Книга странствий (19)

День был холодный, многие сходили за одеялами, чтоб не окоченеть в очереди, но дрожали всё равно - уже от волнения. Тимофей Марко, когда пришла его очередь, на своём слабом немецком извинился за свою дрожь от холода.

- Да, да, - согласился врач, подходя к нему ближе и тут же залезая пальцами ему в рот. - О, какой здоровяк! - восхитился он, показывая коллеге дёсны и безупречно крепкие ровные зубы. Коллега восхитился тоже и с дружелюбным одобрением потрепал Тимофея Марко по могучему крутому плечу.

А ближе к ночи выяснилось, что судьба шестисот отобранных действительно решалась этой комиссией: их признали полноценными арийцами с правом жениться на немецких женщинах и обзаводиться детьми. Чем больше, тем похвальней. Они были отобраны, как племенные кони или быки. Соответственно это означало свободу и совершенно иную новую жизнь.

Выйдя из комнаты, где заседала комиссия, Тимофей Марко, не разговаривая ни с кем, быстро ушёл в глубь барака. Там он заперся в уборной и с боязливой аккуратностью (руки ещё дрожали) разрезал бритвой незаметную тонкую нитку, больно впившуюся ему в кожицу члена. Перед самой комиссией, минут всего за десять (но сейчас уже невыносимо было больно), он в этой же кабинке натянул кожу на головку члена и, сжав зубы, натуго захлестнул её ниткой. Ибо на восьмой день своего рождения юный Саломон Штраус, как и полагается в приличных еврейских семьях, был обрезан, и сегодня это могло стоить ему жизни.

Молодой портной из Львова, офицер Добровольческой роты польской армии, Саломон Штраус был тяжело ранен в сентябре тридцать девятого года и прямо с поля боя доставлен в госпиталь для военнопленных. Где-то далеко позади была учёба в еврейской религиозной школе, а после - театральная студия, где он играл казаков и украинских парубков-красавцев. Как он был теперь благодарен режиссёру Ионе Зингеру, который неукоснительно требовал знания всех обрядов и ритуалов, чтобы никакая неточность жестов не испортила роли! Позади было давнее вступление в коммунистическую партию.

Забавно, что именно последнее побудило Саломона Штрауса с первых дней плена думать о перемене личности. Как-то получилось, что о поголовном уничтожении евреев он ещё не знал (точнее - слышал краем уха, но разум отказывался верить), а об отношении к коммунистам - уже знал. Именно это заставило его придумать себе новое имя, вспомнить все казацкие и украинские песни, что когда-то пел со сцены, и конечно - отпустить висячие усы и закурить классический чубук.

Уже давно среди военнопленных были выловлены все евреи: кто объявился сам по приказу выйти из строя, кого выдала внешность, кого - оставшиеся документы, кого - соседи по бараку, кого - баня. Однажды, чтобы не идти в баню со всеми, Саломон Штраус имитировал случайное падение с трёхметровой высоты с мешком зерна в руках. Чудом он тогда не покалечился, но ведь и всё его теперешнее существование было сплошным и зыбким чудом. А комиссия в Ламсдорфе была, похоже, последним из смертельных испытаний. Теперь он числился не только полноценным арийцем, но и улучшателем породы сверхлюдей - за эту роль молодой портной Саломон Штраус вскоре взялся с немалым усердием. Однако же вернёмся к изложению событий по порядку.

Дальнейшая жизнь новоиспеченных арийцев была продумана пунктуально и педантично: прежде всего, им предстояло обрести какую-нибудь рабочую профессию, чтобы достойно и усердно трудиться на благо рейха.

Итак, Тимофей Марко прилежно и успешно обучается ремеслу токаря, избирается старостой общей группы украинцев и белорусов, тоже ставших арийцами, даже порою забывает о своём еврейском происхождении. Но счастлив он не от того, что спасся, и не от успеха у немецких девушек, а от того (сейчас это смешно и странно), что находит среди немцев тайных единомышленников-коммунистов. Не нам, впрочем, иронизировать над высоким повальным заблуждением тех лет. Ибо люди эти жизнь готовы были положить (и клали) за свою приверженность идее.

И Тимофей Марко в один из последних дней февраля сорок первого года снова решился на смертельный риск. В их школу приехал человек для вербовки добровольцев в тайно формируемую украинскую армию.

- Ибо, - доверительно сообщил он старосте украинцев Тимофею Марко, через несколько месяцев Германия нападёт на Советский Союз, план молниеносной кампании уже разработан. И мы, украинцы, - сказал он Тимофею Марко, - мы должны пойти с Адольфом Гитлером против москалей и жидов. Я говорю вам это строго по секрету, ибо вижу вас насквозь и доверяю, как самому себе.

В тот же вечер группа коммунистов единодушно решила, что они обязаны предупредить советское правительство. Рискнуть собой, поехав в Вену в консульство, вызвался Тимофей Марко. Зная, что за этим зданием наверняка следят, и понимая, чем рискует именно он, Саломон Штраус мысленно успокаивал себя в поезде замечательной фразой: "Это необходимо, а значит нечего бояться". Он твердил эту нехитрую мысль, как заклинание, и она поддерживала его.

