Глава вторая. ПОКОРЕНИЕ МОСКВЫ (2)

Сам он при этом успевал после обеда отдохнуть, восстановить утраченные силы, так что в горком приезжал бодрым и выспавшимся.

Ближайший соратник Ельцина, редактор «Московской правды» Михаил Полторанин рассказывал позднее:

«Он утром даст всем указания, пообщается с начальством, потом пообедает, поедет (сам мне признавался) на Ленинские, Воробьевы горы подышать воздухом. Там воздух хороший, вид великолепный – Москва как на ладони. Едет отойти, оттянуться. Оттуда – в медцентр, ложился в барокамеру и насыщался кислородом. К вечеру возвращался в горком и начинал всем разгон давать».

Подобный стиль работы выдержать могли далеко не все. Вновь, как когда-то в Свердловске, эпидемия инфарктов и инсультов начала косить местную номенклатуру.

Некоторые пытались покончить жизнь самоубийством. Первый секретарь Перовского райкома Аверченко выбросился с четвертого этажа, но, к счастью, уцелел. Первый секретарь Киевского райкома Коровицын испытывать судьбу не стал: он выпрыгнул уже из окна седьмого этажа.

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ

Власть, по утверждению царя Ивана Грозного, должна была внушать всем покушающимся на нее страх. Бояться власти должны были все подданные, независимо от их общественного положения.

Царь делил людей только на две категории: на «благих» и на «злых», сиречь преданных ему и изменников. Жалование первых и наказание вторых он считал главной добродетелью христианского царя.

Избиение партийных кадров потом не раз будут ставить Ельцину в вину, особенно гибель секретаря Коровицына. Но Ельцин не был бы Ельциным, если бы даже собственные просчеты не обратил в свою пользу.

Кадровую чехарду он подавал не иначе как борьбу с застойной коррупцией.

«Я считал, что аппарат горкома, особенно те люди, которые проработали с Гришиным долгие годы, должны быть заменены, – распинается он в “Исповеди…”. – Эти аппаратчики были заражены порочным стилем эпохи застоя – холуйством, угодничеством, подхалимством. Все это было твердо вбито в сознание людей, ни о каком перевоспитании и речи быть не могло, их приходилось просто менять».

В очередной раз Ельцин противоречит самому себе. Всего несколькими страницами раньше, объясняя, почему со скрипом соглашался он перейти в МГК, Борис Николаевич пишет:

«Я отлично понимал, что меня используют, чтобы свалить команду Гришина».

То есть слепым оружием в чужих руках быть он не желал. (Тоже, нашли дурака – таскать кому-то каштаны из огня.) Но почему-то, едва только назначение это состоялось, все сомнения разом были забыты, и полетели над столицей боярские головы – «особенно те, которые проработали с Гришиным долгие годы».

Парадокс!

Но разве не парадокс – другое утверждение нашего героя: «В аппарате (МГК. – Авт .) сложился авторитарный стиль руководства. Авторитарность – да еще без достаточного ума – это страшно».

Можно подумать, будто сам Борис Николаевич – воплощение застенчивой интеллигентности. По степени авторитарности, особенно бездумной, Гришин и рядом с ним не лежал.

Тем не менее новые порядки первого секретаря приходятся москвичам по душе. Ельцин им нравится ровно за то, за что боятся и ненавидят его аппаратчики.

Общество жаждало перемен, неважно даже каких. Страна, и столица в частности, устала уже от безликих, серых, унылых вождей.

В глазах москвичей Ельцин выглядел реформатором, бунтарем, нонконформистом; воплощением этакого уральского Че Гевары.

Не в пример своему дряхлому предшественнику, Ельцин энергичен, молод и свеж. Точно заведенный, он мотается по стройкам и предприятиям, беседует с рабочими и студентами. (Потом он будет говорить, что объездил двести предприятий.)

