XX

[1] [2]

XX

А потом он вернул шведский ключ на место. Налил в тарелочку молока и поставил перед кошкой и котятами. Включил дождевальные установки, понаблюдал за ними некоторое время, повернулся и вошел на кухню через дверь, выходящую прямо в палисадник. Вспомнил, что газета осталась на подоконнике с наружной стороны окна. Вернулся, чтобы ее забрать. И начал готовить кофе. Пока кофе закипал, поджарились хлебцы в тостере. Иоэль достал из холодильника варенье, сыры, мед, накрыл стол к завтраку. Постоял у окна. На ходу просмотрел газетные заголовки, но не смог уловить, о чем там пишут. Вспомнил, что пора включить транзистор, чтобы послушать семичасовые новости, но пропустил мимо ушей все, что говорил диктор, а когда спохватился, новости уже кончились и передавали прогноз погоды: переменная облачность, температура «приятная для данного времени года».

Вошла Авигайль и сказала:

— Ты снова все приготовил сам. Как большой мальчик. Но сколько раз я тебе говорила: не следует доставать молоко из холодильника, пока оно не понадобится. Ведь теперь лето, и молоко вне холодильника тут же скисает.

Иоэль мгновение размышлял над сказанным и не нашел в нем никакой погрешности. Хотя слово «скисать» и показалось ему слишком сильным.

— Да, — ответил он. — Верно.

Сразу же после того, как популярный радиоведущий Алекс Анский начал свою утреннюю программу, к ним присоединились Лиза и Нета. Лиза была в коричневом домашнем платье с большими пуговицами спереди, а Нета — в светло-голубой форме своей школы. На миг она показалась Иоэлю не только не уродливой, но почти что красавицей, а спустя еще мгновение он вспомнил о кибуцнике — загорелом, усатом, с мощными бицепсами, и почти обрадовался тому, что волосы ее, сколько ни мыла она их разными шампунями, всегда выглядели слипшимися и как будто смазанными маслом.

Лиза пожаловалась:

— Не спала всю ночь. Снова одолевают боли. Глаз не сомкну ночи напролет.

— Если бы мы, Лиза, принимали тебя всерьез, — заметила Авигайль, — нам пришлось бы поверить, что ты не смыкала глаз уже тридцать лет. В последний раз, по твоим словам, ты спала еще накануне процесса Эйхмана, а этого нацистского палача наша разведка изловила, если не ошибаюсь, еще в начале шестидесятых. И с тех самых пор ты не спишь.

— Вы обе, — тут же вступила Нета, — спите как убитые. Сами сплят, а нам байки рассказывают.

— Спят, — поправила Авигайль. — Надо говорить «спят», а не «сплят».

— А это ты скажи моей второй бабушке.

— Она говорит «сплят» только для того, чтобы с меня посмеяться, — сказала Лиза, и в голосе ее прозвучали печаль и смущение. — Я нездорова, мне больно, а эта девчонка смеется с меня.

— Смеется надо мной, — снова поправила Авигайль. — Говорят не «смеется с меня», а «смеется надо мной».

— Довольно! — не выдержал Иоэль. — Что это такое? Хватит. Кончайте. Еще немного, и придется вводить сюда миротворческие силы.

— И ты тоже не спишь по ночам, — отозвалась его мать печально и несколько раз качнула головой сверху вниз, словно оплакивала его или наконец-то согласилась сама с собой после трудного внутреннего спора. — У тебя нет друзей, нет работы, тебе нечем занять себя. Ты кончишь тем, что заболеешь. А то ударишься в религию. Было бы лучше, если бы ты каждый день ходил в бассейн…

— Лиза, — вступилась Авигайль, — как ты с ним разговариваешь? Он что, малое дитя? Ему скоро пятьдесят. Оставь его в покое. Зачем ты все время нервируешь его? Он определится, когда придет нужный час. Предоставь ему жить, как он хочет.

— Тот, кто загубил его жизнь… — прошипела Лиза и осеклась, не закончив фразы.

Нета вмешалась:

— Послушай, что ты все время вскакиваешь? Мы еще пьем кофе, а ты начинаешь убирать со стола, мыть посуду, зачем? Чтобы мы поскорее закончили и исчезли? Это что, демонстрация протеста против закабаления мужчин? Чтобы все почувствовали себя виноватыми?

— Уже без четверти восемь, — ответил Иоэль, — и еще десять минут назад ты должна была отправиться в школу. Сегодня ты опять опоздаешь.

— А если ты уберешь со стола и вымоешь посуду, то не опоздаю?

— Ладно. Давай двинемся. Я тебя подброшу.

— У меня боли, — произнесла Лиза тихонько, на этот раз жалея сама себя, и повторила эти слова дважды, словно знала заранее, что никто к ним не прислушается. — Такие боли в животе, так колет в боку, что я всю ночь не спала, а утром насмешки строят.

— Хорошо, — сказал Иоэль. — Хорошо-хорошо. Только по одному, пожалуйста. Еще немного, и я займусь тобой.