Советскому консулу он сразу сказал, что он член коммунистической партии Западной Украины, что он еврей, попавший в плен в сентябрьских боях и чудом уцелевший. Консул молча слушал и записывал его слова, а после встал и пригласил в кабинет ещё одного сотрудника, тот тоже принялся записывать услышанное. Когда Саломон Штраус им сказал, что имеет достоверные сведения о скором нападении Германии на Советский Союз, оба они бросили свои авторучки и ошарашенно уставились на него. Саломон Штраус продолжал невозмутимо излагать подробности недавнего разговора и закончил тем, что именно ему предложено формировать отряд в освободительную украинскую армию "СС - Галиция". Ни один из собеседников не улыбнулся необычности ситуации.

Так бывший портной Саломон Штраус оказался одним из первых, кто пытался предупредить Советский Союз о неминуемой и скорой войне. Выйдя из консульства и отойдя на безопасное расстояние, он ощутил такой невероятный прилив счастья от выполнения партийного долга, что ещё много лет помнил это острое чувство.

Дальше было всякое и разное в его причудливой и неспокойной жизни. Отряд сформировали без него, а он закончил школу и был послан в город Винер-Нойштадт, где на авиационных заводах работало несколько тысяч пленных и перемещённых украинцев, белорусов, русских и поляков. Спустя год ариец Тимофеи Марко был уже освобождённым от работы официальным опекуном всех этих рабочих разных национальностей (а были ещё сербы, хорваты и другие). Он так и назывался - опекун, такая была должность по защите интересов этих свезенных сюда рабов, он мог просить и жаловаться от их имени. Сперва он был выдвинут на эту должность по желанию украинцев, а после потянулись остальные: у Тимофея Марко была репутация человека безупречно отзывчивого и неукротимого заступника. Немецкая администрация не возражала: Тимофей Марко знал несколько языков (немецким, в частности, уже владел свободно), был умён, энергичен, сообразителен, внушал доверие и оправдывал его. Теперь у Тимофея Марко было своё бюро, секретарша и помощники, право ездить по всем странам Третьего Рейха (включая саму Германию) и постоянный пропуск во все лагеря, откуда привозили рабочих. Однажды Тимофей Марко лично давал пояснения маршалу Герингу, когда тот приехал осматривать подопечное ему производство, и стоял, отвечая на вопросы, в густой толпе сопровождавших маршала высоких лиц и офицеров охраны.

Честно сказать, когда я впервые услышал историю Саломона Штрауса, я не поверил, что такое возможно. Выдумщик, подумал я, тоже мне Арон Мюнхгаузен. Среди евреев сочинителей хватает. После я увидел его книгу о приключениях тех лет, и не столько даже фотографии документов, приведенные в книге, сколько некий явственный запах безыскусной подлинности убедил меня, что я наткнулся на чудо, бывшее на самом деле.

Он, по счастью, оказался жив. Сидя в его квартире в Тель-Авиве и неторопливо расспрашивая спокойного худого старика (переводила с польского его жена, скрипачка филармонического оркестра), я перебирал, уже почти не всматриваясь, кипу разных удостоверений и документов, не поместившихся в книге, благодарственные и поздравительные письма тех, кто рядом с ним прошёл сквозь эти годы. А от его лаконичных рассказов жёсткая реальность того времени начинала распадаться и крошиться на ежедневные будничные детали быта и ситуаций, из которых человек этот неизменно выходил победителем, поскольку изначально был готов к самому худшему, но не уставал сопротивляться.

- Я потому и взялся после войны, - сказал мне Саломон Штраус, - за историю польских евреев-партизан, что весь мир знал, как мы безропотно погибали, а как мы воевали и как выстаивали - не знал никто. И вовсе не постыдная у нас история тех лет, ведь женщин и детей не убивали ни у какого народа, а что касается мужчин, то, как у всех людей, у нас героев, трусов и подонков было в той же пропорции.

После войны Саломон Штраус написал книгу "Польские евреи в лесах". Книгу эту запретила цензура, а вёрстка её была конфискована. Впрочем, до той поры мы дойдём чуть позже.

Тимофей Марко, видный и уважаемый работник авиазаводов в городе Винер-Нойштадте, взял однажды недельный отпуск и уехал в город Львов по каким-то личным делам. Поздний вечер следующего дня застал его в далёком пригороде Львова, где находилось еврейское гетто. Он разыскал адрес своей семьи, и смертельная опасность разоблачения не остановила его. В гетто были его братья и сестры, ещё живы были мать с отцом, в их убогом полуразвалившемся домишке было холодно, темно, и густо клубился страх. Он помог им с едой, оставил всё, что было у него с собой, и клятвенно пообещал скоро приехать снова.

Через месяц с небольшим он уже опять был во Львове. В портфеле у него лежало множество подлинных и поддельных документов. У него было разрешение на выезд всей семьи, он собирался их устроить где-нибудь неподалёку от себя и спрятать с помощью друзей, в которых был уверен.

Уже во Львове на вокзале он узнал, что гетто более не существует. В ресторане за соседним столом, неторопливо потягивая пиво, разговаривали местные полицейские: кто из евреев как себя вёл во время расстрела, что делали с молодыми еврейками, пытавшимися убежать или спрятаться, как ещё три дня шевелилась земля над оврагом, куда падали убитые. Произносились знакомые имена, угадывались знакомые люди.
[1] [2] [3] [4]