IV

IV

Первый заместитель Председателя СНК СССР, нарком иностранных дел, заместитель Председателя Государственного комитета обороны Вячеслав Михайлович Молотов принял Михоэлса в Кремле, но не в служебном кабинете, а на квартире, по-домашнему. Служебный кабинет диктовал свой стиль беседы. Официальный. Превращающий любую беседу в государственный акт.

Для разговора, который Сталин поручил Молотову провести с Михоэлсом, такой стиль не годился. Сам факт официальной встречи наркома иностранных дел СССР Молотова и артиста Михоэлса в Кремле мог быть истолкован в том смысле, что советское правительство придает поездке делегации Еврейского антифашистского комитета в Америку значение государственного мероприятия.

Такого объяснения следовало избежать. Но одновременно нужно было мягко, неакцентированно продемонстрировать, что видный деятель советской культуры Михоэлс, прилетевший в США по приглашению всемирно известного ученого Альберта Эйнштейна, — фигура все-таки не самодостаточная, существующая не в политическом вакууме, как сам Эйнштейн или как Чарли Чаплин, Поль Робсон и другие «звезды» американской науки и искусства. Нет, он человек, пользующийся определенным доверием в высших правительственных кругах, приобщенный к атмосфере, в которой живут руководители советского государства, и могущий непроизвольно, с присущей артистам и художникам непосредственностью эту атмосферу ретранслировать.

Для московской художественной элиты и дипломатического корпуса не было секретом, что супруга Молотова Полина Семеновна Жемчужина, еврейка по национальности, покровительствует ГОСЕТу, бывает на всех премьерах театра. На дипломатических приемах она с восторгом отзывалась о художественном руководителе и ведущем актере этого театра Соломоне Михоэлсе.

Это делало естественной встречу Молотова и Михоэлса в домашней, неофициальной обстановке.

Молотов сам предложил этот вариант. Сталин, подумав, одобрил.

Молотову было не совсем понятно, почему Сталин придает такое большое значение поездке делегации ЕАК в США. Но Сталин не объяснил, а Молотов не стал спрашивать. Раз не сказал, значит, не считает нужным.

Узнав, что вечером у них будет Михоэлс, Полина Семеновна удивилась. Это было не принято. Она поняла, что так нужно для дела. Но все равно обрадовалась. Жизнь не баловала ее разнообразием. Днем — служба, она была начальником главка текстильно-галантерейной промышленности. Вечером — одиночество дома. Муж пропадал на работе до глубокой ночи, пока Сталин не уезжал из Кремля. А иногда, когда Сталин устраивал на Ближней даче «обеды», появлялся только под утро. Перспектива пообщаться с обаятельным, острым на словечко Михоэлсом не в театре, на людях, а за семейным ужином была нежданным подарком.

Но Молотов возразил. Никакого ужина. Только черный кофе. Он любит черный кофе, пьет целыми днями.

— Откуда ты знаешь? — удивилась она.

Молотов не ответил.

Для Михоэлса приглашение домой к Молотовым оказалось полной неожиданностью. Лозовский передал, что с ним хочет встретиться Молотов, отправил Михоэлса в Кремль на своей машине. Но и он был уверен, что встреча будет в кабинете наркома.

Дежурный офицер кремлевской охраны провел Михоэлса по длинным коридорам, ввел в небольшую, скромно обставленную прихожую и, козырнув, удалился. Увидев на пороге гостиной Молотова и Жемчужину, Михоэлс на мгновение растерялся, а потом покаянно ударил ладонью по лысине. Словно бы вбил себя в пол. Стал карлой.

— Царица Эсфирь! — жалобно воззвал он. — Прощения не мыслю получить. Я должен был явиться с цветами!

— Но вы же не знали, что увидите меня, — с улыбкой ответила она, протягивая руку.

— А зачем человеку даны шесть чувств, не считая зрения и аппетита?.. — Он церемонно поцеловал пальцы Жемчужиной и сдержанно поклонился Молотову. — Добрый вечер, Вячеслав Михайлович.

Молотов пожал ему руку.

— Рад познакомиться с вами, Соломон Михайлович. Много слышал о вас от Полины Семеновны. Проходите, пожалуйста… Почему вы назвали ее Эсфирью?

— Так ее называют у нас в театре, — объяснил Михоэлс. — Царица Эсфирь — защитница и покровительница евреев.

— Полина Семеновна много рассказывала о вашем театре. К сожалению, мне ни разу не удалось побывать в нем.

— Это очень легко исправить. Мы скоро возвращаемся из Ташкента в Москву. Приходите.

— Говорят, к вам невозможно достать билет.

— Мы оставим для вас контрамарку, — с готовностью предложил Михоэлс.

Молотов усмехнулся:

— Хорошая шутка. Мне говорили, что вы остроумный человек. Спасибо, что откликнулись на мое приглашение и согласились уделить мне немного времени.

— А вам говорили, что вы остроумный человек?

Молотов подумал и ответил:

— Нет.

Жемчужина засмеялась.

— Принеси нам кофе, — попросил Молотов. — В кабинет. И коньяку, пожалуй. Армянского. Наш гость, насколько я знаю, предпочитает армянский коньяк. Как и мистер Черчилль. Это так, Соломон Михайлович?

— Святая правда. Но заметьте: я даже не спрашиваю, откуда вы это знаете.

— Что именно? — уточнил Молотов. — Что армянский коньяк любит Черчилль?

— Нет. Что люблю его я.

