Из книги Мип Гиз "Воспоминания об Анне Франк" (1)

Уронив телефон, я бросилась к выходу. Беп, решив, что я сошла с ума, побежала за мной. С бьющимся сердцем я огляделась вокруг и, действительно, увидела Кляймана. Он как раз пересекал мост между Блумграхт и Принсенграхт и махал мне рукой. Мы с Беп бросились к нему. Я что-то кричала, не помню — что, хотя по натуре я человек спокойный, Беп тоже была вне себя. Смеясь и плача, мы стали обнимать Кляймана, и втроем пошли в контору. Радость захлестывала нас, мы беспрестанно говорили, перебивая друг друга.

Я все еще не верила собственным глазам. Вернувшись из концлагеря, Кляйман выглядел хорошо, лучше, чем когда-либо. Он, конечно, похудел, но глаза его светились, и на щеках лежал румянец. Я сказала ему об этом, и он ответил, смеясь: "Лагерная еда была, конечно, ужасной. Каждый день сырая морковка и свекла и лишь иногда жидкий суп. Но ты не поверишь: кажется, благодаря этим сырым овощам я избавился от своей желудочной язвы!".

Я была так рада, так бесконечно счастлива, что он вернулся! Я спросила нерешительно: "А остальные? Известно ли что-нибудь о них?" Кляйман покачал головой: "Нет, к сожалению, я ни о ком ничего не знаю".

Это чудесное возвращение дало мне надежду, что и остальные вернутся целыми и невредимыми. Кляймана отпустили из-за его плохого здоровья благодаря стараниям организации Красного Креста.

Снова мучительно потянулись дни. Кончился сентябрь, но ничего не менялось. Немцы никуда не уходили, только становились более мстительными и жестокими. Мы уже не верили, что война когда-нибудь кончится.

…

В марте и апреле все еще стояли зимние холода. Все говорили и думали только о еде. Поскольку у нас не было радио, один наш друг пообещал прийти к нам, как только услышит что-то важное. Но самым важным для нас сейчас была еда. Когда мы навещали этого друга, то даже не слушали радио, а переписывали из его поваренной книги рецепты блюд, которые будем готовить после победы. Почему-то больше всего я мечтала о чашке дымящегося какао.

Ежедневно сотни голландцев умирали от голода. Мы с Кляйманом заставляли себя приходить в контору, а вечером — все с теми же мыслями о еде — плелись домой. Дома меня ждали Ян и наш кот Берри. Но как я могла из двух картофелин приготовить обед для двух взрослых людей и кота? Весна постепенно набирала силу и приносила все больше тепла и света. Но голод мучил с каждым днем все больше. Конечно, я продолжала вести конторские дела, но все мои мысли были о том, где бы достать съестное. И так было со всеми.

В мае установилась прекрасная погода: светило солнце, и появились цветы на деревьях. Это составляло странный контраст с истощенными, бледными и грустными амстердамцами.

В пятницу 4 мая, после однообразного рабочего дня я вернулась домой и сразу пошла на кухню, чтобы отварить нескольких картофелин и морковок. Я поставила кастрюлю с водой на огонь, и мне казалось, что вода не закипала целую вечность. Неожиданно появился Ян, крепко обнял меня и сказал: "Мип, у меня потрясающая новость. Немцы капитулировали, война закончилась!".

Я почувствовала слабость в ногах, я не смела верить… Но взглянув в сияющие глаза Яна, поняла, что это правда. В праздничном настроении мы уселись за стол и съели жалкий обед, показавшийся нам пищей богов. Потом заговорили о том, что будет дальше. Война кончилась, но немцы еще были в городе. Наверняка, они в бешенстве, поэтому пока надо быть предельно осторожными. Мы, конечно, заговорили о наших друзьях, заключенных в лагерях — в надежде, что они живы и вернутся к нам.

Пробило восемь часов — комендантский час, когда мы услышали стук в окно. Это был наш друг, который обещал сообщить об окончании войны. "Пошли на улицу, — закричал он, — запретов нет, мы свободны!".

