XXI

[1] [2]

XXI

Под вечер Иоэль босиком ходил из комнаты в комнату, держа в одной руке радиоприемник (Ицхак Рабин как раз давал интервью), а в другой включенную электродрель, за которой тянулся длинный шнур, соединяющий ее с розеткой. Иоэль высматривал, куда бы еще вонзить сверло, что еще можно подправить и улучшить. И тут в коридоре зазвонил телефон. Это снова был Патрон:

— Как здоровье? Что новенького? Не нужно ли чего?

Иоэль ответил, что все в порядке, ничего не нужно, спасибо. И добавил:

— Неты дома нет. Вышла. Не сказала, когда вернется».

— Ну зачем нам Нета? — рассмеялся телефонный собеседник. — Что нам, не о чем уже и поговорить?» И сменив тон, словно легко переключив скорость, повел речь о том, чему были посвящены заголовки всех газет, — о новом политическом скандале, грозившем свалить правительство. Воздержался от изложения собственной точки зрения, но виртуозно очертил суть разногласий. По обыкновению, с одинаковой доброжелательностью представил противоречащие друг другу позиции, раскрывая присущую каждой из них истину и глубину. И наконец его отточенная логика свела все, что может произойти, к двум открывающимся возможностям, одна из которых — первая ли, вторая ли — просто неизбежна…

Так продолжалось, пока Иоэль окончательно не потерял надежды понять, чего же все-таки от него хотят. И тогда Патрон вновь сменил тон и с необычной теплотой в голосе поинтересовался: не желает ли Иоэль заскочить завтра в отдел на чашечку кофе? Есть там несколько добрых друзей, «истосковавшихся по нему, жаждущих испить из источника его мудрости». И может статься — кто знает! — может статься, Акробат надумает, пользуясь случаем, задать Иоэлю парочку вопросов. По поводу одного старого, быльем поросшего дела, которое некогда было в замечательных руках Иоэля, да вот до сих пор еще не закрыто. Как бы там ни было, один-два вопроса гвоздем засели в голове Акробата, и только с помощью Иоэля можно вернуть ему покой. Короче, все будет очень здорово и уж точно не скучно. Завтра, около десяти. «Ципи принесла потрясающий пирог собственного изготовления, и я тут сражался как тигр, чтобы его не уничтожили сразу весь, а оставили тебе пару кусочков назавтра. И кофе за счет хозяев. Придешь? Немножко поболтаем? И может, откроем новую страницу?»

Иоэль поинтересовался, должен ли сделать вывод, что его приглашают на допрос. Но это предположение было немедленно опровергнуто. Заслышав слово «допрос», Патрон издал такой страдальчески потрясенный возглас, какой мог вырваться разве что у старушки, жены раввина, остолбеневшей от нецензурного ругательства.

— Фу! Как тебе не стыдно! — вскричал Патрон. — Тебя всего лишь приглашают, как говорится, на семейные посиделки. Ну да ладно. Мы несколько обижены, но прощаем. И никому не расскажем об этой твоей обмолвке. «Допрос»! Все, я уже забыл! Даже электрошокм не заставит меня вспомнить. Не беспокойся. С этим покончено. Ты этого не говорил. Наберемся терпения. И терпеливо подождем, пока ты сам не соскучишься. Не станем тормошить и будить тебя. И уж конечно, не будем держать зла. И вообще, Иоэль, жизнь слишком коротка, чтобы таить обиды. Брось! Подул ветерок — и нет его. Короче, если захочешь, заходи к нам завтра выпить кофе в десять утра, чуть раньше, чуть позже — не имеет значения. Когда тебе будет удобно. Ципи уже в курсе. Приходи прямо в мой кабинет, и она введет тебя без лишних расспросов. Я ей так и сказал: Иоэль имеет право свободно входить ко мне во все дни его жизни. Без предварительного предупреждения. Днем и ночью. Нет? Ты предпочитаешь не приходить? Что ж, забудь об этом телефонном звонке. Только передай Нете мой нежный привет… Не имеет значения… Вообще-то мы хотели увидеть тебя у нас завтра утром главным образом для того, чтобы передать тебе привет из Бангкока. Однако нечего толочь воду в ступе. Пусть будет по-твоему. Всего хорошего.

— Что?! — вскинулся Иоэль.

Но Патрон, похоже, счел, что беседа слишком затянулась. Извинился, что занял столько времени. Вновь попросил передать Нете, что нежно любит ее, и присовокупил наилучшие пожелания двум пожилым дамам. Пообещал, что нагрянет в гости неожиданно, как гром с ясного неба. Посоветовал Иоэлю думать о здоровье, побольше отдыхать и закончил словами: «Главное, береги себя».

