Солженицын и Сахаров (17)

234

менклатурных благ", он никогда не получал, например, полагавшегося ему продовольственного пайка для "ответработников" (с набором дефицитных продуктов). Все это крайне раздражало других секретарей ССП и главных редакторов журналов. Любил Твардовский и пешие прогулки, продолжавшиеся часто по несколько часов. Подолгу работал он в своем саду и на огороде. Нелепо и непорядочно поэтому изображать его каким-то вельможей, хотя и вышедшем из мужиков, но видевшим теперь мир только через стекло номенклатурного автомобиля.

И уж совсем оскорбительным для памяти умершего поэта является неоднократно ведомый Солженицыным разговор о "трусости" Твардовского. Описывая, например, совместную с Лакшиным поездку к Твардовскому (к концу месячного запоя последнего), Солженицын отмечает, что хозяин встретил их встревоженным вопросом: "Что случилось?" и что "руки его тряслись не только от слабости, но и от страха" (С. 212). (Подчеркнуто мною. - Р. М.). Но почему же "от страха"? Ведь сам Солженицын далее пишет, что, уже узнав, что ничего не случилось, успокоившись и поужинав с гостями, Твардовский не смог сделать дарственную надпись на своей только что вышедшей книге все из-за тех же трясущихся рук. "Не могу, - сказал он, - как-нибудь в другой раз".

Приведя несколько таких же неправдоподобных примеров "трусости" Твардовского, Солженицын делает общий вывод: "И обречен был Твардовский падать духом и запивать от неласкового телефонного звонка второстепенного цекистского инструктора и расцветать от кривой улыбки заведующего отделом культуры" (С. 76). Этот вывод столь же ложен, как и замечание Солженицына о том, что "Новый мир" велся "непостоянными и периодически слабеющими руками" (С. 90).

Нет. Твардовский вел свой журнал уверенно и твердо. Конечно, и ему приходилось идти порой на компромиссы и выслушивать несправедливые замечания. Но никто другой из главных редакторов наших журналов не держался во всех директивных инстанциях с таким достоинством и не позволял помыкать собой, как Твардовский. Уступая в мелочах, Твардовский был упрям и тверд в отстаивании главного. Был случай, когда на одном из совещаний Твардовский закричал на заведующего отделом культуры ЦК Поликарпова в ответ на бестактное замечание последнего, и тот, опешив, не смог продолжить свою речь. Грубо оборвал однажды Твардовский и секретаря ЦК КПСС П. Н. Демичева, пытавшегося прочесть публично письмо, адресованное Твардовско

235

му, но оказавшееся почему-то в сейфе секретаря ЦК. В знак протеста Твардовский демонстративно ушел и с этого совещания редакторов. Не раз был резок и даже груб Твардовский и с предшественником Демичева Л. Ильичевым. И часто именно эта смелость и резкость Твардовского выручала журнал и его авторов.

Несправедлив упрек Солженицына и в том, что Твардовский "всегда проявлял брезгливость и недоверие к Самиздату". Лично я познакомился с Александром Трифоновичем именно благодаря Самиздату, через который поступила в его кабинет моя рукопись "К суду истории", отнюдь не предназначенная к публикации в журнале. Позднее я нередко привозил Твардовскому для чтения рукописи, ходившие в Самиздате, многие из которых он не только читал с интересом, но просил порой подарить для своего личного архива. Однако в отношении к Самиздату Твардовский проявлял разумную осторожность, не всякие материалы вызывали у него интерес, да и брал он их не от всякого. Также и показывал он эти "самиздатовские" вещи только самым близким друзьям и единомышленникам. Кроме того, он следил за тем, чтобы официально поступившие в редакцию рукописи не стали достоянием Самиздата, что могло в те годы доставить серьезные неприятности не только журналу, но и его авторам.

На людей, не знакомых с работой "Нового мира", рассчитано и ложное свидетельство Солженицына, что только в день отставки заходил Твардовский прощаться в "нижние этажи редакции, где и не бывал никогда" (С. 303). А между тем, как намекает Солженицын, именно здесь, в нижних этажах проводилась основная работа по созданию журнала.

Мы видим, таким образом, что Солженицын - свидетель слишком уж необъективный. Я уверен поэтому, что та безобразная сцена, когда Твардовский якобы отказался принять от Солженицына один из уцелевших при обыске экземпляров романа "В круге первом", или выдумана автором мемуаров, или существенно искажена. И в таком изложении она никак не может "быть достойной войти в историю литературы", чего хотел бы Солженицын.

Несколько слов о Солженицыне

Солженицын пытается решить в своей книге сразу несколько задач. И все же в первую очередь он остается и здесь художником, и потому, видимо, не всегда впечатление от его рассказа

236

совпадает с его отчетливо прослеживаемыми намерениями. Солженицын пытается, как справедливо отмечает в своем Открытом письме В. А. Твардовская, показать несостоятельность Твардовского и как поэта, и как редактора, не сумевшего подняться до Солженицына, который один лишь знал истину, которого Бог сберег от опасностей и соблазнов и который сам называет себя избранником Божьим. Но вот книга прочитана, и вопреки всем самовосхвалениям, переходящим в самолюбование, автор этой книги представляется нам и мужественным, и талантливым, но тем не менее как личность гораздо более мелким, чем Твардовский, со всеми его недостатками и сомнениями. Именно Твардовский, который мучительно ищет истину в бесконечно сложных переплетениях нашей жизни и который нередко при этом спотыкается и падает, оказывается несравненно более привлекательной фигурой, чем Солженицын с его комплексом пророка, призванного спасти если не все человечество, то Россию.

К тому же сквозь поток самовосхвалений то и дело пробиваются в книге Солженицына и признания, которые вряд ли могут вызвать симпатии читателей. Солженицын признается, например, что он все время скрывал от Твардовского свои подлинные намерения, взгляды и многие действия, что и мешало их дружбе, ибо "по скрытности моей работы и моих целей он особенно не мог меня понять" (С. 77). Все же и взгляды, и цели Солженицына постепенно открывались, и это приводило ко все большему охлаждению отношений между ним и Твардовским, которые к началу 1970 года были близки к полному разрыву. Этот разрыв наступил фактически в феврале 1970 года одновременно с разгоном редакционной коллегии "Нового мира". Солженицын не слишком далек от истины, заявляя, что журнал Твардовского умирал практически без сопротивления; все его главные авторы приходили в редакцию как на поминки, а не для протеста. Но они приходили все же, чтобы выразить свое сожаление и сочувствие, а не осуждение поведению Твардовского и других членов разогнанной редколлегии, как это сделал Солженицын. "Я не скрывал, - пишет Солженицын, - что осуждаю всю их линию в кризисе и крахе "Нового мира". Так и передано было Твардовскому, но безо всех этих мотивировок. И снова, в который раз, наша утлая дружба с Трифонычем утонула в темной пучине" (С. 308). Впрочем, Солженицын, скорее, был не огорчен, а рад этому разрыву. "И не стал я слаб вне Союза, - пишет он, - и не ослабел без журнала, напротив, только независимей и сильней, уже никому те

237

перь не отчитываясь, никакими побочными соображениями не связанный... Без слабых союзников свободнее руки одинокого" (С. 308). Неблагородство мемуариста лишь оттеняется в данном случае приводимой через страницу телеграммой Солженицына к 60-летию Твардовского и ответом последнего.
[1] [2] [3] [4]