XLI

[1] [2]

XLI

Следующий день, семнадцатое февраля, выдался пасмурным. Воздух, казалось, сгустился и застыл. Но не было ни дождя, ни ветра. Подбросив Нету в школу, а мать в библиотеку, где выдавали книги на иностранных языках, Иоэль заехал на бензоколонку, залил полный бак горючего, добавив, после того как автоматический насос уже отключился, еще, сколько смог, вручную, проверил масло и воду, в том числе дистиллированную, а также давление воздуха в шинах. Вернувшись домой, он вышел в сад и занялся, как и запланировал в свое время, обрезкой розовых кустов. Рассыпал органические удобрения по газону, трава на котором поблекла от зимних дождей и холодов. Фруктовым деревьям дал предвесеннюю подкормку, тщательно перемешав удобрения с опавшими листьями, перегнившими и почерневшими в лунках возле стволов, — эту смесь он ввел в почву с помощью вил и грабель. Подправил лунки. Осторожно, без подручных орудий, прополол цветочные клумбы, низко, будто в глубоком поклоне, нагнувшись к ним. Вырвал с корнем первые, начавшие поднимать голову ростки пырея, щавеля, вьюнка. Голубой фланелевый халат в проеме кухонной двери он увидел искоса, сидя на корточках. Лица он видеть не мог, но сжался, словно получил точно рассчитанный удар кулаком в солнечное сплетение или что-то оборвалось в животе. На мгновение онемели пальцы. Но затем он взял себя в руки и, подавив гнев, спросил:

— Что случилось, Авигайль?

Она разразилась смехом:

— Что, напугала я тебя? Погляди на свое лицо. Кажется, убить готов. Ничего не случилось, я только пришла спросить, выпьешь ли ты свой кофе тут, на лужайке, или вернешься в дом?

Он ответил: — Я уже иду… Но тут же передумал и добавил: — Впрочем, лучше принеси сюда, чтобы не остыл. — Но снова поменял мнение и сказал совсем другим голосом: — Никогда, слышишь, никогда не надевай больше ее одежду.

И от того, что услышала в его голосе Авигайль, ее широкое, ясное, спокойное лицо славянской крестьянки покрылось густым румянцем:

— Это не ее одежда. Этот халат она сама отдала мне пять лет тому назад, потому что ты купил ей новый в Лондоне.

Иоэль понимал, что следует извиниться. Разве не сам он позавчера уговаривал Нету, чтобы та носила красивый плащ, привезенный им Иврии из Стокгольма? Но злость или, вернее, недовольство собой за то, что он позволил гневу прорваться, заставило его вместо извинений процедить с горечью и почти с угрозой:

— Не имеет значения. Здесь, у себя, я этого не потерплю.

— Здесь, у тебя? — спросила Авигайль, и это прозвучало одновременно назидательно и снисходительно, словно директриса начальной школы обращалась к ученику.

— Здесь, у меня, — повторил Иоэль тихо и обтер руки о джинсы, стряхивая приставшие к пальцам комочки земли. — Здесь, у меня, не ходи в ее одежде.

— Иоэль, — заговорила она после минутного молчания доброжелательно и грустно, — готов ли ты выслушать меня? Я начинаю опасаться за твое состояние. Пожалуй, оно не лучше, чем состояние твоей матери. Или Неты. Просто ты умеешь скрывать свои проблемы. А это только все усугубляет. По-моему, то, что тебе действительно нужно…

— Ладно, — отрезал Иоэль. — На сегодня хватит. Так есть кофе или нет его? Я должен был сам приготовить себе кофе, вместо того чтобы просить об одолжении. Еще немного, и придется присылать сюда специальное подразделение по борьбе с террором.

— Твоя мать… разве ты не знаешь, какие между нами отношения… Но когда я вижу…

— Авигайль, кофе…

— Я поняла, — сказала она, вернулась на кухню и вышла оттуда, неся чашку кофе и тарелочку с грейпфрутом, очищенным и разделенным на дольки, в виде хризантемы. — Я понимаю. Разговоры причиняют тебе боль, Иоэль. Я должна была предугадать это. По-видимому, каждый переживает горе по-своему. Я прошу прощения, если, не приведи господь, обидела тебя.

— Ладно. Покончим с этим, — буркнул Иоэль, внезапно ощутив, что переполнен ненавистью, из-за того что «по-видимому» прозвучало у нее как: «пави-и-дэ-мому». Несмотря на попытки отвлечься, перед ним стоял полицейский Шалтиэль Люблин со своими моржовыми усами, грубоватой добротой и щедростью, со своими анекдотами, главной темой которых были секс и фекалии, с неизменными поучениями (Иоэль чуть ли не слышал его прокуренный голос) о тирании детородного органа и о том, что у всех одни и те же тайны. И неожиданно он понял, что поднявшееся в нем неприятие обращено не против Люблина, и не против Авигайль, а против памяти о жене, против холода ее молчания, против белых ее одежд. С трудом заставил он себя отхлебнуть два глотка кофе, как будто вынудили его пить помои, и тут же вернул Авигайль и чашку, и разделанный под цветок грейпфрут. Не сказав ни единого слова, склонился он над уже прополотой клумбой, вновь и вновь окидывал ее взглядом хищной птицы, отыскивал признаки проклюнувшихся сорняков. Даже черные очки решил надеть для этой цели. И все же, когда через двадцать минут он зашел на кухню, то увидел: теща сидит застыв и выпрямившись, плечи укутаны мантильей испанской вдовы, будто сошла она с портрета на почтовой марке, что изображает мать, потерявшую своих детей. Ее неподвижный взгляд был устремлен в окно, туда, где он работал минуту назад. Сам того не замечая, он проследил за ее направленным в одну точку взором. Но там уже было пусто. И он произнес:

— Ну ладно. Я пришел извиниться. Вовсе не хотел тебя обидеть.

