С Петей и волком к детям всего мира (1)

[1] [2] [3] [4]

С Петей и волком к детям всего мира

В июне 1935 года на спектакле оперы Л. Половинкина «Сказка о рыбаке и рыбке» произошло большое событие. Спектакль уже начался, когда наш администратор Л. Я. Сахаров вошел ко мне в кабинет и голосом, прерывающимся от волнения, сообщил:

— У нас в театре знаменитый Сергей Прокофьев. Я только что усадил его с женой и сыновьями в ложу дирекции.

Было от чего волноваться! Композитор Сергей Сергеевич Прокофьев на нашем спектакле! Я вошла в ложу напротив и в полутьме зрительного зала увидела, вернее, угадала Сергея Сергеевича (до этого видела его только на фотографиях). Как назло, в оркестре у нас в этот день было неблагополучно. Внезапно заболел первый кларнетист. Его партию играл с листа случайный музыкант: два раза, когда этот музыкант взял неверную ноту, Прокофьев сделал нетерпеливое движение — мгновенно ощутил фальшь. Я смутилась и в антракте, вместо того чтобы идти знакомиться с Прокофьевым, бросилась за кулисы. Рассказала артистам и музыкантам, что их сегодня слушает Сергей Прокофьев, и… сделала большую ошибку!

Во втором акте некоторые из молодых артистов стали проявлять излишнее старание, а артист А. Семенцов (исполнитель роли Рыбака) на верхней ноте издал вместо пения какой-то свистящий звук — перехватило дыхание от волнения. Плохо, как назло плохо, прошел этот спектакль. Когда после его окончания меня познакомили с Прокофьевым, я даже не сумела как следует улыбнуться.

Прокофьев, в своем рыжем заграничном костюме, показался мне чопорным и высокомерным, на вопросы отвечал неохотно, односложно. Зато Лина Ивановна, его жена, и их сыновья были так приветливы и всем довольны, что появилась надежда в скором времени увидеть всю эту семью еще раз.

Так и случилось. Через неделю Прокофьевы пришли на спектакль «Про Дзюбу».

Я сидела вместе с ними в ложе с самого начала и могла наблюдать за восприятием Сергея Сергеевича, которое было еще более непосредственным, чем у его сыновей. Он громко и искренне смеялся, вслух делал замечания. Если ему что-нибудь нравилось, к) очень; если нет — тоже очень. В его восприятии отсутствовала «золотая середина», вернее сказать, сытый покой равнодушия. Он говорил коротко, прямо, горячо, даже резко. Не пользовался словами «•так себе», «отчасти».

Не сразу привыкла к его необычным, похожим на обрубки ответам, но потом мне стало с ним легко и просто. Он был искренен и откровенен. Мое первое впечатление, что Сергей Сергеевич чопорен и высокомерен, оказалось ошибочным: в эту тогу он одевался только тогда, когда был не в духе и хотел, чтобы его оставили в покое. Напротив, можно было удивляться и радоваться, как Прокофьев, несмотря па длительное пребывание за границей, в такой степени сумел сохранить свою самобытность и непосредственность.

Прокофьевы, видимо, полюбили наш театр и пересмотрели почти весь репертуар. Сыновьям Сергея Сергеевича очень нравилось, что это их собственный театр, театр для детей; за границей таких театров они не видели и не могли видеть.

Неповторимым, необычным был внешний облик и манера себя держать Сергея Сергеевича. Красно-рыжие немногочисленные волосы, гладкое румяное лицо, «лед и пламень» в глазах за стеклами очков, песчано-рыжий костюм.

— Он похож на четвертый из своих трех апельсинов, — сказала одна наша озорная актриса. К моему ужасу, кто-то передал это Сергею Сергеевичу, но v него был такой запас юмора, что он только громко рассмеялся.

О наших спектаклях Сергей Сергеевич сделал ряд очень интересных критических замечаний. Ему нравилось, что у нас, как он сказал, «детский музыкальный театр». Он считал это наиболее воспитательно-правильным, но настаивал на увеличении оркестра и вокальных сил.

— Там, где у вас музыкальный рассказ, движения на музыке, — я удовлетворен; там, где пение, — нет. Нужно ли вам вообще ставить оперы? — размышлял он вслух и сам себе отвечал: — Впрочем, если ваш театр не будет делать усилий по созданию детской оперы, неизвестно, кто этим займется. У Большого театра рвения к этому важнейшему делу незаметно…

Я знала ряд произведений Сергея Сергеевича, написанных для детей: «Гадкий утенок» по Андерсену, «Сказки старой бабушки», и, конечно, жаждала привлечь его к творческой работе в Московском театре для детей.

У меня появилась мечта, чтобы он написал для нас.

Брать все лучшее от творческих людей, с которыми встречалась, чтобы росла сокровищница произведений искусства, посвященных детям, было моей самой большой страстью.

Мне загрезилась сказка, да, сказка, — ведь нашей советской действительности Прокофьев тогда еще до конца не ощутил, недавно в Москву из-за границы вернулся, — сказка для симфонического оркестра. Какая-то совсем новая — он в музыке первооткрыватель, у него «великий почин инициативы». Вот если бы Сергея Сергеевича увлекла мысль написать симфоническую сказку, где по ходу музыки звучит и неразрывно с ней связанное слово!

Симфоний, которые сопровождают чтецы, я никогда прежде не слыхала, но это ведь может быть. Когда ребятам говоришь о музыке только во вступительном слове, они потом многое забывают, когда звучит музыка, не ассоциируют ее со сказанным, плохо слушают, а если бы как-то занятно связать слово и музыку, чтобы они друг другу и малышам в зале помогали?