Город был полон народу и сиял огнями. Каждый держал в руке свечку, ветку, клочок бумаги — все, что могло гореть. Люди танцевали, смеялись, обнимали друг друга.

Этой ночью я не могла сомкнуть глаз. Вдруг я услышала птичье воркование и, выглянув в окно, увидела в соседнем саду несколько голубей. Я вспомнила, что во время войны птиц в Амстердаме совсем не было, даже воробьев. А домашних голубей немцы держать запрещали. Значит, их прятали во время оккупации, а теперь, наконец, выпустили. Над крышами Амстердама снова будут летать птицы, такие же свободные, как мы.

На город с самолетов буквально дождем сыпались продовольственные пакеты: банки маргарина и масла, печенье, сосиски, сало, шоколад, сыр и яичный порошок. Самолеты пролетали над городом совсем низко, но они уже не вызывали ни страха, ни паники, как раньше. Люди без боязни залезали на крыши и размахивали флагами, а то и просто простыней или полотенцем.

В субботу утром, по дороге на работу мне показалось, что все амстердамцы вышли на улицу. И это невзирая на опасность — ведь захватчики еще были в городе! И действительно, немцы пришли в ярость: на Соборной площади стали стрелять в толпу и убили несколько человек. Но даже это не остановило людей, обезумевших от радости: мы знали, что победа уже пришла.

Вернувшись с работы, я предложила Яну пойти в центр, чтобы присоединиться к толпе. Но тот покачал головой: "Нет, не пойду. Я не могу веселиться. Слишком много произошло за эти пять лет. Сколько людей отправлено в лагеря, и сколько уже не вернется. Конечно, я рад, что все закончилось, но мне не до праздника".

7 мая мы услышали, что в город вошли канадские войска. Мы тут же помчались встречать наших освободителей, но прождав три часа, увидели лишь три маленьких танка. Зато на следующий день канадцы заполнили весь город. Это был настоящий военный парад, и хотя солдаты выглядели довольно грязно, голландские девушки бросались им на шею и целовали в обе щеки. Канадцы раздавали горожанам настоящие сигареты.

Королева Вильгельмина вернулась на родину после пяти лет, проведенных в Англии. Этой маленькой энергичной женщине, которую Черчилль назвал "самым храбрым мужчиной Англии", было тогда шестьдесят четыре года. Она мужественно выстояла войну, как и весь голландский народ.

Праздник продолжался несколько дней, всюду слышался то голландский, то английский гимн, на улицах играла музыка, люди танцевали. Откуда-то появились передвижные органчики, играли на флейтах и старых аккордеонах.

Люди, прятавшиеся во время войны, выходили из своих убежищ — истощенные, бледные и напуганные, щурясь с непривычки на солнечный свет.

Очень скоро мы узнали, что Виктор Куглер жив: ему удалось бежать из лагеря, и всю голодную зиму он скрывался в собственном доме, опекаемый женой.

Вскоре он сам появился в конторе, и вот его рассказ:

"Сначала меня поместили в лагерь Амерсфорта, где находились в основном политические заключенные, торговцы черного рынка и христиане, укрывавшие евреев. Потом меня перевозили из одного лагеря в другой, последний находился на границе с Германией. Условия были относительно сносными. Нам разрешали носить собственную одежду и принимать передачи от местных жителей. Сотрудники Красного Креста регулярно наведывались с проверкой, часто приходил священник.

Но однажды зимой, рано утром всех заключенных вызвали на сбор, а потом куда-то погнали. Я шел сзади, рядом с немецкими солдатами. Они выглядели мрачно и устало, война явно надоела им. Я подумал: почему бы не заговорить с ними на немецком и не спросить, куда мы направляемся. Они ответили: "В Германию, пешком. Целым лагерем". Я подумал: "Живым оттуда уже не вернуться" и стал постепенно замедлять шаг.
[1] [2] [3] [4]