За правое дело (Книга 1) (21)

Заводские инженеры, главный бухгалтер, главный технолог, начальники огромных цехов говорили: "Обещаю попросить директора"; "Доложу вашу просьбу директору"; "Надеюсь, директор поможет", либо, наоборот, грозили директорским гневом: "Представлю директору на увольнение". Он прошёл по цеху и остановился возле Андреева. Их окружили сталевары, мастера, рабочие. И тот вопрос, который обычно задавал директор, приходя в цех, на этот раз строго задал рабочий:

- Как работа? Как дело?

- Положение тяжелей с каждым часом, - ответил директор.

Он сказал, что металл, обращённый в танки, уходя с заводского двора, через 14-16 часов уже воюет с немцами, что крупная воинская часть, получившая ответственное задание, потеряла технику во время авиационного налёта и от сверхплановой выдачи металла зависит многое - солдаты ждут. Сказал, что людей не хватает, некого просить и некого ставить на работу. Коммунисты, сотни лучших людей уходят в армию.

- Устали, товарищ? - спросил он, поглядев прямо в глаза Андрееву.

- Кто теперь отдыхает, - ответил Андреев и тут же спросил. - Остаться на вторую смену?

- Надо остаться, - ответил директор.

Он не приказывал, он в эту минуту был не только директором завода. Сила его была не в том, что он может дать премию, прославить, представить к награждению медалью либо, наоборот, взыскать, перевести на низший разряд, разве в такие дни всё это имело значение?

И он понимал это, оглядывая лица людей, стоявших возле него. Он знал, что на заводе работают не только идеальные, влюбленные в труд люди. Среди рабочих имелись люди, работавшие без души, по необходимости.

Он поглядел на стоявшего рядом старика.

Белое пламя освещало нахмуренный лоб Андреева, и лицо его поблескивало так же, как поблескивали покрытые копотью балки перекрытий.

Андреев словно нёс в себе главное правило жизни и работы. Нечто бесконечно более важное и сильное, чем личные интересы и тревоги, торжествовало в жизни в эти дни - главное естественно и просто брало верх в решающий час народной судьбы.

И директор завода знал это. Андреев сказал:

- Какой же может быть разговор, останемся, уж коли так, останемся.

Плечистая женщина в брезентовой куртке, с головой, повязанной красной замасленной косынкой, сверкнув белыми зубами, сказала:

- Ничего, сынок, раз надо, проработаем и две смены.

Смена осталась в цехе.

Люди работали в молчании, не было обычных приказаний, сердитых объяснений, которые толковое делали бестолковым.

Минутами Андрееву казалось, что рабочие молча говорят между собой. Он поворачивал голову в сторону узкоплечего парня в полосатой тельняшке, Слесарева. Слесарев оглядывался и бежал к воротам цеха, подгоняя вагонетки с порожними изложницами, а ведь именно об этом думал Андреев, глянув на Слесарева.

Лёгкость движений непонятно существовала рядом с изнурением и усталостью.

Все работавшие в цехе, не только кадровые, сознательные передовики, коммунисты и комсомольцы, но и озорные девушки с подбритыми бровями, в брезентовых штанах и сапогах, поглядывавшие временами в круглые зеркальца; и угрюмые эвакуированные мужчины, не умевшие работать; и семейные женщины, часто бегавшие смотреть, не дают ли чего в распределителе, - все они теперь были охвачены бескорыстным вдохновением общего труда.

В обеденный перерыв к Андрееву подошёл человек с худым запылённым лицом, одетый в зелёную солдатскую гимнастёрку. Андреев рассеянно посмотрел на него, сразу не узнал. Это был секретарь заводского комитета.

- Павел Андреевич, зайдите сегодня в четыре часа в кабинет к директору.

- Это для чего? - сердито спросил Андреев, ему подумалось, что директор станет его уговаривать эвакуироваться. Секретарь несколько мгновений смотрел на него и сказал:

- Получено утром указание подготовить завод к взрыву, мне поручили подобрать людей, - и взволновался, полез в карман за кисетом.

- Нет, этому не бывать, - сказал Андреев.

Мостовской позвонил своему знакомому, работнику обкома Журавлёву, и просил помочь ему добраться до заводов.

- Вам хорошо бы на "Красный Октябрь", - сказал Журавлёв, - там ведь ленинградцы есть, эвакуированные с Обуховского завода, - земляки ваши.

Он позвонил по телефону секретарю заводского партийного комитета и в Тракторозаводский райком партии, предупредил о поездке Мостовского. Он послал Мостовскому свою машину, наказав шофёру ждать, сколько ни понадобится Михаилу Сидоровичу.

Но через полтора часа шофёр явился - Мостовской отпустил его, сказал, что после собрания пойдёт к знакомому рабочему, а домой доберётся сам.

