Проза разных лет (3)

[1] [2] [3] [4]

От старинного замка сохранились только груды камней. Несколько грудок на том месте, где были ворота замка и угловые башни. Но по какому-то чудесному совпадению сохранились (хотя бы в виде смутного очерка) некоторые из наиболее характерных черт замка: круглый свод ворот, не^

сколько углов и выступов. Все это призрачно и хрупко. Кажется, что жидкие груды камней вот-вот рассыплются.

Но в самой непрочности и хрупкости тинтаджельских развалин заключается немало очарования. Когда воображение сопоставляет их с мощным образом древнего замка, в стенах которого находили приют и защиту лукавый король Марк, недостойный супруг Изольды, сэр Тристан и другие рыцари, - душу охватывают грусть и умиление.

Замок рухнул, но картины окружающей природы уцелели. Прочны и массивно тяжелы круглые скалы Тинтаджеля, вдающиеся в океан.

Покинули мы обаятельные тинтаджельские руины не утром, как собирались, а после полудня. Ближайший пункт нашего маршрута находился на расстоянии 20 миль. Мы говорили себе: пройдем 10 миль до Бодмина, там отдохнем, а к ночи будем у Ла-Манша.

Мы долго карабкались, взбираясь на крутые склоны гор поблизости от Тинтаджеля. Солнце было высоко и роняло на нас свои отвесные лучи. Зато мы сократили путь и снова очутились на пыльной проезжей дороге.

- Сэр! - раздалось за нами.

С нами поравнялась белая лошадь со щегольским экипажем. Грум сидел на облучке, небрежно развалившись и сбив котелок на затылок. Неизвестно, почему его лошадь бежала так быстро: вожжи не были натянуты, а кнут торчал на своем месте.

Кучер лукаво подмигнул, причем его красное и давно не бритое лицо изобразило улыбку. Он сказал нам:

- В Камельфорд идете? На станцию? Я могу предложить вам лифт, если пожелаете.

Мы сели.

Нам было отчасти совестно ставить свои пыльные ноги на чистенький коврик щегольского экипажа. Но с этим ничего нельзя было поделать.

Посадив седоков, кучер нежданно преобразился. Потянул свой котелок с затылка на лоб. Сел прямо, подобрал вожжи и даже потряс в воздухе длинным бичом. Лошадь, не нуждавшаяся в понукании, побежала быстрее.

- Халло, Том Пукер! - приветствовал нашего кучера встречный шофер.

Но Том Пукер не удостоил его ответом - только сдержанно кивнул.

Можно было подумать, что он везет не путников, воспользовавшихся "лифтом", а владельцев своего щегольского экипажа или, по меньшей мере, богатых американцев-туристов. Так серьезен и важен он стал.

Мне часто случалось видеть джентльменов типа Тома Пукера, пляшущих и хлопающих от холода в ладони у подъездов станций или гостиниц. В большинстве это - короткие и плотные люди, добродушные, нетрезвые, небритые. Танцуя вокруг своих карет и экипажей в ожидании седока, они непрестанно и скороговоркой болтают, как сороки.

Но Том Пукер был молчалив, как сфинкс.

- Много ли у вас бывает туристов? - спросил я нашего благодетеля.

- Много, сэр, в этом месяце много, - ответил Том и замолчал.

- Что, американцы? - осведомился я снова.

- Много американцев, сэр.

- У американцев говорят с очень странным акцентом. Не правда ли? заметила моя дама.

Том Пукер обернулся к нам, и в "веселых глазах" его зажегся юмористический огонек.

- С очень, очень странным акцентом, мэм (мэдэм). Вы совершенно правы.

Подождав с минуту, он добавил:

- Они говорят сильно в нос, мэм.

Для пояснения он издал несколько соответствующих носовых звуков.

Это нас рассмешило. Том Пукер окончательно оживился.

- У них выходит как-то "Амарэка", "Амарэкан". Очень странно, мэм. Мы много их возим, сэр. Очень хорошо платят, но любят хорошую езду. 3а двадцать лет я научился подражать их говору. Мне случается часто разговаривать с ними. Часто случается, сэр, - Том Пукер щелкнул в воздухе бичом, что испугало не столько нашу лошадь, сколько проходившую по дороге корову. Корова взлезла передними ногами на зеленую изгородь, а Том продолжал:

- Видите ли, сэр, мы, кучера, никогда не заговариваем первые. Иной раз скажешь что-нибудь седоку, а ему это покажется глупым. Да некоторые седоки вовсе и не желают разговаривать. Мы знаем, как обращаться с седоками, сэр.

