Глава 1. КРОВАВЫЙ ПУТЬ ПЕРВОЙ КОННОЙ (2)

– Товарищ Ворошилов, давая картину событий, упустил из виду одно важное обстоятельство. – Член армейского РВС Минин заговорил, не спрашивая даже слова, по-прежнему чувствовал себя значительной фигурой. В 1917-м Минин был председателем Царицынского ревкома, потом выполнял особые задания ЦК и лично Ленина на Западном фронте и к ссылке в Первую конную относился как к явлению временному. Если от кого и следовало ждать подвоха – так только от него, хотя еще накануне все вроде было обговорено-переговорено.

– Командный состав в большом количестве был выбит, и 6-я дивизия, сохраняя боеспособность, представляла из себя почти толпу, потому что командиров приходилось назначать из бойцов, и армия в таком виде начала отступать.

(«Нет, не подкачал Минин».)

– Нужно еще отметить, что противник обратил особенное внимание на конную армию, в смысле ее внутреннего разложения. 6-я дивизия при отступлении была задержана на польском фронте, и, таким образом, без руководящего командного состава, представленная сама себе, она сразу наполнилась преступными элементами.

Минин произносил фразы отрывисто, чеканил слова. Его несло уже, и Ворошилов почувствовал, что сейчас член РВС, старый большевик Минин со всей своей партийной упертостью вырулит не туда. И точно.

– Затем я должен сказать («Должен! Вот именно должен!»), что это отрицательное явление определенно коснулось и других дивизий. Так, в 11-й дивизии был убит начальник снабжения. Затем в этой же 11-й дивизии, где мы стояли на станции по 30 сентября, отдельными бандитски настроенными частями были выпущены арестованные из особого отдела. Когда мы приняли меры и прогнали бандитов, то через некоторое время получили сведения, что полки 2-й бригады 11-й дивизии идут на нас. Пришла делегация и заявила, что жиды арестовали буденовцев, и когда хотели их освободить, то были обстреляны. Мы объяснили, в чем дело, и сказали, чтобы полки были остановлены. Но в это время они уже подошли к станции и были в большом недоумении, когда вместо жидов увидали нас. На другой день мы потребовали выдачи зачинщиков, и нам было выдано 8 бандитов и 9 зачинщиков. Это было 30-го, а 28-го была разгружена Бердичевская тюрьма. Делалось так, как и раньше – под лозунгом, что жиды и коммунисты сажают буденовцев. Реввоенсоветом был дан приказ – дать сведения и арестовать виновных. Но сведения долго не поступали, пока, наконец, мы не поехали сами и не узнали, что были арестованы командиры 4-го и 5-го эскадронов.

(«Господи, куда его понесло?! Зачем надо было касаться других дивизий!»)

Впрочем, Минин, кажется, и сам уже понял свою оплошность, а потому резко начал разворачиваться назад.

– День операции в 6-й кавдивизии нужно считать днем перелома не в узком смысле слова – подъема боеспособности, а очистки от негодных элементов. Ваш приезд – очень счастливое совпадение со всем произошедшим. Перелом уже наметился, у нас уже имеется 270 человек, выданных бойцами, и сейчас должна начаться очистительная работа. Мы предлагаем провести ряд беспартийных конференций и несколько дней партийной работы, чтобы армия была вымыта и надушена. Так что ваша работа будет иметь очень благодатную почву.

Он закончил, весьма довольный собой. Про счастливый приезд комиссии и про вымытую армию – это удачно вышло. И про роль парторганизации; пусть в Москве знают, что большевик с 1905 года Минин хлеб свой проедает не зря.

– Кто еще хочет высказаться? – Калинин с выводами пока не спешил, играл в демократию.

С места поднялся начальник армейского политотдела Вардин18. Одернул гимнастерку. С грузинской горячностью заговорил:

– Армия в течение трех с половиной месяцев была без передышки в боях. Когда мы начинаем говорить о политической работе, это нужно иметь в виду.

Волнуется Вардин, ох волнуется, кавказский акцент пробивается сразу. Перед членами ЦК выступать – это не в казачьем кругу политграмоту читать.

– В той же 6-й кавдивизии за это время комиссарский состав переменялся 2–3 раза и, конечно, более низкопробным элементом. Самое больное место у нас – это комиссары эскадрона. Они, обыкновенно, рядовые бойцы, коммунисты, но коммунисты очень слабые, и которые иногда не прочь крикнуть вместе с бойцами: «бей жидов!».

(«Слава богу, – мелькнуло в голове у Ворошилова, – что в комиссии нет ни одного еврея. Видать, в ЦК поняли, что нечего дразнить гусей».)

– Теперь об антисемизме. – Вардин именно так и сказал: «об антисемизме». – Да, антисемизм, как и во всякой крестьянской армии, имел место. Но антисемизм пассивный. Лозунга «бей жидов!» до сих пор не было слышно. Для нас был куда серьезнее вопрос – отношение к пленным, которых беспощадно убивали и раздевали. Но бороться с этим политическому отделу Реввоенсовета было трудно.

