XXVI. ГЛАВА, В КОТОРОЙ МЫ НА НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ВОЗВРАЩАЕМСЯ К ЛАЮЩЕМУ МАЛЬЧИКУ

XXVI. ГЛАВА, В КОТОРОЙ МЫ НА НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ВОЗВРАЩАЕМСЯ К ЛАЮЩЕМУ МАЛЬЧИКУ

Сказать по правде, каждый раз, когда Волька вспоминал о Гоге, его начинала терзать зависть. А находясь дома, или на лестничной площадке, или во дворе около подъезда, трудно было не вспомнить о Гоге. Даже сквозь запертые двери, даже сквозь закрытые окна то и дело доносился дразнящий, сказочно прекрасный собачий лай.

Вызывало, правда, удивление, что Гога упорно не появлялся во дворе. Ни один мальчик на Гогином месте, конечно, не вытерпел бы столько времени, чтобы не похвастать перед ребятами настоящим породистым щенком. А Гога, тот бы просто упивался завистью ребят.

Нет, тут что-то было неспроста.

В конце концов Волька не удержался и спросил у Натальи Кузьминичны, почему это совсем не видать Гоги.

Наталья Кузьминична почему-то страшно смутилась и пролепетала в ответ, что Гогочка немножко прихворнул.

Пролепетала и тут же заторопилась к себе.

— Наталья Кузьминична! — умоляюще крикнул ей вслед Волька. — Один вопрос, только один вопрос!

Наталья Кузьминична с большой неохотой остановилась.

— Наталья Кузьминична, скажите только: овчарка, да?

— Какая овчарка? — пожала плечами бедная женщина.

— Щенок, которого вы подарили Гоге, ну, который лает у вас, овчарка или боксёр?..

— Боже, какие глупости! — вздохнула Наталья Кузьминична и поспешно скрылась в своей квартире.

И, как нарочно, сразу оттуда послышалось частое, высокое и очень сердитое тявканье. Всё это было в высшей степени таинственно.

А тут ещё Хоттабыч, который отлёживался по своему обыкновению под Волькиной кроватью, как бы между делом задал вопрос:

— Любопытно, как поживает недруг твой, именуемый Пилюлею?

Ему не терпелось похвастать перед Волькой своим остроумным заклятием и вместе с ним насладиться бедой, в которую по заслугам попал Гога.

«И никто не в силах снять это заклятие, покуда я не сочту это своевременным, — горделиво размышлял он. — Представляю себе, как оно обрадует высокопочтенного Вольку ибн Алёшу и как он будет восхищён разнообразием моих чар!»

— Пилюля? — рассеянно переспросил Волька, которому вдруг пришла в голову очень простая и заманчивая идея. — Ах, Пилюля? Пилюля чего-то прихворнул… Слушай, Хоттабыч… — Он присел на корточки и просунул голову под кровать, чтобы удобней было вести переговоры. — У меня есть к тебе большущая просьба.

«Начинается!» — с досадой подумал старый джинн. Он заподозрил, что Волька собирается просить его о снятии заклятия с Гоги, и решил наотрез отказаться. По крайней мере на ближайшее время. Ничего, пусть этот противный сплетник и ябеда немножко помучается. Это будет ему только на пользу.

Но вслух Хоттабыч кисло промолвил:

— Я буду рад узнать, в чём состоит твоя просьба.

— Я хочу попросить тебя сделать мне подарок. Старик обрадовался, что речь пойдёт не о досрочном помиловании Гоги.

Он быстренько вылез из-под кровати:

— Скажи, что тебе угодно, и ты получишь это в дар безо всякого промедления, о юный и бескорыстный спаситель джиннов.

— Ты мог бы мне подарить собаку? Овчарку.

— Собаку? Нет ничего проще и приятней моему сердцу.

Хоттабыч вырвал волосок из бороды, и Волька обмер от восхищения; у его ног с ласковым урчанием потягивалась великолепная поджарая, мускулистая трёхгодовалая овчарка. У неё были очень живые, умные глаза, холодный и влажный нос, чудесные острые уши. Он погладил её по холке. Собака учтиво помахала хвостом и от полноты чувств рявкнула на всю квартиру.

— Доволен ли ты этим псом? — счастливо суетился Хоттабыч, готовый по первому Волькиному требованию заполнить всю комнату, всю квартиру, весь дом самыми дорогими собаками. — Ах, прости меня, я забыл об одной мелочи.

Под «мелочью» он подразумевал ошейник, который вдруг возник на овчарке, сияя таким обилием драгоценных камней, что их с походом хватило бы на две императорские короны.

От привалившего ему счастья Волька онемел. Он только гладил дрожащей рукой собаку и так при этом растерянно улыбался, что у чувствительного старика покатились по лицу слёзы умиления.

