III

III

Иврия умерла шестнадцатого февраля. В тот день в Иерусалиме шел проливной дождь. В половине девятого утра, когда сидела она с чашкой кофе за маленьким письменным столом у окна своей комнатки, внезапно отключилось электричество. Около двух лет назад Иоэль купил для нее эту комнатку у соседа, жившего за стеной, и присоединил к их квартире, в престижном иерусалимском районе Тальбие. В задней стене кухни был пробит проход и установлена массивная коричневая дверь, которую Иврия обычно запирала, когда работала. И когда спала — тоже. Дверной проем, прежде соединявший комнатку с гостиной соседа, был заложен бетонными блоками, заштукатурен и дважды побелен, но и по сей день его контуры все еще различались на стене, за кроватью, на которой спала Иврия. Свою новую обитель — она называла ее «студией» — Иврия обставила с монашеским аскетизмом. Кроме узкой железной койки были там платяной шкаф и глубокое, грубо сколоченное кресло, принадлежавшее ее покойному отцу, который родился, жил и умер в Метуле, самом северном городке страны. Иврия тоже родилась и выросла в Метуле.

Между креслом и кроватью стоял у нее медный, украшенный гравировкой светильник. На стене, отделяющей «студию» от кухни, повесила Иврия карту графства Йоркшир. Пол в комнатке оставался голым. И были там металлический письменный стол, — какие попадаются в конторах, два таких же стула и книжные полки, тоже металлические. Над столом прикрепила она три небольшие черно-белые фотографии — руины монастырей, выстроенных в романском стиле и относящихся примерно к десятому веку. На письменном столе стоял вставленный в рамку портрет ее отца; Шалтиэль Люблин, грузный человек с усами, как у моржа, был снят в форме офицера британской полиции…

Именно здесь решила она укрыться от повседневных домашних забот, чтобы завершить наконец свою работу по английской литературе на соискание второй университетской степени. Называлась эта работа «Позор в мансарде: взаимоотношения полов, любовь и деньги в творчестве сестер Бронте». Каждое утро, когда Нета уходила в школу, Иврия ставила на проигрыватель пластинку; тихо звучал джаз или регтайм. Она надевала квадратные очки без оправы — такие носили когда-то семейные доктора, педантичные и внимательные, — включала настольную лампу, ставила перед собой чашку кофе и погружалась в книги и записи. С детства привыкла она писать обыкновенной ученической ручкой, которую то и дело, примерно через каждые десять слов, приходилось обмакивать в чернильницу…

Была она худенькой, хрупкой, с тонкой, как рисовая бумага, кожей. Светлые глаза с длинными ресницами. Светлые, уже сильно тронутые сединой волосы падали на плечи. Почти всегда была она одета в гладкую белую блузку и белые брюки. Не имела обыкновения подкрашиваться и не носила никаких украшений, если не считать обручального кольца, надетого почему-то на мизинец правой руки. Ее детские пальчики всегда были холодными, летом и зимой, и Иоэль любил их прохладное прикосновение к его обнаженной спине. Любил прятать эти пальчики в своих широких грубоватых ладонях — словно отогревал замерзших птенцов. Порой ему казалось, что слух улавливает шелест бумаг через пространство трех разделявших их комнат, за тремя закрытыми дверями. Иногда она вставала, на какое-то время замирая у окна, из которого была видна лишь запущенная лужайка позади дома да высокий забор из иерусалимского камня. Вечерами она обычно сидела, затворясь за своим столом, зачеркивала и переписывала заново сделанное утром, рылась в словарях, выясняя, чтО значило то или иное английское слово столетие назад.

Иоэль большую часть времени отсутствовал. Когда же выпадало ему ночевать дома, было у них заведено встречаться на кухне и пить вдвоем чай со льдом летом или какао зимой — перед тем как они отправят спать, каждый в свою комнату. Между Иврией и ним, так же как между нею и Нетой, существовал негласный уговор: в ее комнату не заходят без крайней необходимости. Здесь, по другую сторону кухни, в восточных «отрогах» их квартиры лежала ее территория. Всегда защищенная массивной коричневой дверью.

Спальню — с широкой двуспальной кроватью, комодом и двумя зеркалами — унаследовала Нета. Она развесила на стенах портреты любимых ею израильских поэтов: Альтермана, Леи Гольдберг, Штайнберга и Амира Гильбоа. На тумбочках по обеим сторонам кровати, на которой прежде спали ее родители, встали две вазы с высушенными колючками, собранными в конце лета на пустынном горном склоне рядом с больницей, до наших дней сохранившей название «Дом прокаженных». На полке у Неты лежали партитуры — она любила их читать. Хотя ни на каком музыкальном инструменте не играла.