А затем он завел машину и снова отправился в теплицу Бардуго.

Да и куда еще мог он податься в эти дни, в конце февраля, когда Нета уже дважды, с недельным интервалом, была на призывной комиссии и теперь оставалось только ждать результатов медицинского обследования? Каждое утро отвозил он ее в школу. И всегда — в самую последнюю минуту. А то и еще позже. Но на призывный пункт подбросил ее Дуби, один из двух сыновей Арика Кранца, курчавый, худой, похожий на мальчика из Йемена, продавца газет, почему-то запомнившегося Иоэлю с суровых времен общей неустроенности — времен становления Государства Израиль. Выяснилось, что Кранц послал сына и даже велел дождаться, пока Нета не завершит все свои дела, а затем отвезти ее домой на маленьком «фиате».

— Скажи-ка, не собираешь ли и ты случайно колючки и партитуры? — спросил Иоэль у Дуби Кранца.

А парень, начисто игнорировавший насмешку или не сумевший ее уловить, совершенно спокойно ответил:

— Пока еще нет.

Кроме того, что он подбрасывал Нету в школу, Иоэль возил мать на контрольные обследования в частную клинику доктора Литвина, недалеко от Рамат-Лотана. В одну из таких поездок она неожиданно, без подготовки, без какой-либо связи с темой разговора, спросила: серьезно ли это у него — с сестрой соседа. И он недолго думая ответил ей словами сына Арика Кранца.

Довольно часто по утрам он проводил в теплице Бардуго час-полтора. Накупил цветочных горшков, керамических и пластмассовых, приобрел два вида обогащенной удобрениями земли, приспособления, чтобы рыхлить землю в горшках, поливать растения и опрыскивать их. Весь дом постепенно наполнился вазонами, главным образом с вьющимися растениями, которые струились с потолков и притолок. Чтобы подвесить вазоны, Иоэлю снова пришлось вовсю поработать дрелью, включенной в розетку при помощи длинного шнура. Однажды, когда в половине двенадцатого он возвращался из теплицы и машина его напоминала тропические джунгли на колесах, на глаза ему попалась филиппинка — домработница соседей по переулку. Она толкала перед собой тележку с покупками, с трудом преодолевая подъем; до их переулка было еще минут пятнадцать ходу. Иоэль остановился и с вежливой настойчивостью убедил принять помощь. И хотя он подвез ее к дому, беседу завязать не удалось, они лишь обменялись несколькими вежливыми словами. С тех пор он несколько раз караулил ее в дальнем углу автостоянки перед супермаркетом, в полной готовности замерев за рулем, скрыв лицо за новыми солнцезащитными очками. Когда она выходила с полной коляской, он мигом оказывался рядом и умел уговорить ее сесть в машину. Выяснилось, что она немного говорит и на иврите, и по-английски, но отвечает односложно, отделываясь тремя-четырьмя словами. По собственному почину, он вызвался усовершенствовать коляску для покупок — поставить колеса с резиновым ободом вместо грохочущих металлических. И Иоэль действительно купил в хозяйственном магазине колеса с резиновым ободом. Но не нашел повода появиться перед дверью незнакомых людей, у которых работала женщина, а в те несколько раз, когда удалось ему «умыкнуть» ее вместе с коляской на выходе из супермаркета и подвезти до дома, он не мог просто так вдруг остановиться посреди улицы, разгрузить полную коляску, перевернуть и поменять колеса. Так вот случилось, что Иоэль обещания не выполнил и даже делал вид, будто никогда ничего не обещал. Новые колеса он спрятал от самого себя в дальнем углу сарая, где хранились садовые инструменты. А ведь на всем протяжении службы он всегда старался держать данное слово. Кроме, пожалуй, того последнего дня, когда он был срочно отозван из Хельсинки и не успел позвонить, как обещал, инженеру из Туниса. Вспомнив об этом, он с удивлением отметил, что, хотя кончился вчера февраль, и прошло уже более года с того дня, как в Хельсинки им был замечен калека, в памяти хранится номер телефона, оставленный инженером из Туниса, номер, который он там же, на месте, заучил и не забыл до сих пор.

Вечером, когда женщины оставили его одного в гостиной смотреть выпуск полночных новостей и когда по окончании всех передач на экране замелькали хлопья снега, ему пришлось отогнать от себя внезапное искушение позвонить по этому номеру. А ну как поднимет трубку тот самый калека? И что ему сказать? Или спросить? Вставая, чтобы выключить мерцающий телевизор, он со всей остротой осознал, что февраль кончился вчера, а стало быть, сегодня годовщина его свадьбы. И, взяв большой фонарь, вышел в темноту сада, чтобы проверить, как поживает каждый саженец, каждый стебелек.

Однажды ночью, после любовных утех, за стаканом горячего пунша спросил Ральф, может ли он предложить Иоэлю ссуду. Почему-то Иоэлю показалось, что это Ральф просит ссуду у него, и он поинтересовался, о какой сумме идет речь. Ральф ответил:

— От двадцати до тридцати тысяч, — прежде чем Иоэль понял, что ему предлагают денег, а не просят их. И удивился. Ральф сказал: — Всегда, когда тебе понадобится. Я к твоим услугам. Здесь тебя не торопят.

Но тут вмешалась Анна-Мари, плотно запахнув красное кимоно на своей хрупкой фигурке, произнесла:

— Я против. Никакого бизнеса не будет, прежде чем мы не найдем себя.

— Найдем себя?
[1] [2]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.