21

21

Да… базары моего детства… - Шейхантаурский, Фархадский, Госпитальный, Туркменский… И самый главный, легендарный и грандиозный - Алайский!

Кто только на нем не торговал!

Поволжские немки из высланных - в белейших фартуках - предлагали хозяйкам попробовать свежий творог, сливки и сметану.

Сморщенные пожилые кореянки пересыпали в вощеных ладонях жемчуга желтоватого или белоснежного риса.

Красавцы все как один - турки-месхетинцы - артистически взвешивали первую черешню, загребая ее растопыренной большой ладонью; сквозь пальцы свисали на прутках алые или желтые двойни-тройни…

Издалека душно благоухали прессованные кубы багряных и желтых сушеных дынь…

Россыпью полудрагоценных каменьев сверкали ряды сухофруктов: черный, янтарный, красноватый изюм, тусклое золото урючин, антрацитовые слитки чернослива…

А оранжево-глянцевые кулаки первой хурмы, а горы багровых, с маленькой сухой короной, гранатов, и один обязательно расколот на погляд: из-под молочной пленки капельками крови выглядывают плотно притертые друг к другу зерна… А бледно-желтые плешивые, с островками замши на каменных боках, плоды айвы! А тяжелые влажные кирпичи халвы - золотистой кунжутной, охристой маковой, урючной… да и бог еще знает - какой!

А как умели торговать узбеки! Это был талант от Бога - расписать товар вот так же, как художник расписывал ляганы и пиалы.

- Па-адхади наро-од, свой огоро-о-од! - выпевали, выкрикивали тенора, баритоны, басы, высвистывали фистулой слабые стариковские глотки, - от прилавков, с высоты арбузной горы, с перекладины арбы, полной длинных, как пироги, покрытых серебристой сеточкой мирзачульских дынь. - Палля-вина сахар, паллявина мье-од!

К каждой покупательнице, в зависимости от возраста, обращались либо "дочкя", либо "сыстра", либо "мамашя". Те тоже не уступали в умении торговаться. В этом многоголосом торге роли были расписаны каждому наперед. Тут вариантов несколько. Либо говорили: "Уступи, много возьму!", либо делали вид, что уходят, ожидая оклика и готовясь к нему… Либо, втихаря отсыпав часть денег в карман, искренне выворачивали перед хозяином товара кошелек: "Вот все мои деньги. Хочешь - бери!" Хотя самый действенный способ был - обратиться к нему по-узбекски: тут он точно не выдерживал, душа смягчалась, цена падала…

***

О, упоительные и изощренные поединки восточного торга!

***

Совсем недавно на улице Виа Долороза, в огромном антикварном магазине, похожем на пещеру Али-Бабы, куда после экскурсии завела меня и моих друзей-американцев гид Марина, я вступила в единоборство с самим хозяином, высокомерным Селимом.

Перед тем как войти, Марина рассказала, как в самый разгар очередных арабских беспорядков, когда толпа, вооруженная ножами и камнями, катилась гулом с Масличной горы по Виа До-лороза, Селим спас ее, вместе с группой туристов из России, - спрятал в своей пещере: запер двери лавки, перекинув на них средневековый железный засов…

Здесь, среди гор разнообразно изысканного хлама, мне пришло в голову показать настоящий класс восточного торга своим американским друзьям из Балтимора, приехавшим отпраздновать совершеннолетие сына у Западной стены.

…Это было похоже на борьбу палванов моего детства, когда богатыри засучивают рукава и подворачивают штаны на мощных икрах… разминаются в сторонке от ковра, переступая с ноги на ногу, массируя бицепсы… Селим не подозревал - с кем имеет дело, и вначале отвечал мне, снисходительно улыбаясь, - о эта обходительность торговцев Восточного Иерусалима… Мне неважно было - вокруг чего справить торг. Я выбрала небольшую серебряную вазочку ручной работы.

- А сколько стоит эта, к примеру? - лениво осведомилась я, небрежно покручивая в пальцах изделие.

Главным в этом вопросе является слово "к примеру". Оно сразу ставит под сомнение исходную цену товара.

- Это - настоящая ручная работа, госпожа, позапрошлый век, сирийский мастер, редкая вещь!

- Я спросила тебя о цене… - тон по-прежнему непроницаемый.

- Посмотри, какая тонкая вязь - видишь? Павлиний хвост… растения, тонкие листики, какие узоры… Многодневная кропотливая работа…

- Ну-ну?

- Это - вещь дорогая, но лично тебе я спущу цену, ты, я вижу, настоящий ценитель, разбираешься…

Он еще не видит - насколько я разбираюсь и на сколько ему придется спустить цену.

- Короче?

- Это стоит четыреста двадцать пять долларов, но тебе я уступлю за триста семьдесят пять, госпожа!

Тут особенно трогательны эти хвостики: двадцать пять, пять, пятнадцать… К реальной цене, и вообще к реальности, эти цифры не имеют никакого отношения.

- Спасибо! - прочувствованно говорю я. - Действительно, ценная вещь.

После чего аккуратно ставлю вазочку на полку и поворачиваюсь к ней спиной.

- Подожди! - вскидывается он. - Я вижу, ты серьезный покупатель. Назови свою цену.

Но я ухожу все дальше вдоль полок, скользя рассеянным взглядом по сводчатому потолку, с которого гигантскими виноградными гроздьями свисает добрая дюжина старинных бронзовых люстр.