Вечером в обком приехал вызванный на совещание инструктор Тракторозаводского райкома и успел подробно, пока ждали секретаря, рассказать, как прошла встреча с Мостовским.

- Это вы предложили правильно: встреча рабочих со старым революционным бойцом, - сказал он. - Замечательно всё прошло, многие даже плакали, когда он про Ленина сказал, про последнюю встречу свою с ним, когда Владимир Ильич уже болен был.

- Он и теоретически исключительно подкован, - сказал Журавлёв.

- Это верно, он очень просто говорил. Ремесленники-парнишки, и те рты пооткрывали, так ясно, понятно говорил. Я как раз на заводе был, когда он приехал, как раз ко второй смене парторги объявили, что желающие пусть пойдут в клуб для встречи. Все остались, никто почти домой не пошёл, только уж самые несознательные. И встреча очень хорошая получилась. Потом перешли в зал, он говорил недолго, с того и начал "вы устали после работы", но голос ясный, сильный. Как-то он необычайно говорил. - Инструктор подумал и добавил: - У всех, и я по себе чувствовал, вдруг как-то сердце забилось, и больно, и хорошо.

- А вопросы были?

- Вопросов много, ну, конечно, все про войну: почему отступаем, про второй фронт, про эвакуацию, про поддержку иностранных рабочих, конечно, кое-кто интересовался насчёт "получаловки", как рабочие говорят, и по продовольствию, но хорошо, замечательно слушали и старые кадры и молодёжь.

Инструктор, понизив голос, сказал:

- Правда, насчёт одного вопроса не совсем получилось. Он про эвакуацию говорил, что заводы никуда не уйдут, что работа не прервётся и не будет прерываться, приводил в пример "Красный путиловец" и Обуховский. Это когда о задачах рабочего класса говорил, а мы в этот день как раз проводила совещание закрытое о подготовке заводов к спецмероприятиям в связи с положением на фронте.

- Ну, это понятно, - сказал, улыбнувшись, Журавлёв, - он ведь на вашем совещании не был и не по тезисам говорил... Да, ещё хотел спросить, почему он машину отпустил?

- Вот как раз я хотел сказать вам. После доклада мы предложили отдохнуть у директора в кабинете, диетпитание организовали, а он говорит, я хочу тут к знакомому рабочему пойти на квартиру, к Андрееву, и машину отпустил. Простился и пошёл, быстрый, ну не дашь больше пятидесяти лет по походке. Я в окно видел, его рабочие во дворе окружили, так он с ними к посёлку и пошёл...

Утром Варвара Александровна напсил а чаем Володю, стала собираться в баню.

Она шла, предвкушая душевное успокоение. В тёплом спокойном банном полумраке приятно поговорить со знакомыми. В бане всегда хорошо и легко вспоминалось прошлое, грустно и приятно было, глядя на молоденьких, беленьких дочерей и внучек знакомых, вспоминать свою молодую пору Варваре Александровне казалось, что она забудет в бане хоть на полчасика про предстоящий отъезд, про все свои печали.

Но и в бане всё напоминало о войне, и сердечная тревога ни на минуту не утихала. Мылись военные девушки, в раздевалке висели их зелёные юбки, гимнастёрки с треугольниками на воротниках, стояли солдатские сапоги да ещё мылись две молодые, сытые женщины, приезжие, как поняла из их разговора Варвара Александровна. Никого знакомых в бане не оказалось

Баня, в которую Варвара Александровна ходила долгие годы, для военных девушек была случайной и неинтересной. Они вспоминали бани, где им приходилось мыться, - в Воронеже, в Лисках, в Балашове; а через несколько дней где-нибудь в Саратове или в Энгельсе будут вспоминать они сталинградскую баню. Хохотали они так громко, что голова заболела. А гражданские, не стесняясь, говорили о всяких неприличиях, обсуждали свои дела. Варвара Александровна подумала, что с этими женщинами не так помоешься, сколько наберешься всякой дряни.

- Эх, война спишет, - кричала одна и трясла завитой в перманент мокрой головой.

А вторая, поглядев на Варвару Александровну, с усмешкой спросила:

- Что ты, бабка, смотришь на меня щучьими глазами?

- Ох, я бы посмотрела так, чтобы звания от тебя не осталось, спекулянтка, - сказала Варвара Александровна. Она не стала мыть волосы, как предполагала, обвязала голову полотенцем, чтобы не замочить их, торопливо помылась, лишь бы скорей уйти.

Когда она пошла в сторону дома, объявили воздушную тревогу. Варвара Александровна проходила в это время мимо пустыря, где стояли зенитные пушки. Пушки страшно ударили, ушам стало больно, Варвара Александровна кинулась бежать, повалилась на землю в пыль. А так как после бани она была вся влажная, потная, - пыли налипло много, она пришла домой перепачканная.
[1] [2] [3] [4]