2
[1] [2]2
Она привела его на окраину города. На темной улице над обледенелой колонкой светился одинокий фонарь.
– Осторожно, здесь скользко, дай руку.
Саша дал ей руку, она сняла варежку, пальцы были теплые, а его – холодные.
– Замерз?
– Нет, все в порядке.
– Скоро придем.
Они свернули на протоптанную в снегу дорожку, шли теперь мимо глухих деревянных заборов, плотно закрытых ворот, одноэтажных домиков, осевших от времени, будто вросших в землю. Из окон, затянутых занавесками, пробивались полоски света.
Возле одного дома остановились, поднялись на крыльцо, Люда кулаком постучала в дверь.
– Гуляют, совсем оглохли.
Она постучала еще раз. Послышалось, как внутри дома хлопнула дверь, мальчишеский голос спросил:
– Кто там?
– Коля, это я, Люда, открой!
Мальчишка лет пятнадцати впустил их в сени, задвинул задвижку и, не поздоровавшись, вернулся в комнату. Стены осветились на мгновение, Саша успел увидеть только шубы и пальто на вешалке. Но тут же снова метнулась полоска света, из комнаты вышла высокая худощавая женщина.
– Ты, Люда?
– Я.
– Коля, чертенок, оставил вас в темноте.
Она открыла дверь в освещенную кухню, стоял там большой кухонный стол с керосинками и кастрюлями.
– Раздевайтесь, входите.
– Давно сидите? – спросила Люда.
– Еще сухие. – Женщина рассмеялась, была под хмельком, выглядела старше Люды, лет, наверно, тридцать пять, лицо породистое, но черты его стертые, потерявшие четкость: видно, попивала. – Заходите!
Вслед за ней Люда и Саша вошли в комнату с низким потолком. За столом, уставленным бутылками и тарелками с закуской, сидели трое мужчин и одна женщина. Сбоку примостился Коля, сын хозяйки, поразительно похожий на мать – такие же зеленые глаза, такой же точеный нос, только волосы потемнее.
– Знакомьтесь, мой приятель Саша, – объявила Люда и представила ему хозяйку: – Это Ангелина Николаевна, ты ее уже видел.
Ангелина Николаевна протянула Саше руку.
– А это Иван Феоктистович, хозяин.
Человек могучего сложения, с проседью в волосах, коротко глянул на Сашу, как бы отмечая таким образом факт знакомства, и продолжил разговор с соседом.
– А вот и именинница – Ганна, поздравь ее с днем ангела.
– Поздравляю. – Саша пожал руку краснощекой сдобной девице.
– Глеб! Леонид!
Саша каждому кивнул головой, но Леонид, не обращая на него внимания, продолжал разговаривать с Иваном Феоктистовичем. Глеб, коренастый широкогрудый парень, приветливо улыбнулся, обнажив белые блестящие зубы.
– Очень приятно.
Люда развернула сверток, протянула Ганне:
– Примерь. Тебе, с днем ангела.
Ганна отодвинулась от стола, сняла туфли, надела новые, постояла в них, прошлась по комнате.
– Ну что?
– Хорошо вроде.
– Ну и носи на здоровье.
– Ладно, – сказала Ангелина Николаевна, – Люда, Саша, садитесь.
Они сели на край скамейки, вплотную друг к другу, места было мало, чуть отклонившись, Люда сделала вид, будто еще подвинулась:
– Садись удобнее.
Саша придвинулся ближе, они соприкасались теперь ногами, бедрами, плечами.
– Пейте, ешьте, – сказала Ангелина Николаевна, – все на столе… Рюмки есть, вилки и ножи есть, тарелки… где еще тарелки?
– Нам хватит одной на двоих, – сказала Люда.
Стол, по Сашиным понятиям, был роскошный: водка, портвейн, колбаса, селедка, соленые огурцы, квашеная капуста…
– Селедку хочешь? – спросила Люда.
– Можно селедку.
Люда положила на тарелку селедку, огурцы, капусту, налила себе и Саше водку в большие граненые зеленые рюмки, подняла свою, прикрикнула на мужчин:
– Помолчите, мужики! За именинницу пили?
– Тебя дожидались, дорогуша, подсказать было некому, – засмеялся Глеб, у него была короткая верхняя губа, и оттого казалось, что он все время улыбается, а может, и на самом деле все время улыбался.
– Повторим! – сказала Люда.
– Повторим, – согласился Глеб, одной рукой поднял рюмку, другой обнял именинницу за талию, она была на полголовы выше его, – давай за тебя, дорогуша, Ганна-Ганечка, Агафьюшка.