- Погоди же, госпожа! Мы только начали интересный разговор! Назови свою цену!

- Нет, - бросаю я, полуобернувшись, - это ты назови сейчас настоящую цену такой маленькой вазочки.

- Сядь, - говорит он, - сядь, выпей кофе… И твоим друзьям сейчас сварят кофе…

Немедленно двое юношей (сыновья - племянники?) исчезают, чтобы сварить кофе. Нас усаживают на плетеные, с мягкими подушками, диваны вдоль стены, перед которыми на полу расстелены ковры, а по бокам стоят высокие медные и серебряные кальяны.

- Смотри, - говорит он, - вещь действительно изысканная, и ты видишь это сама. Я готов сделать тебе изрядную скидку. Но я не готов разориться!

Разорение Селиму вообще-то не грозит. Сотни квадратных метров этой пещеры заняты коврами, кальянами, вазами, старинной резной мебелью иранской тонкой работы, инкрустированной пластинками перламутра и слоновой кости; мраморными фрагментами с раскопок, крылатыми ангелами, золотыми и серебряными распятиями, печатками, кольцами, браслетами, древними монетами и всевозможными сокровищами земли и ее недр, особенно - недр, так как по большей части товар ему поставляют опытные и изощренные в своем мастерстве грабители древних могил… Ежеминутно в лавку заходят очередные покупатели, делают шаг другой в это зачарованное пространство, спускаются на три ступени вниз или поднимаются на пять ступеней вверх и - пропадают часа на полтора… По магазину снуют юноши-продавцы, мужские ипостаси райских гурий, призванные не дать уйти без покупки заблудившемуся в пещере…

Нами же - из уважения - занимается сам хозяин, которого связывает с Мариной многолетнее знакомство…

Нам приносят кофе, о котором не мог бы сказать худого слова ни один ценитель этого напитка ни в одном уголке земного шара. Мои друзья интересуются по-русски - что будет стоить это гостеприимство, я отвечаю им - ничего. Это - Восток. Сидите, пейте, забудьте на пять минут о своей Америке и следите за нашими руками…

А наши с Селимом руки действительно говорят сейчас более выразительно и откровенно, чем наши голоса. За всем этим танцем обольщения покупателя он как бы забывает назвать настоящую цену… А я не тороплю события. Я хвалю кофе, мы перебрасываемся несколькими фразами о ситуации с туризмом в этом году… Руки взлетают почти симметрично, его ладони свободны, движения их плавны, они словно подгребают к себе воду, по которой плывет выгода; мои ладони прикрыты, попеременно заняты чашкой кофе, и - отгоняя мух, - отгребают от себя притязания…

- К сожалению, - наконец замечает он сокрушенно, - тот поставщик, сириец, который добывал мне товар, в прошлом месяце умер… Больше таких вазочек у меня не будет.

Я цокаю языком, качаю головой и выразительно смотрю на часы, приподнимаясь из кресла.

- Ладно, давай совершим сделку! - восклицает хозяин. - Триста сорок пять долларов будет достойной ценой этой редчайшей вещи!

Я согласно киваю…

- Пятьдесят пять долларов, - говорю я негромко, - будет достойной ценой этой безделице. Для цветов она мала, для зубочисток - велика. Так, вазочка для двух карандашей.

Он фыркает, воздевает руки, откидывается в кресле, взывает к сочувствию моих, ни бельмеса не смыслящих в иврите, американцев…

Тут мои приятели начинают выяснять - что происходит и о чем мы так увлеченно говорим с хозяином лавки на иврите? Выяснив суть вопроса, они бормочут, что я веду себя неприлично. Они шокированы. За эти двадцать минут они успели уже кротко и бесхитростно купить себе по браслету, или по шкатулке, или еще какую-нибудь туристическую дребедень, которую изготовляют не на Малой Арнаутской, но тут, за углом, все на той же Виа Долороза…

- Я думал, ты - серьезный человек, понимающий красоту вещи… - удрученно говорит Селим. - Ты же просто развлекаешься…

- Ничуть, - возражаю я. - Я собралась купить эту, бесполезную в доме, вещицу. Она торчит здесь три года, вон как запылилась… Могу даже поднять цену до шестидесяти.

- Положи хотя бы триста! - вспыхивает он. - Нельзя в грош не ставить человеческий труд!

- О'кей, - я делаю паузу, допиваю кофе… с улыбкой возвращаю пустую чашку юному хозяйскому племяннику, вздыхаю и говорю. - Я понимаю, у тебя проблемы… ты должен платить за товар… оборот сейчас не тот… туристов мало… Я бы подняла цену до семидесяти долларов - замечательная цена за действительно тонкую работу, за эту вазочку, конечно, не позапрошлого века, куда там, но лет двадцать назад ее-таки сработал способный паренек. Беда только в том, что она мне совсем не нужна, и ты мне сейчас помог это осознать. Спасибо тебе…

Я поднимаюсь, мои американские приятели тоже растерянно поднимаются, понимая, что гостевание в гигантской, набитой обольстительным старьем, пещере подошло к концу…

- Так ты что, так и не купила эту жестянку? - спрашивает меня глава семьи. - Давай я куплю ее, а то неудобно…

- Заткнись… - цежу я сквозь улыбку… - Не мешай мне…
[1] [2] [3]