И вот при таком положении наша армия не получила и 10-й доли того количества политработников, в которых она нуждалась.

Первая партия работников – около 200 человек, прибыла в конце июня, из которых можно было взять какой-нибудь десяток-два работников, могущих вести работу. Второй серьезный отряд – 370 человек, но когда стали их распределять, то только незначительная часть, каких-нибудь два-три десятка оказалась пригодна, а остальные или совершенно не приспособлены к армии, или совсем больные, глухие, хромые…

– Таким образом, – усмехнулся Луначарский, – 300 глухонемых агитаторов…

– Именно так, – Вардин осмелел, говорил уже уверенно, четко. – Все эти обстоятельства привели к тому, что политическая работа стояла и стоит на очень низком уровне. На днях была созвана партийная конференция, на которой подавались антисемитские записки. Спрашивают, почему жиды у власти, мы их просто лишили мандатов и разрешили остаться с правом совещательного голоса. Перспектива у нас только от того – будут люди или нет.

(«Эк он все повернул, – оценил хитромудрость своего ученика Ворошилов. – Переложил всю ответственность на центр. Дескать, дадите политработников – удержим ситуацию. Нет – пеняйте на себя».)

Тем временем, не дав комиссии опомниться, инициативу снова перехватил Минин. Чисто буденовская тактика: организовать прорыв обороны противника, кинуть на него все силы.

– При том положении, в котором находилась наша армия, – продолжил Минин, – тыловые учреждения постоянно отрывались, и получалась такая картина, что люди с переломанными ребрами валялись по несколько дней. Раньше учреждения настолько были запущены, что вообще не были похожи на советские учреждения. Был, например, расстрелян начальник административного управления – за насилие, другие коммунисты – за нарушение дисциплины и т. д.

Наконец-то свой голос – первый и единственный раз – подал командарм. Подал, как обычно невпопад, и Ворошилов вновь вознес вождям хвалы за их великодушие: окажись в комиссии хотя бы один еврей – столь любимое Буденным и буденовцами слово «жид» он даже в мыслях не произносил, слишком любил жену свою Екатерину Давидовну – так вот, прибудь с комиссией хотя бы один еврей, ох, нелегко бы им с Буденным пришлось…

– А здесь, еще когда проходили эту идиотскую Украину, где везде лозунг «бей жидов!», – Буденный начал с места в карьер, опять возвращаясь к болезненной еврейской теме, хотя никто его к этому не подталкивал, – и, кроме того, бойцы очень недовольные всегда возвращаются из лазаретов. Плохо обращаются в лазаретах, нет помощи на станциях при возвращении. И вот, обратившись к одному коменданту-еврею, к другому и не получив помощи, или вместо помощи – ругань, они видят, что они брошены без всякого призрения, и, возвращаясь в ряды, они вносят разложение, рассказывая об обидах, говорят, что мы здесь бьемся, жизнь отдаем, а там никто ничего не делает.

Ворошилов видел, как вытянулись лица у Луначарского, Се-машки – других интеллигентов, да и самого его речь Буденного порядком покоробила. Типичная антисемитская логика: во всем виноваты евреи. А если бы коменданты были хохлами – что тогда? Впрочем, чего еще ждать от малограмотного казака, недавнего унтер-офицера, волею судеб вынесенного волной на самый верх.

– Конечно, на этой почве преступная рука и сознательно ведет агитацию. – Буденный не снижал оборотов. Демагогию разводить он успел научиться неплохо. – Но мы в искоренении этих преступных элементов уже сделали большой шаг, и сейчас мы все очень рады приветствовать вас, благодарим за приезд, и надеемся, что вы поработаете с нашими бойцами, которые, проводя все время в крови и боях, никого не видят и мало что слышат.

– Ну что ж, – Калинин удовлетворенно кивнул, – мне кажется, товарищи достаточно подробно рассказали нам о том, что происходило в армии. Ничего не утаивали, не пытались скрыть от ЦК свои слабые стороны. – Он улыбнулся, посмотрел на Ворошилова. – Я предлагаю принять их доклады к сведению и окончательное решение принять уже после возвращения в Москву, а пока перейти к решению чисто технических вопросов…

«Страхуется, – понял Ворошилов. – Видимо, никаких четких указаний на наш счет пока не было».

Но что-то подсказывало ему, что главная опасность уже миновала. Самое неприятное – позади.

Они с Буденным выдержали этот бой, который, может быть, посложнее был даже, чем Егорлыкское сражение или «дело Миронова», вместе взятые…

Комиссия убыла в Москву через несколько дней. Расставались почти по-товарищески.

И хотя ничего определенного Калинин на прощание не сказал, отделался общими фразами, не было уже того беспокойства, которое испытывал Ворошилов ранее. Он почти был уверен, что поставленная им антреприза удалась на славу: никто из «артистов» не подкачал. Даже чекисты.
[1] [2] [3] [4]