштановая борода сверкала на солнце, словно в ней разгоралось пламя. Я перевел глаза с Иегуды на адона и увидел, что старик плачет, не стыдясь своих слез.

- Я прошел по земле, - начал Иегуда негромко, так что людям пришлось сгрудиться вокруг него, чтобы расслышать, - и увидел страдания народа. Везде было то же, что в Модиине; нет в Иудее счастья. Куда бы я ни приходил, я повсюду спрашивал людей: "Что вы собираетесь делать? Что вы намерены делать?"

Иегуда помедлил, и в мертвой тишине синагоги слышно было лишь рыдание матери Рут. И Иегуда продолжал более громко:

- Почему ты рыдаешь, мать моя? Или нам уже не осталось ничего, кроме слез? Я пришел сюда не для того, чтобы лить слезы. Я видел тысячи сильных евреев, но нашелся только один человек, знающий, что нам делать, - это рабби Рагеш, которого на всем юге люди зовут отцом.

В деревне Дан он спросил народ: "Что лучше: умереть стоя или жить на коленях? Ведь вы, евреи, обязались не преклонять колени ни перед кем - даже перед Богом!" И когда появились наемники, рабби Рагеш увел людей в горы, и я ушел вместе с ними. Десять дней мы жили в пещерах. У нас были только ножи и несколько луков, и все же мы были готовы сражаться. Но Филипп появился со своими наемниками в день субботний, и люди отказались сражаться, потому что это был святой день Божий, и наемники перерезали их всех. Но я сражался, и Рагеш сражался - и мы остались живы, чтобы сражаться снова. И я спрашиваю моего отца Мататьягу, адона:

"Чего требует Бог? Дать себя зарезать или сражаться?"

Люди повернулись к адону. Адон взглянул на Иегуду и долго молчал: проходили минуты, и наконец адон сказал:

- День субботний священен, - но жизнь человеческая священнее.

- Слушайте, что говорит мой отец! - вскричал Иегуда звонким голосом.

Женщины еще рыдали. Но мужчины все повернулись к Иегуде и смотрели на него так, точно видели его впервые.

Как мне поведать, что я ощущал, чем я был и чем я стал, когда эта женщина, в которой были для меня все женщины мира, погибла? Как могу я рассказать об этом - я, Шимъон, сын Мататьягу? Писцы, которые отмечают такие вещи, записали, что я взял себе жену, - но это было потом, много позднее. А теперь во мне была одна только холодная ненависть. А вот в Иегуде было, кроме ненависти, еще что-то другое. Эльазар - добродушный великан, самый сильный и самый бесхитростный человек в Модиине - давно уже не был таким, как прежде; и Ионатан, еще почти мальчик, - и тот не был уже прежним.
[1] [2] [3] [4]