Глава 11. МАРШ «ПРОЩАНИЕ ЛУБЯНКИ» (1)

Много чего можно было еще сказать, но вместо этого он только кивнул головой. И, не веря еще своим ушам, услыхал:

– А хочешь у нас служить? Музыканты нам нужны…

Никогда еще день не казался таким длинным. Только стемнело, пьяный от счастья прибежал домой.

Мачеха – женщина практичная – поняла все без лишних слов. За ночь выстирала и выгладила единственное приличное свое платье. Рано утром отправилась в казармы.

– Что ж, если есть у мальчишки слух, – важно изрек, выслушав ее мольбы, капельмейстер. – Так и быть, приму. А нет – ты уж, милая, не обижайся…

Слух у Василия оказался абсолютным…

На старой фотографии стоят в два ряда военные музыканты с бравым дирижером во главе. В самом уголке примостился лопоухий мальчишка с маленькой трубой в руках. На фуражке выбита цифра: 308.

Лицо у мальчишки сосредоточенное: это первое в его жизни фото. Только-только Агапкин облачился в военную форму – воспитанника 308-го царевского резервного батальона, не ведая еще, что надел ее на всю жизнь, что в отставку он выйдет только 61 год спустя… 308-й батальон стоял там же, в Астрахани. Но с семьей Агап-кин почти не видится: лишь иногда урывками забегает домой, приносит жалованье.

Все свободное время посвящает он музыке. Агапкин хочет быть не просто хорошим музыкантом: он хочет быть первым.

«Я, согласно условиям, проучился 5 лет, – напишет он потом в автобиографии, – и в 15-летнем возрасте не только играл, как каждый рядовой музыкант, но был солистом в оркестре, почувствовал в себе силу и уверенность, что я смогу работать и получать вознаграждение за свою прекрасную игру на корнете».

Насчет «прекрасной игры» – это не простое бахвальство. Агап-кин и в самом деле был на хорошем счету, и даже умудренные опытом музыканты отдавали должное мастерству вчерашнего попрошайки.

Учеба только закончилась, а от предложений нет уже отбоя. Но он почему-то выбирает Кавказ, где и завязнет на долгих одиннадцать лет. Дагестан, Чечня, Грузия: подолгу Агапкин не задерживается нигде. Нужда заставляет его менять города и полки, ведь в каждом новом месте ему платят все больше и больше. Почти все, до копейки, он отправляет домой.

Здесь же, под Тифлисом, отслужит он и срочную: в 43-м Тверском драгунском полку.

Чем меньше времени оставалось до демобилизации, тем отчетливее Агапкин понимал: надо учиться. Рамки военных оркестров стали ему тесны.

Он мечтает поступить в московскую консерваторию, но на это не хватает денег: Агапкин по-прежнему отсылает все жалованье в семью.

И тут кто-то рассказывает ему о тамбовском музыкальном училище, где есть среди прочих и медно-духовое отделение. Конечно, это не консерватория, но в его положении рассчитывать на многое не приходится. Да и честно сказать, порядком надоел уже Кавказ: хоть и по-праздничному красиво здесь, но в России – все одно лучше.

Поздней осенью 1909 года Агапкин уезжает в Тамбов. Что ждет его в чужом, незнакомом городе, где нет ни друзей, ни знакомых? Молодость безрассудна. Он почему-то уверен: все сложится хорошо…

Тамбов – даром что провинция: городок музыкальный. Здесь родился Алексей Верстовский – основоположник русского оперного искусства, более известный, впрочем, своими романсами («Черная шаль», «Соловей»). Жили и работали Чайковский с Рахманиновым.

А вот поди ж ты – найти в Тамбове работу задача оказалась не из легких. На весь город только три оркестра: два любительских и военный.

Но когда капельмейстер («капельдудкин») полистал агапкин-ские характеристики, послушал, как играет тот на трубе, и минуты не стал сомневаться:

– Беру!

Так Агапкин стал штаб-трубачом запасного кавалерийского полка.

Гусарская форма ему к лицу. Высокий, статный, с лихо закрученными усами, он ловко гарцует на коне, и редкая барышня не вздохнет ему вслед.

А по вечерам военные музыканты оккупируют сад купеческого собрания. И вновь взоры публики прикованы к молодому солисту-трубачу. Инструмент в его руках заставляет то грустить, то улыбаться.

