Натанович. Дневники 1941-1946 годов (38)
[1] [2] [3] [4]Волосы у нее рыжие наполовину. Я не смею ее любить - для этого надо быть счастливым и старым, если не годами, то жизнью и душой.
Теперь о Веймаре.
Мысль о писателе Никитине была главной в моей поездке. В дорогу захватил с собой все наброски, даже письма, даже черновики - полный чемодан бумаги. Взял 14 фильмов. Захватил и хлеб, и масло, на случай если там тяжело с питанием. Рассчитывал проболтаться в Веймаре дня три-четыре. Хотел застать обеих девушек дома и непременно объясниться Никитину. Захватил даже журнал "Знамя", где в одной из рецензий жестко критиковался писатель за одну неудачную вещь.
Всю ночь не спал. Накануне приехала Лизелота, привезла белье со стирки, свои боли и страдания, и - запах женского тела. Помогала собираться в дорогу и, когда я на всякий случай незаметно вбросил в чемоданчик пачку из трех презервативов, ревниво вышвырнула их оттуда; спросила зачем. Я покраснел и оправдывался, что по ошибке.
В два часа ночи купался. Лизелота не пошла со мной, осталась в комнате и, вернувшись, я застал ее за наклеиванием в блокнотик фотокарточек моего изготовления.
Быстро разделись. Она до половины, я наголо. Тесно прижался к ней.
По телефону предупредил заводскую охрану, чтоб разбудили в шесть. Лизелота перехватила трубку и поправила меня - в пять.
Едва вздремнули, как наступило утро. Стали одеваться и, когда уже были готовы, зазвонил телефон.
Трудно добираться до Аитгельского вокзала - потребовалось два часа. На полпути, у Александер Платца, Лизелота простилась со мной и обещала ждать у себя дома, когда я вернусь из Веймара.
Поезд уже стоял. Приехал перед самой отправкой. И потянулись семь часов усталого пути. Так пересекли Эльбу, множество других больших и мелководных речек гладких, волнистых, бурных и ворчливых. Город сменили степи, степи ушли в леса, а те, последние, заползли на горы и там мохнатили скалистую землю.
Сердце стремилось наружу, где за окном, в полях и долах жадно трудились люди.
Много деревень и городков. Все каменные. Архитектура менялась по мере приближения к Вейсмеру.
Но вот Тюрингия, горная сельская земля. Гале, Оппольд. Свои национальные флаги, своя отделка зданий, вся в узорах, в зелени и горах.
Сильно клонило ко сну. Но спать невозможно - ведь я оказался в другом мире, увидел другую жизнь, явно отличную от той, что на протяжении целого года, до этой. И радостно и жутковато, что вот далеко Берлин, что всюду речки и горы, что все совсем не то, что на модных столичных дорогах.
В Веймаре сходило много военных. Я выходил, зажав в руках часть письма с адресом ".....штрассе".
Улица нашлась быстро. Не очень-то присматривался к окружающему главной мыслью было найти Шуру и Надю.
На указанной улице, в самом конце ее, увидел двух девушек младших лейтенантов. Спросил переводчиц из пп. Тоже младшие лейтенанты, приехали из Берлина - объяснял я второпях. А! это, наверное, из военной цензуры! Знаем! Пойдемте, покажем. И они указали красивый, четырех-пяти этажный, до самой крыши в винограде диком зеленом ползучем, дом.
Шура заметила в окно. Вышла и, еще не поздоровавшись, стала упрашивать своего начальника пропустить меня внутрь.
Сразу были на "Вы". Потом развеялось. Шура уложила меня в постель, сама ушла работать. Солдаты принесли обед: не хотелось, но съел, в досаде на бессонницу. Часиков в семь Шура освободилась. Слегка прошлись по ближним улицам, и ушли спать. Я - к одним военным, где договорились девушки на одну ночь.
07.06.1946
Читаю французскую газету на немецком языке "Der Kurier", и размышляю между строк о дипломатии, политике силы, государственной самостоятельности и прочих разностях, в свете международных отношений сейчас, да и во время войны.