И отвез Нету в школу. Дорогой они не обмолвились ни единым словом о встрече на кухне около двух часов ночи: козий сыр, острые черные маслины, душистый чай с мятой — и деликатное молчание, никем из них ни разу не нарушенное. Все это продолжалось около получаса, пока Иоэль не вернулся к себе в комнату…

На обратном пути он заехал в торговый центр и по просьбе тещи купил для нее лимонный шампунь и литературный журнал. Вернувшись домой, по телефону записал мать на прием к гинекологу. А затем, захватив простыню, книгу, газету, очки, транзистор, крем для загара, две отвертки и стакан сидра со льдом, вышел в палисадник поваляться в гамаке. По профессиональной привычке заметил он уголком глаза, что азиатская красавица, домработница из соседнего дома, уже не несет покупки в тяжелых сумках, а катит решетчатую тележку на колесиках. «И как не додумались до этого раньше? — подумал он. — Почему мы всегда спохватываемся так поздно?» И ответил себе словами, которые обычно повторяла его мать: «Лучше поздно, чем никогда». Лежа в гамаке, размышлял он над этим афоризмом и не нашел в нем никакой логической ошибки. Однако чувство покоя улетучилось. Оставив все, он поднялся и пошел к матери, в ее комнату. Залитая утренним светом, радующая глаз чистотой и порядком, комната была пуста. Мать свою он нашел на кухне. Лиза и Авигайль все еще сидели плечо и, оживленно беседуя, чистили овощи для супа. Когда он вошел, бабушки неожиданно замолчали. И вновь показалось, что они похожи, как две сестры, хотя он знал наверняка, что нет между ними никакого сходства. Авигайль повернула к нему лицо славянской крестьянки, круглое, ясное, с высокими, почти татарскими скулами. Ее голубые молодые глаза были полны всеобъемлющей доброты и безусловной готовности к жертве. А вот мать его напоминала, намокшую, нахохленную птицу. В своем старом коричневом платье, с землистым лицом и поджатыми губами, она вся была воплощением горькой обиды.

— Ну, как ты себя чувствуешь?

Молчание.

— Тебе немного лучше? Я записал тебя к доктору Литвину. На четверг, на два часа. — Молчание. — А Нета прибыла к самому звонку. Я проскочил два светофора, чтобы успеть вовремя.

— Ты обидел свою мать, Иоэль, — заговорила Авигайль, — а теперь стараешься загладить вину. Но слишком поздно и слишком мало. Мать твоя — человек чувствительный и не очень здоровый. Похоже, одного несчастья тебе недостаточно. Подумай хорошенько, Иоэль. Пока не поздно. Подумай хорошенько, и, может быть, ты постараешься вести себя иначе.

— Что за вопрос, — сказал Иоэль. — Разумеется.

— Вот. Ты весь в этом. Хладнокровный. Ироничный. Сохраняющий полное самообладание. Именно этим ты ее и прикончил. И так ты похоронишь всех нас, одного за другим.

— Авигайль… — только и произнес Иоэль.

— Ступай-ступай! — теща уже не могла остановиться. — Я ведь вижу, что ты торопишься. Рука твоя уже на ручке двери. Не опаздывай из-за нас. А она тебя любила. Может, ты этого не заметил, или тебя забыли известить, но она любила тебя все эти годы. До самого конца. Простила тебе даже трагедию Неты. Все тебе прощала. Но ты был занят. Ты не виноват. Просто у тебя не было времени. И поэтому ты не обращал внимания ни на нее, ни на ее любовь, пока не стало слишком поздно. Вот и теперь ты спешишь. Ну и ступай себе. Что тебе делать в этом доме престарелых? Иди. К обеду вернешься?

— Может быть, — обронил Иоэль. — Может быть. Не знаю. Посмотрим.

Внезапно его мать нарушила молчание. Голос ее был негромок; чувствовалось, что она старается подобрать нужные слова и обращены эти слова не к нему, а к Авигайль:

— Не начинай снова. Мы уже достаточно наслушались от тебя. Ты все время ищешь, как бы причинить нам боль. За что? Что он такого натворил? Кто сам запер себя в башне из слоновой кости? И не позволял другому входить? Так что оставь Иоэля в покое. После всего, что он сделал для вас. Перестань отравлять всем жизнь. Будто ты одна хорошая. В чем дело? Мы не соблюдаем траур в достаточной мере? А ты соблюдаешь траур? Кто первым делом отправился стричься, делать маникюр и наводить красоту? Еще до того, как успели поставить памятник на могиле? Так что помолчи. Во всей стране не найдется мужчины, который делал бы по дому хотя бы половину того, что делает Иоэль. Он старается вовсю. Заботится. Не спит по ночам, как и некоторые другие не сплят…

— Не спят, — поправила Авигайль. — Говорят «спят», а не «сплят». Я принесу тебе две таблетки валиума. Они помогут тебе. Они помогают успокоиться.

— До свидания, — попрощался Иоэль.

Авигайль остановила его:

— Погоди-ка. Подойди ко мне. Дай я поправлю твой воротничок, если ты отправляешься на рандеву. Да причешись хоть немного, а то ни одна из них не согласится даже глянуть в твою сторону. Вернешься к обеду? К двум часам, к приходу Неты? А может, ты привезешь ее из школы?

— Посмотрим.
[1] [2]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.