Кто ты, Майя (2)

Или еще вот - принят в СССР закон об уголовном наказании, даже о казни детей с 12-летнего возраста... Он-то, Роллан, может понять необходимость этого, но неразумная французская публика может не понять, все же дети...

Ну, а третье - из сферы идеологии. Хотя он, Роллан, сам известный миротворец и знает о неудержимом стремлении СССР к миру, не объяснить ли товарищам, что нельзя все же увлекаться пацифизмом. Война бывает справедливой. Тем более, вот сейчас идут переговоры русских с французскими агрессивными империалистами...

Роллан извинился за долгую речь, а Сталин сказал, что это все было очень интересно, что он слушал с большим удовольствием и он берется все это объяснить... В объяснениях Сталина Роллана поразили "совершенная абсолютная простота, прямодушие, правдивость...". И вот она, запись правдивых объяснений:

"О поспешной казни ста человек после убийства Кирова он говорит, что это вышло за рамки законности и морали, возможно, даже было политической ошибкой, но мы поддались чувствам (может, он сказал - страсти). Эти сто человек, которые "не принимали участия в убийстве Кирова, они все-таки были террористами, тайными агентами Германии, Польши, Литвы (а может, Латвии?). Нужно было дать пример для устрашения. И мы решили не давать этим убийцам (а некоторые из них даже похвалялись своим желанием убивать) этой чести предстать на открытом процессе, решили не предоставлять им трибуну..."

Это было поразительное признание, недаром наверху решили не придавать его гласности. Во-первых, откуда взялись сто казней, когда счет уже шел на тысячи? К тому же легко представить себе, какой шум подняли бы на Западе друзья Роллана, если бы в какой-нибудь Бельгии или в США казнили без суда сотню или тысячу. И откуда в Литве (или Латвии?) или всей Европе - сто шпионов? Вот через год-два шпионов (в том числе "аргентинских") будут ловить тысячами даже в каком-нибудь пошехонском безлюдье... Однако вот очень важное признание: дело не в наказании, дело в "устрашении", в слепом терроре, на котором держится вся коммунистическая система.

Сталин правильно рассудил, что сомнения эти не придут в голову Роллану. Ведь уж наверное, прежде, чем принять Роллана, Сталин поинтересовался, что там о нем сказано в сводках Ягоды, точнее, агента Ягоды Майи Кудашевой. И уж наверное, она не утаила от куратора того, что выложила мне на своей монпарнасской кухне при первой встрече:

- Роллан был дурак.

Так что Сталин мог, не опасаясь подвоха, натешиться вдоволь. А Роллан старательно записал для потомства его простодушные, честные речи:

"Нам очень неприятно осуждать, казнить. Это грязное дело. Лучше было бы находиться вне политики и сохранить свои руки чистыми. Но мы не имеем права находиться вне политики, если хотим освободить порабощенных людей. А когда соглашаешься заниматься политикой, то уже все делаешь не для себя, а только для государства: государство требует, чтобы мы были безжалостны... нам приходится учитывать не только мнение зарубежных друзей СССР, которые упрекают нас в том, что мы безжалостны, но и наших товарищей внутри нашей страны, которые упрекают нас в том, что мы слишком снисходительны. Даже соучастников убийства Кирова, которые знали о заговоре, допустили его, хотели этого убийства, но не приняли в нем активного участия, таких, как Зиновьев и Каменев, мы сочли возможным не осудить на смерть. И наши товарищи в СССР возмущены этим".

Легко представить себе, с каким презрением оглядел товарищ Сталин лауреата, записывающего всю эту ахинею, прежде чем перейти к рассказу об опасных детях и женщинах, ползающих с ножами и ядом по коридорам Кремля, чтобы убить его мудрых вождей:

"Наши враги из капиталистического окружения не знают покоя. Они проникают в любую среду, засылая своих агентов в лоно церкви, семьи, заражают ненавистью женщин и детей. Вот факты. Недавно мы раскрыли, что несколько молодых женщин из старых семей сумели проникнуть в окружение руководителей партии, чтобы их отравить. (Сталин не сказал, но я сам узнал недавно, что речь идет о нем самом: его библиотекарша, которой он доверял, была арестована при попытке его отравить: она проникла к нему из-за беспечности наркома Енукидзе.) Враги преступно взвинчивают этих женщин. И они воображают себя Шарлоттами Корде. А с детьми еще хуже. Там и сям возникают тайные группы маленьких бандитов, человек по пятнадцать (?), вооруженных ножами, и они, подстрекаемые взрослыми, которым платят наши враги, убивают "ударников", мальчиков и девочек (даже и не по политическим мотивам, а просто потому, что они "ударники", хорошие ученики), они совершают эти убийства, они насилуют молодых девушек и подстрекают их к проституции и т. д. И только недавно, в связи с убийством одной девочки, мы раскрыли эти факты двухлетней и трехлетней давности. Мы были слишком заняты политическими заботами, колхозами, мы этого не знали, у нас не хватало времени... Когда мы об этом узнали, мы были потрясены. Как быть? Нам понадобится два или три года, чтобы искоренить всех этих разбойников. И мы этого добьемся. Но сейчас мы должны были принять закон, который грозит смертной казнью детям-преступникам, которым уже исполнилось 12 лет, и особенно их подстрекателям. Но на самом деле закон этот никогда не применяют. И я надеюсь, что его никогда не будут применять, понятное дело, что мы не можем это сказать открыто: иначе он утратит нужный эффект, эффект устрашения. Отдан секретный приказ проявлять строгость только ко взрослым подстрекателям. Этим пощады не будет... (Слушая об этих тайно совершаемых жестоких преступлениях женщин и детей, я впервые понял ту реальность, о которой мы забываем на Западе: старая, варварская, жестокая Россия, которая еще жива и с которой приходится бороться большевикам)".

Наконец-то гуманист-сталинист узнал страшную правду о старой России, о жутких русских детях и отравительницах-аристократках, наполняющих Кремль! Он услышал об этом из правдивых уст вождя-гуманиста, и ему захотелось уйти от этих ужасов, поговорить о чем-нибудь прекрасном, например, о гуманизме вождя:

"Я отвечаю, что "хотел бы поговорить также и на другие темы, более светлые и радостные: так, например, меня интересует вопрос о новом гуманизме, который провозглашаете вы, товарищ Сталин: в вашей недавней речи прозвучали прекрасные слова о том, что "самый ценный и решающий из всех капиталов, существующих в мире, это люди - новый человек и та новая культура, которую он создает"".

Товарищ Сталин был доволен, что товарищ Роллан следит за его основополагающими трудами, посоветовал ему почаще читать "Анти-Дюринг" и намекнул, что делу время, потехе час. Товарищ Роллан покинул товарища Сталина и пошел изливать свои восторги по поводу его мудрости в отель...

Русскому же читателю, одолевшему роллановское изложение этого циркового вранья, напомню лишь, что к тому времени в лагерях нашей многострадальной родины томились уже "лагерные дети" (рожденные в лагере) и "кулацкие дети" (пойманные во время коллективизации и отправленные в лагеря), к которым вскоре присоединились "дети врагов народа" и "испанские дети". По формулировке "член семьи врага народа" Особое совещание давало 12-летним детям от 5 до 8 лет лагеря. Впрочем, эти дети, как видите, мало беспокоили левых западных гуманистов, а потому вернемся к нашей теме - к Роллану и его надсмотрщице-жене.

Через полтора часа комедия эта наскучила Сталину, и он дал это понять, пообещав, что они еще потолкуют на даче у Горького. И Сталин (вместе с Молотовым, Кагановичем и Ворошиловым) действительно заезжал на дачу отдохнуть от трудов, повеселиться и пообщаться с "корифеями". Роллан отметил, что вожди все время шуткуют и что шутки их грубоваты. "Кто в этом доме хозяин? - спрашивал Сталин у Горького. - Ты или Крючков?" В этой шутке была, как говорили некогда, "лишь доля шутки". Конечно, Крючков из ГПУ был в большей степени хозяином дома, чем Горький, живший на иждивении казны со всей своей оравой приживальщиков, и если ему в кои-то веки напомнили об этом, пенять было не на кого. По праву этому сочинителю, критиковавшему некогда самого Ленина и "имевшему связи с заграницей", в тогдашней России могли принадлежать только нары в лагерном бараке...
[1] [2] [3] [4]