Глава седьмая

[1] [2]

Глава седьмая

1. Расходовавши большие деньги на внешние и внутренние дела царства, Ирод как-то узнал, что предшественник его, Гиркан, открыл гробницу Давида и похитил оттуда три тысячи талантов серебра, но что там осталось весьма много денег, которыми можно было бы покрыть все расходы; поэтому он довольно долго обдумывал план воспользоваться этими суммами. И вот однажды ночью он с большими предосторожностями, чтобы никто из граждан не узнал о том, распорядился открыть гробницу и в сопровождении преданнейших друзей своих вошел в нее. Впрочем, денег, подобно Гиркану, он тут не нашел, но зато обрел огромное множество золотых украшений и разных драгоценностей. Все это он взял себе. Желая основательно ознакомиться с содержимым склепов, он захотел проникнуть глубже в гробницы, к тому самому месту, где покоились тела Давида и Соломона. Тут, однако, погибли двое из его оруженосцев, как говорят, от пламени, которое вылетело на них, когда они сделали попытку проникнуть внутрь склепа. В полном ужасе Ирод выбежал из склепа и затем распорядился воздвигнуть, в знак умилостивления Предвечного, памятник из белого камня при входе в гробницу. На это он израсходовал огромную сумму денег. Об этом памятнике упоминает также современный Ироду историк Николай, но не говорит, чтобы царь проник в самую гробницу, так как он (Николай) понимал все неприличие подобного деяния. Впрочем, и в других случаях этот писатель поступает подобным же образом. Живя в его царстве и находясь с царем в личных сношениях, он писал лишь в угоду ему и чтобы ему льстить, останавливаясь при этом исключительно на таких фактах, которые могли возвеличить Ирода, оправдывая многие из явных его несправедливостей и даже особенно тщательно скрывая их. Так, например, он старается превознести царя даже в таких его поступках, как казнь Мариаммы и умерщвление сыновей ее, и для этого клевещет, обвиняя царицу в отсутствии целомудрия, а юношей в интригах [против царя]. Вообще, во всей своей истории этот автор чрезмерно превозносит все справедливые поступки царя и в такой же мере старается извинить все совершенные им беззакония. Впрочем, как я уже говорил, ему это вполне простительно: он писал не историю, а оказывал лишь услугу царю. Мы же, которые сами происходим из хасмонейского царского рода и поэтому сами принадлежим к священническому сословию, не сочли удобным говорить о нем неправду и чистосердечно и сообразно истине излагаем ход событий; правда, мы высоко чтим многих царственных потомков Ирода, но гораздо выше их мы ставим истину, которой, когда Ирод поступал справедливо...[1302]

Поэтому случилось, что мы навлекли на себя гнев их.

2. После его безбожного посягательства на гробницу домашние дела Ирода видимо стали ухудшаться, оттого ли, что уже прежде замечались изъяны, которые теперь стали расти от его греховности и наконец привели к неописанным бедствиям, или потому, что царя преследовал злой рок; при этом то обстоятельство, что он [в прочих делах] был счастлив, могло вызвать предположение, что все эти [домашние] неурядицы являлись следствием его греховности. В придворном кругу был такой разлад, какой бывает в момент междоусобной войны: всюду чувствовалась ненависть, выражавшаяся в чудовищных взаимных наветах. Антипатр постоянно ковал крамолу против своих братьев; он очень ловко навлекал на них обвинение извне, тогда как сам притворялся нередко их заступником. Делал он это с целью выказать им якобы свое расположение и преданность; на самом деле он преследовал лишь свои личные планы. Таким образом действий он ловко обманывал даже отца своего, так что последний был убежден, что он все предпринимает исключительно в видах его блага. Ввиду этого Ирод подчинил Антипатру даже своего главного министра Птолемея и стал советоваться относительно государственных дел с его матерью. Одним словом, эти люди стали отныне играть главнейшую роль, могли делать, что бы ни пожелали, и возбуждать царя против кого угодно. Тем временем сыновья Мариаммы все сильнее ощущали тягость своего положения и в сознании своего благородного происхождения никак не могли примириться с постигшим их бесчестьем, именно, что они были отторгнуты [от семьи] и занимали такое неблестящее положение. Что касается женщин, то жена Александра, дочь Архелая, Глафира, питала ненависть к Саломее, отчасти из чувства привязанности к своему мужу, отчасти потому, что ее обвиняли в слишком высокомерном отношении к дочери Саломеи. Дочь последней была замужем за Аристобулом, а Глафира не выносила, что та держала себя как равная ей.