Что же до Иоэля, то он обосновался в комнате, где провела детство его дочь. Там было маленькое окно; из него открывался вид на городской квартал, за которым издавна закрепилось имя Мошава Германит — Немецкая слобода, и на известную с евангельских времен гору Дурного Совета. Он не дал себе труда что-нибудь изменить в комнате. Тем более что подолгу бывал в отъезде. Около десятка кукол разных размеров стерегли его сон, когда ночевал он дома. Да еще большой цветной плакат, на котором спящий котенок прильнул к огромной, похожей на волка собаке; на морде пса застыло выражение величайшей ответственности, какое бывает обыкновенно у пожилых банкиров. Единственное новшество, введенное Иоэлем, состояло в том, что, вскрыв в углу комнаты плиточный пол и убрав восемь плиток, он установил там свой сейф и наглухо закрепил, залив бетоном. В этом сейфе держал он два пистолета разных систем, коллекцию подробных карт столиц и провинциальных городков, шесть заграничных паспортов и пять водительских удостоверений, пожелтевшую от времени английскую брошюру «Бангкок ночью», небольшую сумку с лекарствами первой необходимости, два парика, несколько комплектов туалетных и бритвенных принадлежностей, которыми он пользовался в поездках, разные головные уборы, складной зонт и плащ-дождевик, две пары накладных усов, писчую бумагу и фирменные конверты различных отелей и учреждений, калькулятор, маленький будильник, расписания самолетов и поездов, записные книжки с номерами телефонов, три последние цифры которых были проставлены в обратном порядке.

С тех пор как в доме были введены все эти новации, кухня стала местом общения для всех троих. Здесь происходили «встречи на высшем уровне». Главным образом по субботам. Гостиная, которую Иврия обставила мебелью спокойных тонов — в соответствии с иерусалимской модой начала шестидесятых годов, — служила в основном местом, где они смотрели телевизор. Когда Иоэль бывал дома, случалось, что в девять часов вечера все трое выходили из своих комнат, чтобы посмотреть программу новостей «Взгляд», а иногда еще и английскую драму из серии «Театральное кресло».

И только когда в гости приходили бабушки — а приходили они всегда вдвоем, — гостиная выступала в изначально предназначенной ей роли. Подавали чай, блюдо с фруктами, ели пирог, принесенный бабушками. Раз в несколько недель Иврия и Иоэль устраивали ужин в честь тещи и свекрови. Вкладом Иоэля обычно бывал салат с богатым набором овощей, нарезанных безукоризненно тонко и приправленных специями, — готовить его Иоэль научился еще в дни юности, в кибуце. Обсуждались новости, беседовали на разные темы. Излюбленной темой бабушек были литература и искусство. О делах семейных обычно не говорили.

Авигайль, мать Иврии, и Лиза, мать Иоэля, обе были женщинами стройными, элегантными, с прическами, вызывавшими в памяти японское искусство икебаны. С годами они все больше становились похожи друг на друга; по крайней мере, так казалось с первого взгляда. Лиза носила изящные серьги и тонкое серебряное ожерелье, макияж ее был едва заметен. Авигайль имела обыкновение по-молодежному повязывать вокруг шеи шелковые косынки, которые оживляли ее серые костюмы, подобно цветочным клумбам, разбитым вдоль обочины бетонной дороги. Ее излюбленным украшением была маленькая брошь из слоновой кости, формой напоминавшая перевернутую вазу. Более внимательный взгляд замечал первые признаки того, что Авигайль, по-славянски румяная, склонна к полноте тогда как Лиза в будущем, скорее всего, съежится и как бы усохнет. Вот уже шесть лет жили они вместе в двухкомнатной квартире Лизы на улице Радак, в респектабельном иерусалимском квартале Рехавия. Лиза была активисткой организации, призванной помогать солдатам Армии обороны Израиля, Авигайль — членом комитета помощи детям, попавшим в беду.

Другие гости бывали в доме крайне редко. У Неты, в силу обстоятельств, не имелось близких подруг. В свободное от школы время она ходила в городскую библиотеку. Или лежала в своей комнате и читала. До самой полуночи лежала и читала. Иногда она ходила с матерью в кино или театр. Бабушки брали ее с собой на концерты. Случалось, она в одиночестве шла собирать колючки на поляну за «Домом прокаженных». Или посещала вечера поэзии, литературные диспуты.
[1] [2]