Молотов только головой покачал. Вот уж точно: непосредственный народ эти артисты. Точнее не скажешь. Птички Божьи. «Бродит птичка Божья по тропинке бедствий, не предвидя от сего никаких последствий». Или не бродит? Летает? Порхает? Ну, неважно. Важно, что последствий не видит. А пора бы уже и научиться видеть.

Сдержанно-гостеприимным, отточенным на дипломатических встречах жестом он предложил:

— Прошу!..

Проходя из просторной гостиной в небольшую комнату, служившую домашним кабинетом Молотова, Михоэлс с интересом осматривался.

Мебель была дорогая, добротная, но с каким-то неистребимым казенным духом. Словно на каждом стуле, на столе, на серванте где-то с тыльной стороны были прибиты жестянки с инвентарными номерами. В гостиной это было не так заметно, чувствовалась женская рука. А кабинет был совершенно безликим. Официально-бесстрастным. Как и его хозяин.

Михоэлс раза три видел Молотова издали на приемах в Кремле. Часто — в выпусках кинохроники «Новости дня», с которых начинался каждый киносеанс. В домашней обстановке он был такой же подобранный, невозмутимый. Как монгольский божок. Стоит ему, казалось, сменить домашнюю стеганую куртку на черный пиджак, и он готов к приему верительных грамот.

— Как вы знаете, у меня довольно большой опыт общения с западными политическими деятелями и представителями прессы, — начал Молотов, когда они расположились в глубоких кожаных креслах, а Полина Семеновна поставила поднос с кофе и коньяком на круглый стол с полированной дубовой столешницей. — Вам предстоит очень ответственная поездка. Думаю, некоторые мои советы окажутся вам полезными.

— Заранее за них благодарен.

— Наливайте кофе, коньяк. Можете, если хотите, курить… Так вот. Вам предстоят выступления на многотысячных митингах с самой разной аудиторией. Не сомневаюсь, что ваши выступления будут пользоваться успехом. Вы умеете увлечь и воодушевить слушателей. Сужу по вашим радиообращениям. Кстати, вы знаете, что Гитлер обещал повесить вас на Кремлевской стене?

— В самом деле? — обрадовался Михоэлс. — Это комплимент.

— Он вами заслужен. Успеху ваших выступлений будут способствовать и победы Красной Армии. Война очень тяжелая, кровопролитная. Но в ней уже наметился перелом. В Америке знают о наших военных успехах. Но плохо представляют, чем они оплачены. Не скрывайте лишений, которые несет советский народ. Рассказывая о подвигах бойцов и командиров Красной Армии, подчеркните, что победы куются в тылу. Тяжелым трудом женщин, подростков. Вы же выступали на оборонных заводах, видели все своими глазами.

— Да. На одном из танковых заводов слышал частушку: «Привет, Василь Васильевич, примите мой привет. Василию Васильичу всего тринадцать лет». Грустная частушка.

— Это хороший пример.

— Должен ли я в своих выступлениях призывать к скорейшему открытию второго фронта?

— Нет. Напрямую — нет, — уточнил Молотов. — Эта мысль должна возникнуть у слушателей сама собой. Конкретные переговоры о втором фронте — дело политиков. А вы не политик.

— Должен ли я призывать американцев делать пожертвования в фонд Красной Армии?

— Ни в коем случае. Вы приехали не с протянутой рукой. Вы приехали рассказать о том, как живет и борется с фашизмом многонациональный советский народ. Мы ничего не просим. Но мы и не отвергаем никакой помощи, предложенной нам от чистого сердца. Митинги наверняка будут сопровождаться сбором пожертвований. Это у американцев в традиции. Механизм сбора пожертвований хорошо отработан в политических партиях и особенно в еврейских общественных организациях. Мы поблагодарим за каждый доллар, который американский гражданин отдаст на борьбу с фашизмом. Но просить мы ничего не будем.

— Могу я сказать спасибо американцам за помощь, которую они оказывают нам по ленд-лизу? Я недавно попробовал американскую тушенку. Мне понравилось.

— Да, можно сказать за это спасибо. Но подчеркните, что техника, та же тушенка и яичный порошок, которые мы получаем по ленд-лизу, — это заем правительства США, а не безвозмездная помощь.

— В наших газетах публикуются сообщения о том, что люди отдают свои личные сбережения на постройку самолетов и танков. Думаю, стоит об этом рассказать американцам.

— Это хорошая мысль, — согласился Молотов. — Я вижу, Соломон Михайлович, мои советы не очень-то вам и нужны. Вы сами прекрасно все понимаете. Во всяком случае, с этой частью вашей программы все ясно. Проблемы могут возникнуть в другом. При ваших приватных беседах с политиками и общественными деятелями. И особенно — с журналистами. Бесцеремонный, должен я вам сказать, народ. Даже мне бывало непросто с ними разговаривать, хотя я лицо официальное. А с вами они церемониться не будут. И вы должны быть готовы к самым каверзным и провокационным вопросам.

— Например, к каким?

— Пожалуйста. «Правда ли, что в Советском Союзе миллионы политических заключенных?» Как вы ответите?

Михоэлс задумался и растерянно пожал плечами:

— Не знаю.

— Вот это и есть самый точный ответ. Вы же действительно не знаете, правда это или неправда.

— А это правда?

Молотов укоризненно покачал головой:

— Соломон Михайлович! Я — не Михоэлс. А вы — не американский корреспондент.
[1] [2] [3]