Григорий Канович. Шелест срубленных деревьев (7)

[1] [2] [3] [4]

– Все равно молва пойдет, – пророчил в темноте отец. – А молва, как пожар: в одном месте потушишь – в другом вспыхнет.

Мама требовала, чтобы он – немедленно! завтра же! с самого ранья! – сходил в юридическую консультацию и посоветовался с Жюрайтисом.

– Он все знает. Кому, как и сколько дать… У нас приговаривают не по закону, а по карману…

– Да, но Жюрайтис защищает не портных, а насильников и убийц. Я же, Хена, пока, слава Богу, никого не убил и не насиловал, – басил отец, и ночная тьма усиливала патетические нотки в его голосе и придавала им оттенок тра-гма.

– А меня? Меня не убил? – возмутилась мама. – Не хочешь к Жюрайтису, сходи к нашим – к Невяжскому или к Гроднику. Ты же им столько раз шил! Когда еврею плохо, ему лучше пойти к раввину, чем к ксендзу.

– Хорошо, хорошо, – повторял искусанный, как блохами, ее советами отец.

– Пойду к раввину, пойду к Фишеру… Только спи, спи…

Однако Невяжского в городе не было, Гродник болел, Фишер кутил в Сочи, и отцу пришлось сходить к Жюрайтису.

– Не волнуйтесь, господин Канович. В Сибирь вас не отправят, – поглаживая свои пепельные волосы, зачесанные на прямой пробор, пронес Жюрайтис на облегченном литовском. – Ваше дело выеденного яйца не стоит. В самом худшем случае костюм вернут в мастерскую на переделку.

– А в самом лучшем?

– В самом лучшем? – Специалист по убийствам и групповым насилованиям задумался, снова погладил свою шевелюру. – Как подсказывает мне мое чутье, когда судишься с полковниками, лучших случаев не бывает… Но вы не волнуйтесь. Я уверен: все обойдется. Только полковникам больше не шейте… Вон сколько у вас клиентов! – Жюрайтис холеной рукой обвел не только стены своего кабинета, но и как бы весь город. – Судья, – добавил он напоследок, – не портной. Он назначит экспертов… ваших коллег. И когда эксперты скажут свое слово, он и примет решение.

Разговор с Жюрайтисом воодушевил и вдохновил не столько отца, сколько маму. Целыми днями напролет, забросив домашние дела, она только и делала, что собирала у друзей и знакомых – на рынке, в магазинах, на парковых скамейках – разведданные о портных Вильнюса и его окрестностей, составляла их подробные списки, химическим карандашом подчеркивала фамилии тех, кто, по ее мнению, не подведет и представит суду благоприятные для ответчика выводы в этом паршивом деле об этом паршивом костюме этого паршивого полковника.

Для сбора сведений были мобилованы все ближайшие родственники – мои дядья и тетки, свояки и свояченицы, двоюродные братья и сестры; вся Литва как бы была поделена и рассечена на районы поиска, и в каждом уголке, казалось, был мамин уполномоченный.

Поразительное старание выказывал здоровяк Лейзер-краснодеревщик, ловко нанывавший на вилины в своей голове, как шашлык на шампур, не только имена кандидатов, но и места их работы. Правда, бывало, могучий Лейзер попадал впросак, допускал досадные промахи и ошибки, за которые мама сурово отчитывала его без оглядки на родство.

– Хаим Перельштейн? – хмурилась она. – Откуда ты его выкопал? Всех, ну всех спрашивала – никто о таком портном в Вильнюсе сроду не слышал. Есть Перельштейн мясник, есть Перельштейн музыкант, есть Перельштейн зубной врач… Но Перельштейна портного нет. И в Каунасе нет… И в Шяуляе…

Или:

– Дамских портных мне не подсовывай. Они разбираются в мужской одежде, как я в сыпном тифе.

Или:

– Гурвиц? Только через мой труп!

– Но он же…

– Что – он же?.. Такая же дворняга, как Хлойне… Завистник. Разве на суде дождешься от завистника доброго слова?

Она отшвыривала фамилии, как сортировщица овощи на оптовой базе: ядреные кочаны – в одну кучу, гнилые – в другую.