После одного из таких выступлений к Агапкину подошла русоволосая девушка. Потупившись от смущения, сказала:

– Мне очень понравился вальс, который вы исполняли. Не дадите переписать ноты?

– А что, вы умеете играть? – удивился Агапкин.

Девушка кивнула. Потом, правда, оказалось, что играть она не умеет – это был лишь предлог для знакомства, но было уже поздно.

Его избранницу звали Ольгой. Родом она была из соседней Рассказовской волости. Окончила швейные курсы. Слыла одной из лучших модисток в городе, так что вскоре сумела подарить молодому мужу настоящее пианино.

Многое изменилось теперь в жизни Агапкина. И не только в быту. Благодаря Ольге он сумел наконец поступить в музыкальное училище. Это она нашла ему репетиторов, убедила сесть за учебники и тетрадки: для поступления в училище трех лет его церковно-приходской было явно маловато.

За полгода Агапкин прошел четырехлетний гимназический курс. Экзамен держал экстерном и сдал на «отлично».

А вскоре наметилось и прибавление в семействе. На радостях молодожены съехали с казенной фатеры; сняли две просторные комнаты на Гимназической улице. Я не случайно упоминаю это название: здесь, на Гимназической, на первом этаже ветхого деревянного флигеля и суждено было родиться маршу, который увековечит имя Агапкина, а через много лет станет и гимном Тамбова…

Ночью спал он плохо. То и дело просыпался, лежал с закрытыми глазами, но сон все одно – не приходил.

Забылся только под утро, а когда поднялся, опять почувствовал это гнетущее его уже много дней послевкусие…

…У Агапкина часто спрашивали: как рождается музыка? В ответ он пожимал плечами. Он вообще был небольшой любитель говорить, но если мог бы, наверное, ответил стихами Новеллы Матвеевой, которые были написаны уже после его смерти:

– Как сложилась песня у меня?

Вы спросили…

Что же вам сказать?

Я сама стараюсь у огня по частям снежинку разобрать…

Талант, настоящий талант, невозможно уложить в какие-то рамки, подчинить логике, объяснить доступно и просто. Талант – это та же душа, и постичь его суть – выше сил человеческих…

…Много дней подряд его будоражила одна и та же мелодия – грустная и бравурная одновременно. Он пытался поймать ее, схватить самое главное, но она не давалась, точно птица улетала из рук, чтобы потом прийти на мгновение опять. Она как будто дразнила его…

Вот и в то октябрьское утро эта мелодия снова пришла во сне. А с рассветом исчезла.

Весь день думал он только об этой ночной мелодии, пытался вспомнить ее, оживить. Все валилось из рук.

– Что с тобой? – допытывались музыканты. – Уж не заболел ли?

Он молчал. Смотрел на людей и не видел их… Под вечер пришел домой. Жена приставала с какими-то разговорами, но он не слышал ее. Буркнул в ответ что-то обидное. Заперся в комнате, сел за инструмент.

Было ему тоскливо и грустно. И потому, что наступила в Тамбове осень – самое нелюбимое его время года, когда каждый день становится короче предыдущего и облетают с деревьев красно-желтые листья. И оттого, что пришла в Европу уже война. И потому, что никак не мог воскресить в себе эту мелодию.

Чисто механически брал он аккорд за аккордом. И вдруг… С невероятной, какой-то фотографической отчетливостью вспомнил он все – от начала до конца, и, не веря еще в успех, ударил по клавишам. Да, это была она: ночная мелодия, которая столько дней не давала ему покоя.

– Оля! – крикнул он на весь дом. – Послушай…

Жена обиженно вошла, на ходу обтирая руки об фартук, да так и застыла в дверях. Лилась в маленькой комнате удивительная музыка – грустная и бравурная одновременно…

…Потом, разбирая марш, специалисты станут говорить, что сочинен он в нарушение всех канонов музыки. Никогда еще не писались марши в такой тональности: ми-бемоль-минор. Марш должен быть веселым и звонким, точно натянутая струна, а под агап-кинский марш хочется плакать и тосковать.

Но для того-то и существуют открытия, чтобы переворачивать привычные и удобные догмы, и очень редко дорога пионеров устлана розами без шипов. Но Агапкину повезло.
[1] [2] [3] [4]