Ни один порядочный кучер не заговорит с седоком первый. Седок спросит: какова у вас здесь погода? Ответишь: тепло и сухо, сэр. И замолчишь. Никто из нас не ввязывается в разговор первый. Иному седоку наша речь может показаться глупой...

Эта тема так полюбилась Тому, что он продолжал развивать ее до самого Камельфорда.

Том Пукер был и в самом деле порядочным и благовоспитанным кучером. Но не все его коллеги отличались одинаковым джентльменством.

Тощий и угреватый малый, поравнявшись с нами, закричал нам со своей линейки:

- Откуда, Том? Сколько взял?

Очевидно, малый догадывался, что мы только "лифт", а не платные седоки.

Том не ответил и еще больше приосанился. Стремительно обернувшись, он спросил нас:

- Прикажете ехать быстрее, сэр?

У маленькой Камельфордской станции, терявшейся в стороне от необъятно широкого полотна железной дороги, мы очутились в веренице других экипажей и автомобилей. Том подъехал к вокзалу, соскочил с козел и ловко помог нам выбраться из экипажа.

Прощаясь с нами, он громко и явственно произнес:

- Благодарю вас, сэр. Доброй ночи! Счастливого пути!

Благодарить нас ему было решительно не за что. Благодарить должны были мы. Если небо хочет облагодетельствовать путника, оно должно послать ему вдогонку какого-нибудь Тома Пукера с его "лифтом".

Но у путника будет долго гудеть и жужжать в ушах от сорочьей болтовни неугомонного возницы.

Лондон

РЫБАКИ ПОЛПЕРРО

Очерк

1

Маленький, открытый дилижанс возит кочевников нашего века - туристов от одного живописного уголка Корнуолла до другого. Несмотря на тесноту, в нем помещается десятка два совершенно одинаковых джентльменов и леди, а на крыше высится целая гора однообразных чемоданов.

Но тот крошечный омнибус, который направляется из городка Фой в деревушку Полперро, отличается, помимо своей тесноты, необычным характером багажа на крыше: тут все больше походные мольберты, разных размеров палитры и трубки непочатых холстов. Можно подумать, эмигрирует некая академия художеств.

Художники едут на этюды, как и полагается художникам. В летние месяцы причудливая, единственная в Корнуолле да и во всей Англии деревушка привлекает множество художественной молодежи со всех концов страны. Пусть каждый уголок деревушки, каждое причудливое крылечко, фасад, переулочек давно нарисованы и перерисованы, - у юных художников всегда найдется достаточно интереса и терпения для того, чтобы выискать какой-нибудь еще не нарисованный косяк дома или некий балкончик на четырех столбах, который принял свой живописный вид только в последние дни: с тех пор, как пошатнулся.

Направляясь в Полперро пешком, я равнодушно поглядел на переполненный омнибус, с которым мне было по пути, да не по (карману, и пошел своей дорогой. Иные чувства проявили те несколько джентльменов, которым не удалось заблаговременно раздобыть места в этом Ноевом ковчеге. Одни из них принуждены были остаться в городе, другие сделались моими невольными спутниками.

На половине дороги меня ждал крутой спуск к морю. Полперро лежит в глубокой долине по соседству с маленькой бухтой Ла-Манша. Издали веет запахом сырости, а над головой носятся вереницы чаек, указывающие путь к морю.

Спускаясь к низинам Полперро, как-то неожиданно оставляешь просторы сельской и пастушеской Англии и попадаешь в совершенно иной мир - в какую-то итальянскую рыбачью деревушку или в нашу Балаклаву.

Там, наверху, по сторонам проезжей дороги, идет сенокос. В огороженных участках полей нагружаются и медленно поворачивают к выходу неуклюжие возы с сеном. Загорелые ребята в блузах, вправленных в брюки, в широкополых шляпах лениво работают вилами и тянут между делом несвязную, монотонную, как жужжание шмелей в знойный день, беседу. А едва только солнце начинает клониться к закату, по дороге грохочут нескладные, старинного типа велосипеды, на которых, пригнувшись и энергично действуя педалями, катят по домам те же загорелые ребята, сельские рабочие Корнуолла.