Когда я попытался умерить ее пыл – объяснить, что суд сам назначит экспертов и что она зря морочит себе и другим головы, мама застонала, как раненая, и, не поднимая на меня глаз, выпалила:

– Что ты, дурачок, понимаешь? Витаешь в своих стишках, как в облаках, и витай. – И через минуту, смягчившись, высокопарно добавила: – Человека надо спасать. Он этого не выдержит.

Отбор экспертов затянулся. Одни отказывались потому, что не желали ввязываться в драку, портить отношения с ответчиком, другие – потому, что побаивались истца: как-никак полковник. Поди знай, чем он отплатит за правду.

Судебное разбирательство несколько раз откладывалось, и мама уже в душе надеялась, что «процесс века», как его окрестил здоровяк Лейзер, вообще не состоится.

Но еврейские надежды если и сбываются, то, как правило, только через десятки, а порой и сотни лет…

Судейские двух экспертов все же нашли.

– Господи! – воскликнул отец, когда услышал первое имя. – Хлойне! Эта старая гнида, этот твердокаменный большевик, этот добровольный доносчик!

– Я поговорю с ним, – сказала мама, готовясь к рукопашному бою.

– Не смей!

– Я сверну ему голову, если он выступит против тебя! – пригрозила мама, но отец остудил ее пыл, сказав, что, может, это и к лучшему.

– Хлойне, наверно, хочет искупить свою вину.

– Перед тобой?

– Перед Цукерманом, на которого он донес и который недавно, отбухав срок, вернулся пермского лагеря.

– А тебе-то от этого какой прок? – пытала его своими сомнениями мама. – Думаешь, у Хлойне совесть проснулась?

– Поживем – увидим, – уклончиво ответил отец. В душе он даже радовался назначению Хлойне, но привыкнуть к своей радости боялся – привыкнешь, а потом локти от обиды кусай.

Второго эксперта выписали Паневежиса, города, где, по слухам, был расквартирован полк Карныгина, в котором тот до отставки служил. Русская фамилия портного – Борисов – отцу ничего не говорила. Из староверов, наверно, решил он, но ошибся. Старовер оказался одесским евреем с большими черными глазами и с огромным носом, похожим на охотничий рог.

В Вильнюс он приехал перед самым открытием суда. Протиснувшись через толпу зевак, заполнивших маленький и душный зал, он пробрался к судейскому столу, что-то протрубил секретарю и, положив на колени пухлый портфель, опустился на первую скамью, отведенную для защитников, экспертов и для тех, кто возбудил тяжбу.

После того, как иск Карныгина был зачитан, судья, торопившийся куда-то с самого начала слушания – то ли в туалет, то ли на заседание бюро райкома,

– обратился к «товарищам экспертам» с просьбой огласить свои основные выводы.

Первым на обшарпанную трибуну, пахнувшую плесенью и окурками, поднялся подтянутый, выбритый Хлойне в сером выходном костюме, в начищенных ботинках, которые блестели, как боевая труба.

– Высокий суд! – по старинке начал он и понесся галопом через тома Маркса и Ленина, через решения …надцатого съезда и последнего пленума ЦК КП Литвы.

– Товарищ Левин, если можно, покороче, – упавшим голосом взмолился судья.

– Можно и покороче, – согласился Хлойне. – Для чего, товарищи, мы с вами, собственно, живем? Для того, товарищи, чтобы все мы жили счастливо. Все, что мы – портные и шахтеры, сталевары и сапожники, нефтяники и ученые – все без исключения делаем, мы делаем для всеобщего счастья.

В этом месте судья по-детски застонал.

Хлойне перевел дух, глянул на стонущего председателя и пустился рысью «от Москвы до самых до окраин…».

– Свою лепту в строительство счастливого общества вносит, товарищи, и дружный коллектив швейной мастерской номер шесть на углу Троцкой и бывшей Завальной…

– Покороче, покороче! – бесстыдно умолял судья.

– Не покладая рук, мы трудимся на благо наших замечательных современников. Наш труд удостоился множества почетных грамот и других поощрений и отличий…
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.