4
[1] [2] [3]4
Новиков шел к вокзалу.
…Женя, ее растерянный шепот, ее босые ноги, ее ласковый шепот, слезы в минуты расставания, ее власть над ним, ее бедность и чистота, запах ее волос, ее милая стыдливость, тепло ее тела, его робость от сознания своей рабоче-солдатской простоты и его гордость от принадлежности к рабоче-солдатской простоте.
Новиков пошел по железнодорожным путям, и в жаркое, смутное облако его мыслей вошла пронзительная игла – страх солдата в пути, – не ушел ли эшелон.
Он издали увидел платформы, угловатые танки с металлическими мышцами, выпиравшими из-под брезентовых полотнищ, часовых в черных шлемах, штабной вагон с окнами, завешенными белыми занавесками.
Он вошел в вагон мимо приосанившегося часового.
Адъютант Вершков, обиженный на то, что Новиков не взял его с собой в Куйбышев, молча положил на столик шифровку Ставки, – следовать на Саратов, далее астраханской веткой.
В купе вошел генерал Неудобнов и, глядя не на лицо Новикова, а на телеграмму в его руках, сказал:
– Подтвердили маршрут.
– Да, Михаил Петрович [так у автора], – сказал Новиков, – не маршрут, подтвердили судьбу: Сталинград, – и добавил: – Привет вам от генерал-лейтенанта Рютина.
– А-а-а, – сказал Неудобнов, и нельзя было понять, к чему относится это безразличное «а-а-а», – к генеральскому привету или к сталинградской судьбе.
Странный он был человек, страшновато становилось от него Новикову: что бы ни случилось в пути – задержка из-за встречного поезда, неисправность буксы в одном из вагонов, неполучение повестки к движению эшелона от путевого диспетчера – Неудобнов оживлялся, говорил:
– Фамилию, фамилию запишите, сознательный вредитель, посадить его надо, мерзавца.
Новиков в глубине души равнодушно, без ненависти относился к тем, кого называли врагами народа, подкулачниками, кулаками. У него никогда не возникало желания засадить кого-нибудь в тюрьму, подвести под трибунал, разоблачить на собрании. Но это добродушное равнодушие, считал он, происходило от малой политической сознательности.
А Неудобнов, казалось Новикову, глядя на человека, сразу же и прежде всего проявлял бдительность, подозрительно думал: «Ох, а не враг ли ты, товарищ дорогой?». Накануне он рассказывал Новикову и Гетманову о вредителях-архитекторах, пытавшихся главные московские улицы-магистрали превратить в посадочные площадки для вражеской авиации.
– По-моему, это ерунда, – сказал Новиков, – военно безграмотно.
Сейчас Неудобнов заговорил с Новиковым на свою вторую любимую тему – о домашней жизни. Пощупав вагонные отопительные трубы, он стал рассказывать про паровое отопление, устроенное им на даче незадолго до войны.
Разговор этот неожиданно показался Новикову интересным и важным, он попросил Неудобнова начертить схему дачного парового отопления, сложив чертежик, вложил его во внутренний карман гимнастерки.
– Пригодится, – сказал он.
Вскоре в купе вошел Гетманов и весело, шумно приветствовал Новикова:
– Вот мы снова с командиром, а то уж хотели нового атамана себе выбирать, думали, бросил Стенька Разин свою дружину.
Он щурился, добродушно глядя на Новикова, и тот смеялся шуткам комиссара, а в душе у него возникло ставшее уже привычным напряженное ощущение.
В шутках Гетманова была странная особенность, он словно знал многое о Новикове и именно в своих шутках об этом намекал. Вот и теперь он повторил слова Жени при расставании, но уж это, конечно, было случайностью.
Гетманов посмотрел на часы и сказал:
– Ну, панове, моя очередь в город съездить, возражений нет?
– Пожалуйста, мы тут скучать без вас не будем, – сказал Новиков.
– Это точно, – сказал Гетманов, – вы, товарищ комкор, в Куйбышеве вообще не скучаете.
И уже в этой шутке случайности не было.
Стоя в дверях купе, Гетманов спросил:
– Как себя чувствует Евгения Николаевна, Петр Павлович?
Лицо Гетманова было серьезно, глаза не смеялись.
– Спасибо, хорошо, работает много, – сказал Новиков и, желая перевести разговор, спросил у Неуд обнова: – Михаил Петрович, вам бы почему в Куйбышев на часок не съездить?
– Чего я там не видел? – ответил Неудобнов.
Они сидели рядом, и Новиков, слушая Неудобнова, просматривал бумаги и откладывал их в сторону, время от времени произносил:
– Так-так-так, продолжайте…
Всю жизнь Новиков докладывал начальству, и начальство во время доклада просматривало бумаги, рассеянно произносило:
– Так-так, продолжайте… – И всегда это оскорбляло Новикова, и Новикову казалось, что он никогда не стал бы так делать…
– Вот какое дело, – сказал Новиков, – нам надо заранее составить для ремонтного управления заявку на инженеров-ремонтников, колесники у нас есть, а гусеничников почти не оказалось.
– Я уже составил, думаю, ее лучше адресовать непосредственно генерал-полковнику, ведь все равно пойдет к нему на утверждение.
– Так-так-так, – сказал Новиков. Он подписал заявку и проговорил: – Надо проверить противовоздушные средства в бригадах, после Саратова возможны налеты.
– Я уже отдал распоряжение по штабу.
– Это не годится, надо под личную ответственность начальников эшелонов, пусть донесут не позже шестнадцати часов. Лично, лично.
Неудобнов сказал:
– Получено утверждение Сазонова на должность начальника штаба в бригаду.
– Быстро, телеграфно, – сказал Новиков.
На этот раз Неудобнов не смотрел в сторону, он улыбнулся, понимая досаду и неловкость Новикова.
Обычно Новиков не находил в себе смелости упорно отстаивать людей особо годных, по его мнению, для командных должностей. Едва дело касалось политической благонадежности командиров, он скисал, а деловые качества людей вдруг переставали казаться важными.
Но сейчас он озлился. Сегодня он не хотел смирения. Глядя на Неудобнова, он проговорил:
– Моя ошибка, принес в жертву воинское умение анкетным данным. На фронте выправим, – там по анкетным данным не повоюешь. В случае чего – в первый же день к черту смещу!