В других местах, где нет сенокоса, происходит стрижка овец - страда пастушеской Англии. Среди нескольких зданий, примыкающих к какой-нибудь ферме, центром оживления и деятельности является неглубокий погреб, открытый со стороны проезжей дороги. В тени и прохладе трое-четверо молодцов, оседлав по мохнатой овце, стригут ее чистую, волнистую шерсть. Из-под искусных длинных ножниц падают на землю пышные складки нераспадающейся мантии и выступает темная, голая, покрытая полосами и пятнами спина овцы.

Но в той глубокой котловине, где лежит рыбачье селенье, люди не сеют, не жнут и не собирают пышных волокон овечьей шерсти. В кривых уличках и на базаре веет нестерпимым запахом сырой рыбы. Сутулые рыбаки в своих "кожах" (клеенчатых штанах), промокшие и просоленные до костей, потрошат свой улов, ловко отделяя и отбрасывая в сторону головы и внутренности крупной рыбы. Тощие собаки с длинными и узкими мордами, какие-то воистину "орыбившиеся" четвероногие, кротко ждут своей доли добычи. Менее спокойно ведут себя другого рода попрошайки - морские птицы. Чайка доверчиво разгуливает подле группы рыбаков. Но вот она снимается с места, будто внезапно чем-то разобиженная, и с визгом и плачем уносится вдаль - по направлению к морю.

2

Для того чтобы основательно осмотреть деревушку и даже коротко познакомиться с ней, довольно одного часа. Размеры ее весьма ограниченные. К тому же деревня привыкла "сама себя показывать" приезжим людям.

В синей вязаной куртке, покуривая короткую трубочку, греется на солнце один из патриархов деревни, Том Джолиф. Стоит только единому туристу посетить селенье, как старый Том вылезает из своей конуры и считает долгом патриотизма продемонстрировать пред новым лицом "тип старого Полперро". Его чистое, в юмористических морщинках, лицо с бритой верхней губой и снегом окладистой бороды, можно увидеть на бесчисленных открытках, продающихся в любой лавчонке Полперро, и на десятках холстов, ежегодно выставляемых в Королевской Академии в Лондоне.

Нищий инвалид, ласково жмурящийся на пороге своей лачуги, - не единственный представитель Полперро древних лет. На берегу широкого бассейна, занимающего целую площадь в центре деревушки и называемого рыбным базаром, в ряду каменных, давно не штукатуренных домиков выдается деревянная пристроечка - закрытый с трех сторон балкончик с крутой лестницей. Там неизменно сидит другой из "патриархов" деревни, слишком богатый и независимый для того, чтобы служить любопытным образчиком старого Полперро. С высоты второго этажа он снисходительно поглядывает на публику на тротуаре или читает газету. Жена его, сморщенная старушка в платке поверх белого чепца и широком переднике, тесно стянутом у пояса, сидит на ступеньке своей лестницы и чинит вязаную рубаху,

С действительными рыбаками селенья, не инвалидами, трудно познакомиться в один день. Иные из них на море, иные отдыхают после ночной ловли по своим домам. Зато художники, живущие в Полперро месяцами, успевают быстро примелькаться новому лицу. Одна и та же девица-художница в густо измазанном красками переднике, но без малейшей краски в лице, просиживает с утра до ночи у поворота в какой-нибудь тесный переулочек, где прячется мелководная речка с перекинутым в отдалении ветхим мостиком.

Как бы ни бранили старые рыбаки Полперро наших дней, приезжие туристы и художники ничуть не приручили и не испортили коренного населения деревни. Рыбаки живут своим миром. Отчаливают, подымают паруса, вытягивают на берег мокрые сети. На закате молодежь и пожилые рыбаки - двумя отдельными группами - располагаются на крутом берегу полукруглой бухты, где покачиваются, будто связанные между собой, рыбачьи суда с длинными и тонкими мачтами.

Строгие нравы господствуют в Полперро.

На лавочке у одного из домов селенья можно увидеть в ясное утро или на закате трех девиц, трех темноволосых и густо-румяных красавиц. Дом их - не груда камней с подслеповатыми окошками под самой крышей, а правильное двухэтажное здание с большими окнами. Посередине переднего фасада расположены широкие, гостеприимные ворота, За которыми открывается внутренний дворик, разубранный клумбами цветов.

Не один молодой рыбак, проходя, оглядывается на трех девиц и на пышный дворец их родителя, но и не подумает остановиться и заговорить с красавицами. А девицы не отрывают глаз от синих джерси, которые они старательно вяжут для отца, для братьев. Бог весть для кого...

3

"Три макрели".
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.