ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ (2)

– Хочешь? – Гирш Оленев-Померанц вытащил кармана пачку сигарет и протянул Малкину.

– Ты знаешь – я не курю. И кто же курит на кладбище?

– «Весь мир – кладбище», – сказал Шек «Мальборо лайт». Их курят все лучшие музыканты мира.

Ицхак не был на все сто процентов уверен, но, как ему казалось, Гирш Оленев-Померанц к лучшим музыкантам мира не принадлежал. Он был похож на них своими пристрастиями: носил огромный берет, ходил с потертой бабочкой на шее, презирал наручные часы – пользовался только карманными с брелком, церемонно раскланивался со всеми, словно отвечал на аплодисменты. Все свои деньги он тратил на покупку диковинных вин и коньяков, а также на грампластинки с записями знаменитостей. О его коллекции знали не только в Литве, но, как он сам говаривал, и за границей.

На устраиваемых Гиршем Оленевым-Померанцем мальчишниках хозяин влекал холодильника бутылку водки, доставал свою флейту, садился рядом с магнитофоном, поправлял бабочку на шее, опрокидывал стопку и, сделав глубокий выдох, начинал играть в тех местах, где вступали его невидимые коллеги. Закатывая глаза, он вдохновенно перебирал пальцами «пуговки» своего повидавшего виды инструмента и весь преображался. Лицо его горело, на лоб и щеки ложился отсвет софитов лучших театров мира – Италии, России, Америки, Англии, Франции.

– Карузо! – с молитвенным восторгом проносил он. – Тито Гоби! Казальс! Тосканини! Хейфец!..

В такие минуты он чувствовал себя их ровней, в такие минуты не было ни Понар, ни Воркуты, ни ночных ресторанов, не было его одиночества.

– В другой раз найдешь своего Бенциона Зайдиса, – утешил его Ицхак.

Гирш Оленев-Померанц по-прежнему сидел на беличьих шкурках и влекал, как фокусник рукава, бездонного кармана комбинезона одну сигарету за другой.

– Да хрен с ним! – выругался он. – У меня их еще целых четыре.

– Четыре? – деланно удивился Малкин.

– Гастроль не кончена… Следующий: Рафаил Цукерман – Канада, потом Дора Ривкина – Америка, потом Иеремия Ламм – Германия и замыкает список Ханан Тростянецкий – Швеция.

Казалось, Гирш Оленев-Померанц объявляет имена участников международного конкурса. Но то были не флейтисты, не скрипачи и не валторнисты, а уехавшие Литвы дети тех, кто навеки остался без присмотра на местном кладбище.

– Сто двадцать долларов в год с каждого – не шутки. – Как и многие евреи, Гирш Оленев-Померанц считал лучше, чем говорил.

– Как же тебе так подфартило? – съязвил Малкин.

– Все очень просто, – ответил флейтист. – Уж такой мы народ – евреи. Когда тебе хорошо, всегда найдутся охотники сделать тебе немножко плохо. А когда тебе рук вон плохо, всегда найдутся желающие сделать тебе немножко хорошо. Старая дружба помогла. Мой адрес дали и другим. Нет на свете евреев без могил.

Гирш Оленев-Померанц встал с беличьих шкурок, прочел на всякий случай надпись на надгробии, с которого он встал: а вдруг именно тут высечено имя запропастившегося Бенциона Зайдиса? – и в знак благодарности Ицхаку за совместный поиск выдохнул:

– Поедем, Ицхак, в Израиль.

– Кто это поедет? – не сообразил Малкин.

– Зелененьких на дорогу хватит. Хоть один раз перед смертью надо… Десять лет, бляха-муха, за свидание с ним отбухал.

– Вот ты и поезжай. Зачем тебе прицеп?

– Хочу выйти на свободу… второго лагеря… Пусть хотя бы на две недели.

– Какой же Литва лагерь? Не сегодня-завтра снова независимой станет, – удивленно сказал Ицхак.

– Лагерь… Гетто…

– Для нас с тобой уже нигде свободы не будет. Ибо что такое человек, как не тюрьма, где он сам – вечный арестант и тюремщик?

– Скажи прямо: поедешь со мной или нет?

Ицхак промолчал. Гирш Оленев-Померанц принял его молчание за согласие. Как ни говори, вдвоем веселее – в лагере ли, на свободе ли… А денег ему не жалко: он их зарабатывает, слава Богу, не в забое, не стоя по пояс в ледяной воде. Да и на гроб копить не стоит. Пусть его закопают в чем мать родила, без всякой крышки, но только там – в Понарах. Он так и написал в своем ходатайстве в Президиум Верховного Совета: «Прошу Вас… без обуви, без одежды, без всякого покрывала, вместе со всеми… одиннадцатью моими родичами. Привожу их фамилии в алфавитном порядке… Год и место рождения…» До сих пор никакого ответа. Пока они ответят, он и в Израиль успеет съездить и вернуться. Денег не жалко. Гирш Оленев-Померанц столько их ухлопал на алкоголь, на подружек, кратковременных, как летняя гроза, на гостиницы в Сочи и Ялте, на форель и люля-кебаб на озере Рица, на лобио и хинкали в Тбилиси, на билеты в Большой (он туда ездил не реже двух раз в месяц), ибо спешил все наверстать, но не мог вытравить барачную вонь – даже от его жабо, даже от его ысканного берета, даже от его флейты разило смрадом незаслуженной неволи.

– Махнем, Ицхак, на Красное море, где Моисей по воде, как по суху…

Гирш Оленев-Померанц пытался соблазнить Малкина, как женщину. Он обещал ему райскую жнь. Они будут лежать каждый день на пляже. Когда им надоест море, они отправятся в путешествие по земле обетованной и найдут пальмовый парк, где собираются ненужные евреи, – нет такого места на земле, где их, ненужных евреев, не было бы. Сядут на скамейку под пальмой и заведут со своими собратьями неторопливый разговор о Литве и Польше, о Венгрии и Румынии, о том, что было, и о том, чего не было. Единственное, о чем они не заикнутся, – это о том, что будет. Натан Гутионтов на этот мучивший евреев поколения в поколение вопрос уже ответил: «Будет лучше, но хорошо не будет».

– Ицхак, неужели тебе и впрямь не хочется к морю?

– Наше море тут, – тихо пронес Малкин и обвел рукой кладбище. – Скоро нырнем – и все дела…

– Нет! – запротестовал флейтист. – Тут я лежать не буду…

– А там тебе не разрешат. В Понарах лежат только замученные и убитые.

– А нас… нас разве не замучили? Разве нас каждый день не убивали? – выкрикнул Гирш Оленев-Померанц.

Малкин сердцем понимал, что у его друга есть полное право быть похороненным вместе с его родней, но не сомневался, что косточки его дотлеют не в Понарах, а на этом кладбище, и просил Бога, чтобы Он отдалил от Оленева-Померанца тот день.