Несколько минут Иоэль продолжал сидеть на банкетке у телефона в коридоре, все еще держа в руке электродрель. Мысленно он расчленил слова Патрона на маленькие блоки и стал перетасовывать их вновь и вновь то в одном, то в другом порядке. По привычке, выработавшейся за годы службы. «Две возможности, причем одна из них, та или иная, абсолютно неизбежна». А также: «засели гвоздем», «истосковались», «привет из Бангкока», «пятидесятилетний мальчик», «любила до конца», «электрошок», «право входить свободно», «подул ветерок — и нет его», «золотой парень». Эти словосочетания проступали как сквозь туман; казалось, ими размечено небольшое минное поле. А в совете «беречь себя» не удалось ему найти никакой погрешности.

Тут ему пришло в голову, что с помощью сверла электродрели можно убрать маленький черный предмет, лежащий у входа в разрушенный романский монастырь. Он немедля опомнился, сообразив, что так только напортит. А ведь его единственным желанием было поправить, что необходимо, и как можно лучше.

Вновь стал он обходить пустой дом, комнату за комнатой. Поднял и сложил скомканное одеяло, упавшее с постели Неты, поместив его рядом с подушкой. Заглянул в роман Якоба Вассермана, валявшийся раскрытым, обложкой вверх, на ночном столике матери, но не вернул в прежнее положение, а, отметив страницу закладкой, положил книгу под прямым углом к радиоприемнику. Расставил аккуратно целую пропасть склянок и коробочек с лекарствами матери. Затем немного привел в порядок косметику Авигайль Люблин, вдыхая ее ароматы и безуспешно пытаясь вспомнить запахи, с которыми хотел бы сравнить эти, щекочущие ноздри сейчас.

В своей комнате Иоэль постоял несколько мгновений, разглядывая через очки (что твой патер) старый снимок, на котором хозяин дома, господин Крамер, высокопоставленный чиновник компании «Эль-Аль», был запечатлен в мундире бронетанковых войск в тот момент, когда начальник генштаба Армии обороны Израиля генерал-полковник Давид Элазар пожимал ему руку. Генерал выглядел грустным и усталым: глаза полузакрыты, словно в предвидении скорой гибели, не вызывающей, впрочем, особого волнения. Зато господин Крамер на фотографии сиял улыбкой человека, открывающего новую страницу жизни, уверенного в том, что отныне все будет по-другому, чем было прежде, — более празднично, волнующе, возвышенно. Иоэль изучал в выражение его лица, но отвлекся на точку, оставленную на груди хозяина дома мухой. Эту точку он незамедлительно снял с фотографии кончиком пера той самой ученической ручки, которую Иврия обмакивала в чернильницу через каждые десять написанных ею слов.

Иоэлю вспомнилось, как, бывало, под вечер, на исходе летнего дня, еще там, в Иерусалиме, он возвращался домой и уже на лестнице слышал — нет, скорее, ощущал — звуки гитары одинокого соседа, доносившиеся из его, Иоэля, квартиры. Осторожно, словно вор, стараясь, чтобы не заскрежетал в замочной скважине ключ и не скрипнула дверь, неслышными шагами (сказывалась отличная тренировка) входил Иоэль, и вот они, жена его и дочь: одна устроилась в кресле, а другая стоит у к открытого окна, всматриваясь в просвет между стеной и пыльной кроной сосны, где виднеется кусочек пустынных гор Моава на том берегу Мертвого моря. Обе погружены в музыку, уносящую далеко-далеко, а человек, склонившийся над струнами, закрыл глаза и изливает душу. Порой на лице этого человека Иоэль замечал странную мину — страстное томление и трезвую горечь, затаившуюся где-то в левом уголке рта. Иоэль невольно пытался придать своему лицу подобное выражение… Когда очертания предметов уже растворялись в вечерних сумерках, а свет еще не был включен, мать и дочь, полностью отдающиеся музыке, становились так похожи, что однажды, войдя на цыпочках и намереваясь поцеловать Иврию, он коснулся губами затылка Неты. А ведь и он, и дочь избегали прикосновений.

Иоэль перевернул фотографию и стал рассматривать дату, пытаясь определить, сколько времени прошло со дня съемки до скоропостижной смерти генерала Элазара. И в то же мгновение представил себя инвалидом, лишенным конечностей, мешком мяса, из которого торчит голова. Голова не мужчины, не женщины, даже не ребенка, но какого-то нежнейшего светозарного существа. Глаза его открыты и смотрят так, будто ему известен ответ и он втихомолку наслаждается простотой этого ответа. Ответ настолько прост, что в это невозможно поверить, и вот же он, почти перед вами.