– Хватит тебе!
– Поехали. – Глеб выпил, поморщился, понюхал хлеб.
Иван Феоктистович и Леонид выпили, продолжая обсуждать свои дела, даже не посмотрели на именинницу.
Люда чокнулась с Ганной, потом повернулась к Саше, глаза ее были совсем близко, не опуская их, усмехнулась:
– Чего не пьешь?
Саша выпил, закусил селедкой. Есть после недавнего обеда не хотелось, но такой закуски не видел он уже три года, и оттого снова появился аппетит.
Люда опрокинула рюмку, закрыла глаза, помотала головой.
– Первая колом, вторая соколом, третья – мелкой пташечкой.
Снова налила себе и Саше, чуть подтолкнула его плечом, прижалась к нему.
Они выпили, уже ни с кем не чокаясь, сами по себе. И все пили сами по себе, расхваливали закуску, но громче всех звучал голос Глеба, он вмешивался в разговоры, вставлял смешные реплики, рассказывал забавные истории, поглядывая на Сашу и как бы подчеркивая этим свое расположение. Оказался он художником, учился, по его словам, у самого Акимова, ездил к нему в Ленинград на курсы, Николай Павлович даже хотел оставить его у себя в Ленинграде, однако попал Глеб в другой театр, где художественный руководитель ничего не понимал в искусстве, не знал названий красок, путал индиго с ультрамарином, охру с киноварью, бездарь, ничтожество!
Теперь Глеб красит автобусы в автопарке.
– Сделаю я тебе твои кузова, дорогуша, сделаю, – говорил он Леониду, – такие кузова сделаю, весь Калинин сбежится смотреть.
– Увидим, – коротко ответил Леонид, сутуловатый парень – инженер того парка, где красил автобусы Глеб.
– Из старого новое не сделаешь, – заметил Иван Феоктистович, работавший в том же парке кузнецом.
– А куда было деваться? Горисполком требует автобусы, а ты тянешь. – Леонид ссутулился над своей тарелкой.
– Эге, – засмеялся Глеб, – так, думаешь, просто – мазнул кистью и все? Нет, дорогуша!
Саше нравился Глеб. Лицо симпатичное, типичный русак из средней полосы, светловолосый, голубоглазый, с аккуратным носом. Короткая верхняя губа не портила его, а если отрастит усы, то совсем будет незаметно.
– Леонид Петрович, – неожиданно спросила Люда, – вам шоферы нужны?
– Нужны, конечно.
– Возьмите Сашу, он шофер, московский.
Леонид воззрился на Сашу. Глаза колючие. Хмурый, неразговорчивый, и чем больше пил, тем больше хмурился.
– Права есть?
– Есть, конечно.
– С собой?
– Со мной.
– Покажи!
Саша протянул свои права. Леонид посмотрел их, вернул.
– Стаж семь лет, а все с третьим классом ходишь.
– А зачем мне… Я механиком работал.
– Может, к нам механиком пойдешь?
– Нет, спасибо, не желаю за других отвечать, на машину пойду.
– Был бы второй класс, посадил бы на автобус.
– Грузовой обойдусь.
– Приходи в парк, оформим.
Молча хлопнул еще рюмку, отвернулся от Саши.
Надо бы узнать, когда приходить. Если завтра, тогда он останется в Калинине, Рязань отпадает. С ходу получить работу в автопарке – большая удача. А снять комнату, наверно, поможет Люда. Но набиваться с вопросами не хотелось: на Леонида водка действует угнетающе, значит, жди хамства в любой момент.
Глеб, наоборот, хмелея, становился еще благодушнее, покладистее, компанейский парень, но глаза лукавят, видимо, любит приврать и прихвастнуть. Говорит, что ездил в Ленинград учиться у Акимова, а Саша помнит, что Акимов ставил какой-то спектакль в Театре Вахтангова на Арбате, значит, работает в Москве, а Глеб говорит – в Ленинграде. Выходит, заливает. Но при всем том не лишен обаяния.
Между тем все пили, Ганна принесла из кухни горячую вареную картошку, она хорошо шла с соленым огурчиком под водку, все хмелели, и Саша хмелел вместе со всеми.
– Хватит вам о своих машинах, – пьяно проговорила Ангелина Николаевна, – вы инженеры, художники, а я люблю кузнеца.
Она обняла мужа за шею:
– Кузнец, ты меня любишь?
– Ладно тебе, – добродушно отозвался Иван Феоктистович.