Как правильно, думаю, сделала моя страна и как мудры наши рулевые на борту героически плывущего средь трех бурь и неисчислимых качек, корабля, когда использовали военную ситуацию - мир с Германией и слабость нынешних союзников (тогдашних недружелюбцев Англии и Америки), поспешив расширить наши границы на земле и на море, путем возвращения Бесарабии и Черновиц с прилегающей областью; Западной Украины и Белоруссии, Балканских стран и Карельского перешейка в Финляндии. Что было бы, если бы у нас теперь, не было бы этих территорий? Теперь трудно бы было доказать твердолобым умникам (я говорю без кавычек - они по-своему умны и практичны) из-за рубежа в дипломатических мантиях, законность воссоединения этих земель с нашей Родиной. Как трудно им вбить в голову справедливые и всегда, на мой взгляд, правые требования нашего правительства и всего нашего великого, многомиллионного народа. Ведь насчет турецкой Армении мы даже не заикаемся. Хотя даем волю, поощряем сторонников объединения армян под флагом советской Армении у себя и особенно за рубежом; разжигаем, оставаясь в стороне, этот преткновенный вопрос. В начале войны все были заняты своими делами, думали о своих шкурах...
09.06.1946
Берлин-Кепеник.
В поисках костюма. Где купить военный костюм? Хочется одеться прилично, а отрез защитного цвета даже у немцев большая редкость. Снова решил навестить, чуть было не надувшего меня портного, что в Трептовер Парке. Стал просить адреса и он охотно написал мне три таких, чтоб отвязался только. Под конец, когда я стал уходить, он предложил пройти с незнакомой немкой еще по одному адресу. Я согласился. Всю дорогу женщина расхваливала мне товар, между прочим, не забыв упомянуть, что он лучше и дороже того, который мне предлагался накануне. Одним словом полностью раскрыв свои карты, дала понять что она - маклер.
Нет, думаю, меня не проведешь, буду иметь дело с первоисточником, остальных и знать не хочу.
Между тем, женщина, задыхаясь, поднялась со мной на 5 этаж, познакомила с молодой хозяйкой дома и завела разговор о сукне, о костюмах... Неожиданно я прервал на полуслове и с ходу, как в хорошей битве, где хитрость и внезапность столь значимы, спросил, обращаясь к хозяйке:
- А сколько стоит?
Женщина, которая меня привела, опередила ответ собеседницы и поспешно, почти крикнула: "Тысяча пятьсот!"
Я понял что дешевле, уже хотя бы по тому виду, который выражало лицо хозяйки и по взгляду, которым тот час же обменялись женщины. Но и это уже был успех моей дипломатической линии - портной оценивал материал в 1700-1800 марок.
Сделал вид, что я прост: обещал приехать, но не говорил когда.
- Вы смотрите, обязательно заходите к геру Розе, - так звать портного, - и мы с вами пойдем сюда!
- Хорошо, хорошо, - ответил я, - иначе я и не мыслю поступить. А сам думал: "Нет, брешешь, не глупей я тебя, бабка. Выдала ты себя и всю свою комбинацию с головой и с первого раза".
На всякий случай решил записать адрес.
- Зачем он вам? Я хорошо знаю этот дом и квартиру!
- Может быть я приду не вовремя, вас не застану?! - крыть было нечем!
- Тогда шить приходите к геру Розе - уцепилась она за последнее средство участия в сделке.
- Конечно, конечно! - успокоил я спекулянтку и простился, когда они еще шептались с хозяйкой.
10.06.1946
Берлин.
Неожиданно наступила полная отупация рассудка. Дает себя знать, не покидающий еще с довоенных времен, недуг. Физическое состояние связано с умственным. Все парализовано. Руки отказываются работать, язык не согласен с разумом, и трудно говорить. Слабость и недомогание. Голова отяжелела и письмо настоящее, достигается высочайшим напряжением всех сил.
Не знаю, чего я наболтал майору. Он принял меня хорошо, угощал чаем. А я не смог ни есть, ни пить. Все наступило после выкуренной мною папиросы. И в голове как будто тысяча камней и мысли все не мои. О, когда наступит исцеление? Есть ли такой хирург-невропатолог, или не знаю, кто еще из врачей, который сумел бы освободить мою свежую мысль и пытливый ум от решеток, которыми окружен мозг мой, сдерживающих меня на уровне самого среднего и самого посредственного человека. Превозмогая слабость и отчаяние, я должен поделиться с тобой, дневник мой. Тяжелый туман давится в голове, жмет сознание.