Первые мысли о чем-то новом всегда какие-то отдельные, не до конца ясные, но они были неотвязные. Как лягу спать — за ниткой нитка — уже целый клубок мечтаний: если бы такая симфоническая сказка по-новому, занятно помогала нам знакомить ребят с музыкальными инструментами, особенностями звучания каждого из них? Может, поручить такое дело кому-нибудь из наших композиторов? Нет, в голове одно имя — Сергей Прокофьев. Когда чего-нибудь очень хотела, до поры до времени никому не говорила, чтобы даже словом не спугнуть мечту свою. Видела Сергея Сергеевича еще несколько раз, но в официальных местах, и он был каким-то официальным, надо было выбрать удачный момент и рассказать ему, чего хочу, поувлекательнее…

Постановление о создании Центрального детского театра очень подняло авторитет всей нашей работы, творческие возможности сказочно расширились… Хорошо бы вытащить Сергея Сергеевича в наше новое здание… Перед одним из детских симфонических концертов нашла телефон Сергея Сергеевича и позвонила. Раза три не заставала дома, потом его не позвали — он отдыхал, и наконец подошел он. Отвечал, как всегда, отрывисто, что, может быть, на концерт 11 марта придет…

В этот день очень рано меня разбудила моя мама — прямо в кровать положила выцветшую голубую тетрадь с дырочками от времени, на обложке что-то вроде сирени, огромные красивые буквы «С. В. Р.» в рамке и каракулями чернилами написано: «Этот день обещаю никогда не забыть. Март, 11, 1911 года писала Сац». Оказывается, мама накануне разбирала старые бумаги в шкафу и нашла эту мою детскую тетрадку, где на первых страницах со многими восклицательными знаками были излиты мои впечатления о первом симфоническом концерте под управлением С. А. Кусевицкого с участием «С. В. Р.», то есть Сергея Васильевича Рахманинова. Мама разбудила меня, так как уже уходила на работу и знала, что эта тетрадь именно сегодня поднимет со дна сердца что-то очень дорогое. Подумать только, в этот самый день ровно двадцать пять лет назад я слушала первый в своей жизни концерт в том самом здании, которое тогда называлось театр Незло-бина, а теперь — Центральный детский театр. Тогда я считала за величайшее счастье ютиться под крышей этого здания — стоячее место на галерке в ложе «парадиза» было для меня, как смеялась мама, «настоящим раем». Очень ясно вспоминала все это, глядя на детскую тетрадку.

Быстро встала, оделась, на автомобиле подъехала к этому зданию. Сейчас я тут директор и художественный руководитель. Какая удивительная штука — жизнь! Может, я сплю? Нет, это на самом деле!

Даже неприлично, как сегодня у меня блестят от радости глаза, как помогла детская тетрадка вновь Я вновь почувствовать свое огромное счастье!

Прохожу в зрительный зал. Наш симфонический концерт начнется еще через полчаса. Занавес открыт. Вся сцена заставлена пюпитрами, некоторые из музыкантов уже пришли, настраивают инструменты; на сцене контрабас, трубы, барабаны, челеста, арфа. Зал все более наполняется веселым гулом детских голосов, мелькают пионерские галстуки, комсомольские значки, октябрятские звездочки. Обвожу глазами весь зал, поднимаю глаза вверх — вон они, стоячие места ложи «парадиза». Наши зрители никогда не будут там стоять — верхние балконы для них теперь наглухо закрыты.

Мимо меня к сцене пробегает курчавый мальчик, указывает на множество музыкальных инструментов, звонко кричит товарищу:

— Вася! Гляди, все эти инструменты для нас сегодня играть будут!

Многие смеются, смеется и Сергей Сергеевич Прокофьев — он как раз в этот момент входит в зал. Быстрыми шагами иду к нему навстречу, здороваясь, благодарю, что он исполнил мою просьбу, пришел. Он в хорошем настроении.

— Ну, поздравляю вас, слышал, у вас большие успехи, новое роскошное помещение. А что это вы наверх смотрите?

Удивительно, какой он наблюдательный! Рассказываю про свои детские переживания, про то, как, бешено аплодируя Рахманинову, чуть не выпала из ложи, двадцать пять лет назад.

— Вон та, видите?

Сергей Сергеевич вдруг озорно улыбается и говорит весело:

— Пойдемте, в память прошлого, на то самое место.

Как это я сама не сообразила! Конечно, пошли. Только надо у коменданта ключ достать.

Пока поднимаемся все выше и выше по многочисленным лестницам, Сергей Сергеевич шутит:

— Взять вершину вверенного вам театра не так-то просто.

Но вот и та самая дверь в ту самую ложу. Открываю ее с не меньшим волнением, чем двадцать пять лет назад. В этой ложе стульев не полагается.

— Здесь долго не простоишь, — заявляет Сергей Сергеевич, — голова кружится, как на вершине Монблана.

У меня новый приступ счастья: из этой моей детской ложи так радостно смотреть на огромный зал, заполненный только детьми. Как удобно, по-хозяйски, сидят они в обитых красным бархатом мягких креслах, с каким удовольствием ждут начала «своего» симфонического концерта. Еще бы! Певцами-солистами в этот день у нас были Валерия Владимировна Барсова и Иван Семенович Козловский.

Концерт прошел прекрасно. Я рада-радешенька. Сергей Сергеевич перестал быть со мной официальным.

Дня через два после концерта звоню по телефону Сергею Сергеевичу и прошу разрешить мне прийти к нему по важному делу. Он приглашает прийти… послезавтра. Ничего не поделаешь. У меня положение сложное: нельзя быть надоедливой, но нельзя и откладывать — его все лучшие театры и филармонии рвут на части, вдруг опять на гастроли уедет… Словом, будь что будет.
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.