Вот когда пригодился наработанный в Свердловске опыт. Откатанные на Урале PR-технологии без труда прививаются на столичной земле.

Бурю восторгов вызвали его внезапные ревизии столичных магазинов. Врываясь в какой-нибудь окраинный гастроном, первый секретарь с истинно лубянским пристрастием начинал допытываться у обомлевших продавцов:

– Сколько сортов мяса в продаже? Наименований молочной продукции? Куда девается свежая колбаса?

Работники прилавка без сознания валились штабелями, и довольный Ельцин принимался рассказывать случайным покупателям, как вредители и спекулянты мешают проводить перестройку, но победа все равно будет за нами; дефицита не станет, продовольственную проблему решим, жилищные неурядицы – ликвидируем.

Его простецкий стиль общения, напускные открытость и доступность поражали непривычных к такому обхождению горожан. Да и сам он выглядел как плоть от плоти народа: великан с простым крестьянским лицом, которое то и дело озарялось чуть застенчивой глуповатой улыбкой.

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ

Пришедший к власти в 1982 году Юрий Андропов остался в памяти советских людей как человек, пытавшийся весьма своеобразным способом ужесточить трудовую дисциплину. Чекисты и их добровольные помощники устраивали массовые облавы в кинотеатрах, магазинах и даже банях в надежде заставить людей находиться в рабочее время на рабочем месте. Ко всем обнаруженным не там, где им положено было находиться, приклеивали ярлык прогульщиков и тунеядцев. После чего к ним применялись различные методы воздействия: от устных нравоучений до серьезных партийных взысканий.

Эти хождения в люди приносили Ельцину колоссальную популярность. В считанные месяцы он стал народным любимцем, причем симпатизировали ему – случай беспрецедентный – все слои общества, не взирая на кастовые противоречия: от интеллигентов до работяг. Такого массового признания удостаивались в новейшей истории единицы: разве только Высоцкий и Шукшин…

Конечно, с высоты сегодняшних политтехнологий, его приемы не отличаются разнообразием, но тогда для Москвы все это было в новинку.

Первый секретарь ездил в общественном транспорте вместе с обычными гражданами. Давился с ними в переполненных автобусах. Средь белого дня спускался в метро.

Он демонстративно вставал в очереди в магазинах, посещал поликлиники и химчистки.

В Ельцине москвичи увидели столь любимый в народе образ народного царя, борющегося со злыми боярами. (Недаром все без исключения предводители крестьянских бунтов выдавали себя за наследников трона – от Лжедмитрия до Пугачева.)

О нем слагались легенды и мифы. Говорили, например, что Ельцин одним мановением руки заставляет вороватых торгашей доставать из подсобок желанный дефицит и продавать его простым трудящимся. Везде, где ни появляется он, разом торжествует справедливость, мздоимцев и казнокрадов снимают, а тем, кого неправедно зажимают, первый самолично раздает награды.

И ведь так нередко оно и бывало.

Корреспондент радиостанции «Маяк» Александр Рувинский вспоминает, как в «Останкино», на встрече Ельцина с журналистами, ему прислали из зала записку: почему у нас работает спецбуфет для начальства? Реакция была мгновенной.

«Он… публично принимал извинения от руководства Гостелерадио. Буфет тут же закрылся. После отставки Ельцина в конце того же года он был восстановлен».

Огромную роль в создании его имиджа сыграли регулярные встречи Ельцина с общественностью. Опять же, не в пример Гришину, этот уральский увалень мог разговаривать с людьми без бумажки, отвечать на любые, пусть даже нелицеприятные вопросы.

В начале 1987 года в доме политпросвещения состоялась его шумная, вошедшая в историю встреча с пропагандистами и агитаторами. Зал был набит битком – по свидетельству очевидцев, людей собралось не меньше тысячи. Вместо обычного косноязычного доклада, Ельцин сразу же предложил задавать ему вопросы, на которые отвечал шесть часов кряду.
[1] [2] [3] [4]