3. Когда эта ссора обнаружилась во второй раз, сюда оказался замешанным даже брат царя, Ферор. Он навлекал на себя особенное подозрение и ненависть, потому что совершенно подчинился одной из своих рабынь, так недостойно увлекся любовью к ней – и в столь сильной мере отдался ей, что совершенно забросил невесту, дочь царя, и только думал о рабыне. Ирод почувствовал себя опозоренным со стороны брата, которому он оказал такие значительные благодеяния, которого он сделал своим соправителем и который, как он видел, платил ему теперь злом за добро. Он не желал его даже видеть. Не считая Ферора достойным этой девушки. Ирод выдал ее за сына Фазаеля; лишь долго спустя, когда он мог предположить, что страсть погасла в его брате, он вступил с ним вновь в переговоры о браке и предложил ему в жены свою вторую дочь, называвшуюся Кипрой. Вместе с тем и Птолемей стал советовать Ферору прекратить оскорбительное для брата поведение и покончить со своим любовным увлечением. При этом [министр] указывал, что постыдно в угоду рабыне лишать себя расположения со стороны царя, возбуждать последнего и подавать ему повод к сильной ненависти.

Видя всю пользу такого изменения вещей, Ферор вспомнил, что и раньше ему простили одну провинность, и отторгнул рабыню, успевшую родить ему ребенка. Вместе с тем он выразил царю согласие на брак со второю его дочерью, назначил сроком свадьбы тридцать дней и поклялся при этом, что отныне прекратит все свои отношения с отторгнутой рабыней. По истечении тридцатидневного срока, однако, он настолько был одержим любовью к рабыне, что отказался решительно от всех своих намерений и вновь вернулся к любимой женщине. Это окончательно расстроило и взорвало Ирода, который не скрывал своего гнева. Отныне царь в разговорах постоянно делал разные намеки, и многие, основываясь на гневе Ирода, делали эти замечания исходною точкою разных наветов против Ферора. Вообще теперь не проходило ни дня, ни даже часа, чтобы царю не приходилось волноваться. Напротив, постоянно ему докладывали о новых распрях между его родными и наиболее близкими ему людьми. Так, например, Саломея дошла в своем сильном озлоблении против сыновей Мариаммы до того, что вмешалась в супружеские отношения своей родной дочери, бывшей замужем за Аристобулом, одним из юных сыновей Мариаммы, и побудила ее рассказать и сообщить ей о многом, чего бы та, собственно, не должна была говорить. Этим она вызывала раздоры и давала новые поводы к подозрениям. Таким образом она сама разузнавала все, что происходило между юношами, и сеяла разлад между дочерью и ее мужем. В угоду своей матери дочь часто сообщала Саломее, как братья, оставаясь наедине, вспоминают о Мариамме, как ненавидят отца и как постоянно грозят, в случае, если когда-либо достигнут царства, обратить сыновей Ирода от прочих жен в сельских писарей (к чему-де они благодаря своим теперешним занятиям и по своей подготовке только и способны), и как они грозят, если увидят женщин в царственном убранстве их матери, облечь их в мешки и бросить в темницы, где бы они не видели даже солнечного света. Все это через посредство Саломеи немедленно сообщалось царю, который узнавал о том, правда, со скорбью в сердце, но все-таки заботился об общем умиротворении. Впрочем, все эти подозрительные вести мучили его, он лишь более озлоблялся и в конце концов начинал верить всему. Хотя он тогда относительно своих сыновей держал себя все еще довольно милостиво, вследствие того, что они сумели оправдаться перед ним, однако зато впоследствии произошло гораздо более крупное горе.

4. Дело в том, что Ферор явился к Александру, женатому, как мы упомянули, на дочери Архелая, Глафире, и сообщил ему, будто бы со слов Саломеи, что Ирод воспылал страстью к Глафире и притом страстью неудержимою. Услышав это, Александр, по юности и страстности своей, страшно разгорячился и на основании случайно прорвавшегося замечания стал особенно подозрительно относиться к проявлениям нежности Ирода к молодой женщине (а Ирод действительно неоднократно выражал ей свое расположение) и принимать их с самой скверной стороны. Наконец он чувствовал себя более не в силах сдерживать свое горе, отправился к отцу и со слезами поведал ему то, что сообщил ему Ферор. Ирод окончательно вышел из себя и, не будучи в состоянии снести столь гнусной для него и притом ложной клеветы, страшно заволновался; он громко стал жаловаться на гнусность своих родных, которым он оказал столько добра и которые, в свою очередь, возвели на него такую напраслину, послал затем за Ферором и обратился к нему с проклятиями:
[1] [2]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.