Но нет в жизни полного счастья, по крайней мере когда имеешь дело с дарами джиннов! За дверью неожиданно послышались женские шаги, и только Хоттабыч успел спрятаться под кровать и сделаться невидимым, как раскрылась дверь и вошла Светлана Александровна — Волькина мама.

— Я так и думала, — сказала она, увидев собаку, которую старый джинн второпях не догадался сделать невидимкой. — Собака!.. Откуда у тебя собака, хотела бы я знать?

Волька почувствовал, что быстро и безнадёжно идёт ко дну.

— Это я… Это мне… Понимаешь… Как бы тебе сказать…

Говорить правду было бессмысленно. А врать Волька не хотел. Да это было и безнадёжным делом: мать сразу раскусила бы, что он врёт.

— Волька! — повысила она голос. — Мне не нравится твоё мычание. Говори прямо: чья это овчарка?

— Ничья… То есть раньше была ничья, а сейчас моя.

Светлана Александровна порозовела от возмущения:

— Неужели ты унизился до лжи? Я была о тебе лучшего мнения. Отвечай: чья собака? Один её ошейник стоит десятки рублей…

Она думала, что ошейник украшен цветными стекляшками.

Сейчас не на шутку рассердился под кроватью Хоттабыч. Рассердился и весьма обиделся. Ему очень хотелось дать понять этой почтенной, но наивной женщине, что не таков Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, чтобы дарить своим лучшим друзьям грошовые стекляшки, и что не десятки, а многие тысячи рублей стоит этот поистине бесценный ошейник. Но он вовремя удержался. Он уже понимал, что подобной похвальбой только ещё больше усложнит Воль-кино положение.

Правдивый и прямодушный, он не мог не одобрить того, что Волька не хотел прибегать ко лжи, даже самой безобидной, и понял, что единственный выход — свести на нет всё это недоразумение, и самым решительным способом.

«Ладно, — подумал он, ухмыляясь себе в бороду, — придётся моему доброму и правдивому другу ещё некоторое время пожить без собственной собаки… И пусть его не томят до поры до времени мечты о собственной собаке!»

Из-под кровати донёсся еле слышный тоненький хрустальный звон, и собаки не стало, словно её корова языком слизнула.

— Волечка, — сказала Светлана Александровна, начисто забыв, о чём только что шёл разговор, — если позвонят из парткома или Сергей Сергеевич, скажи, что я буду через час-полтора… Кстати, ты не знаешь, к кому это в тридцать седьмую квартиру сейчас поднимался доктор?

— Наверно, к Гоге.

— Разве он заболел?

— Кажется.

— Кажется?.. Разве он не твой товарищ?

— Ну да, товарищ!..

— Мне стыдно за тебя, юный пионер Костыльков! — сказала Светлана Александровна, повернулась и вышла из комнаты с каменным лицом.

— Ну и ну, — сокрушённо вздохнул Волька и решил навестить Гогу, лишь только от него уйдёт доктор. — Хоттабыч, а Хоттабыч!

Из-под кровати не было никакого ответа.

— Ушёл! — с досадой проворчал Волька. — Как раз когда с ним надо посоветоваться, его нет. Ну и джинн!..

А Хоттабыч тем временем устраивался поудобней в тридцать седьмой квартире, на этот раз под кроватью так странно занемогшего Гоги. Ему было любопытно послушать, как будет беспомощно барахтаться в поисках правильного решения старый доктор, который, конечно, и понятия не имел, с каким могущественным и необычным противником ему предстояло вступить в бой…

И пока Волька, воспользовавшись отсутствием Хоттабыча, уселся за учебник географии, а старый джинн притаился под Гогиной кроватью, вот что происходило в комнате, где возлежал на высоких подушках самый удивительный из пациентов старого доктора из неотложной медицинской помощи!.. Его звали Александром Алексеевичем, этого бывалого и очень знающего доктора, и мы нарочно подчёркиваем это имя, чтобы вы знали, какой это настоящий врач, если вам когда-нибудь придётся с ним столкнуться.

— Наталья Кузьминична, — ласково обратился он к безутешной Гогиной маме, — оставьте нас, пожалуйста, наедине с Гогой. Нам нужно с ним кой о чём потолковать.

— Ну-с, молодой человек, — проговорил он, когда они остались вдвоём с Гогой (Хоттабыч под кроватью был, конечно, не в счёт), — как делишки? Гавкаем?

— Спасу нет! — простонал Гога.

— Тэк-с! Ну что ж, в таком случае, давай потолкуем. Ты какие стихи любишь?

— Гав-гав-гав! — вырвалось из Гогиного рта, и Наталья Кузьминична, притаившаяся у замочной скважины по ту сторону двери, залилась слезами.

Можете себе представить, что Гога собирался произнести в ответ на вопрос Александра Алексеевича. Гогу возмутил этот вопрос. Он считал его глупым и никчёмным.

Гогин лай, однако, нисколько не удивил и не огорчил старого доктора.
[1] [2]