Затем Иоэль зашел в ванную и вытащил из шкафчика два рулона туалетной бумаги. Один укрепил рядом с унитазом в ванной, а второй положил в другом туалете про запас. Все полотенца собрал и бросил в корзину для грязного белья, кроме одного, которым протер раковины, после чего и это швырнул туда же. Вынул и развесил свежие полотенца. То там, то тут попадался длинный женский волос, который он поднимал, разглядывал на свету: чей интересно? — бросал в унитаз и спускал воду.

В аптечке попалась бутылочка с маслом, которой было место в сарае для инструментов, в саду, и Иоэль вышел, чтобы водворить ее в сарай. Но по дороге надумал смазать оконные петли в ванной, затем — дверные на кухне, а после — петли в одежных шкафах. И раз уж масленка была в руках, он принялся искать, что бы еще смазать. В конце концов смазал электродрель, подвеску гамака и тут обнаружил, что масленка пуста и незачем нести ее в сарай, к инструментам.

Когда проходил он мимо двери в гостиную, его на мгновение овеял страх: в темноте, среди мебели, померещилось легкое, едва уловимое движение. Но по-видимому, это всего лишь шевельнулись листья огромного филодендрона. Или занавес? Или тот, кто скрывался за ним? Движение прекратилось в тот самый момент, когда он зажег свет в гостиной и оглядел все углы, но стоило ему погасить свет и повернуться, чтобы уйти, снова что-то словно бы медленно зашевелилось за спиной. Поэтому он прокрался босиком на кухню и, не включая свет, затаив дыхание, две-три минуты всматривался в пространство пустой гостиной через окошко для подачи блюд. Ничего там не было, кроме темноты и молчания. Разве что витал легкий запах перезревших фруктов. Только он собрался открыть холодильник, как за спиной снова послышался шелест. С необыкновенной быстротой развернулся он и зажег все лампы. Ничего. Тогда он погасил свет и вышел. Молчаливый, настороженный, словно грабитель, он обогнул дом, тихонько заглянул в окно и почти уловил какое-то движение в темном углу комнаты. Движение, замершее едва он бросил взгляд в ту сторону, едва показалось, будто он что-то видит. Птица попала в западню комнаты и бьется, не в силах найти выход? Кошка из сарая с инструментами забралась в дом? А может, варан? Или гадюка? Или поток воздуха шевелит листья филодендрона? Иоэль замер в кустах, терпеливо вглядываясь в темное нутро пустого дома. Море не убежит. И тут ему пришло в голову: вполне возможно, что левая задняя лапа хищника крепится не винтом, но тонким продолговатым выступом, отлитым вместе с подставкой из нержавеющей стали и составляющим с ней единое целое. Именно поэтому нет и намека ни на винтовое крепление, ни на клепку. Хитроумная фантазия художника, изваявшего пружинистый, великолепный, трагический прыжок, изначально подсказала это решение — отлить подставку с выступом. Решение показалось Иоэлю вполне логичным, остроумным и впечатляющим. Плохо только, что этого никак не проверишь — разве что разобьешь левую заднюю лапу хищника.

Итак, вопрос: какое страдание сильнее? Есть вечная мука сдерживаемого броска и неосуществленного порыва. Этот бросок и этот порыв — они не остановимы ни на мгновение, и тем не менее им не дано быть реализованными. А может, именно потому они и не остановимы, что не реализованы? Но если раз и навсегда разбить лапу хищника, не окажется ли такое страдание еще более непереносимым? Ответа на вопрос Иоэль не нашел.

Зато обнаружил, что, пока суд да дело, прозевал большую часть теленовостей. Посему он раздумал сидеть в засаде, вернулся в дом и включил телевизор. Пока экран не засветился, слышен был только голос популярного телеведущего Яакова Ахимеира — речь шла о проблемах рыболовства: рыбы становится все меньше, рыбаки бросают промысел, правительство равнодушно к бедам отрасли. Когда наконец-то появилось изображение, телесюжет почти завершился: на экране было лишь море, освещенное заходящим солнцем; его зеленовато-серая поверхность, не встревоженная судами, выглядела почти застывшей, и только где-то в углу экрана блеснули и исчезли легкие всплески расходящейся кругами пены. Дикторша читала прогноз погоды на завтра, и на фоне воды возникали обещанные ею температуры. Иоэль дождался еще двух дополнительных сообщений, прочитанных в конце выпуска, посмотрел рекламный ролик и, убедившись, что за ним последует новая порция рекламы, выключил телевизор, поставил на проигрыватель пластинку Баха, налил рюмку бренди и почему-то представил себе в зримых образах выражение, которое употребил Патрон в конце разговора — «гром среди ясного неба». С рюмкой бренди в руке он присел на банкетку у телефона и набрал домашний номер Арика Кранца.
[1] [2]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.