Борисович. Не убоюсь зла (10)

[1] [2] [3] [4]

-- С первого, естественно.

-- С первого так с первого. Я ведь всегда иду вам навстречу, -- и он стал читать показания Липавского о том, как тот возил меня на телефонные переговоры за несколько часов до встречи с сенаторами в гостинице "Россия". Рассказ свидетеля о поездке изобиловал неточно-стями и домыслами, явно продиктованными ему КГБ, а сведения о са-мой встрече с американцами были скудными и приблизительными, что и немудрено: ведь Липавский, как и Цыпин, чьи показания тоже были мне зачитаны, знал о ней лишь с чужих слов.

Я вел себя как обычно: признал, что участвовал в этой встрече, отказался комментировать услышанное и аккуратно конспектировал все, не забывая отметить даты допроса свидетелей.

Солонченко записал мой ответ в протокол, встал, прошелся по ка-бинету и, вернувшись к своему столу, сказал:

-- Вы все жаловались, что вам скучно слушать показания одних и тех же свидетелей. Что ж, мы учли ваши пожелания. Послушаем те-перь, что рассказывает другой человек, не из этого тандема, к тому же -- участник той встречи.

Он медленно протянул руку к каким-то бумагам, лежавшим перед ним, выжидающе глядя на меня и самодовольно улыбаясь. Вот он, мой шанс! Опустив глаза к своим записям и стараясь говорить как можно более равнодушно, я произнес:

-- Левич Вениамин Григорьевич. От какого числа, говорите, до-прос?

Сказал -- и испугался: естественно ли получилось? Не поймет ли следователь, что я блефую? Но, подняв глаза, сразу же увидел: удар достиг цели. Солонченко все так же пристально смотрел на меня, но уже без улыбки, вопросительно и зло, и был похож на человека, не-ожиданно лишенного заслуженной награды. Он, не глядя, положил протокол допроса Левича на стол и сказал:

-- Минуточку, минуточку! Вот вы, кажется, и проговорились, Ана-толий Борисович. Откуда вы знаете, что речь идет о Левиче?

Это были, наверное, самые приятные слова, услышанные мной от кагебешника с момента ареста. Клюнули! И не просто клюнули, раз сказали: "Вот вы, кажется, и проговорились", -- значит, подозревали. А если подозревали, что я как-то связан с волей, то никаких фундаментальных расхождений между моей позицией и позицией моих дру-зей, скорее всего, нет!

Радуясь легкой победе и одновременно боясь поверить в нее, я ос-мелел и произнес с наигранным раздражением:

-- Вы сами мне сказали сейчас, что будете читать показания Ле-вича. Я и спрашиваю: от какого числа? Имею я право это знать или нет?

Солонченко сел и стал медленно раскачиваться на задних ножках стула, постукивая при этом пальцами по столу, -- это была одна из его любимых поз во время наших бесед.

-- Так-так, -- протянул он задумчиво, -- так-так... Ну что ж, я выясню, откуда это вам стало известно, можете не сомневаться.

Он что-то записал в свой блокнот и, снова взяв в руки протокол допроса Левича, зачитал мне из него пару отрывков. Как я и думал, ничего "разоблачительного" в этих показаниях не было. Наоборот, Ве-ниамин Григорьевич, лаконично рассказывая о встрече с сенаторами, старался как можно реже упоминать имена ее участников, а мою роль сводил лишь к переводу нескольких выступлений. Прочел это следо-ватель явно с другой целью: убедить меня в том, что число людей, дающих показания, отнюдь не ограничивается тандемом стукачей. Но сюрприз сорвался, и Солонченко, записав мой отказ от комментариев, отправил меня в камеру.

За обедом я напряженно размышляю: надо развивать успех немед-ленно, пока Солонченко не узнал, что Левича я встретил в коридоре. Докопается ли он до этого? Признается ли надзиратель в своей про-машке? В любом случае рисковать нельзя. Вся идея игры в том, чтобы после того, как они станут подозревать меня в связи с волей, "прого-вориться" о чем-то интересующем меня, как о факте, который мне из-вестен, и посмотреть на их реакцию. О чем? О том, что Боб на сво-боде? Нет, этого КГБ сейчас ни за что не признает. Нужно, чтобы их подозрения в существовании у меня контакта с волей переросли в уве-ренность, -- тогда посмотрим. О том, что больше никто из отказников не арестован? А вдруг это не так? В конце концов я останавливаюсь на Лернере. Они утверждают, что он раскололся, сотрудничает с ни-ми, обещают очную ставку... Я решаю начать с этого.

Первые же слова Солонченко после перерыва действуют на меня как холодный душ. Он берет со стола листок бумаги и говорит:

-- Двадцатого июля вас допрашивали с двух часов, а Левича -- с двух часов двадцати минут. Так что вы вполне могли встретиться с ним в коридоре. Вот и вся загадка, верно? -- улыбается он, с вызовом глядя на меня.

-- Да? А разве можно встретиться с кем-то в коридоре? -- изобра-жаю я удивление, но чувствую себя при этом как шахматист, размеч-тавшийся о красивой комбинации и получивший детский мат.

Впрочем, это пока еще только шах, ибо в голосе Солонченко нет уверенности. Похоже, он высказывает предположение и хочет найти ему подтверждение.

-- С другим обвиняемым, находящимся в следственном изоляторе,

вы, конечно, встретиться не можете, -- говорит он, внимательно следя за моей реакцией, -- но со свидетелем иногда могут быть накладки.

-- Ага! Значит, все, кого я до сих пор встречал в коридоре, -сви-детели, а не обвиняемые! Спасибо за важную информацию!

-- Вы хотите сказать, что таких встреч было много?

-- Да десятка два, пожалуй.

Мы оба посмеиваемся. Тут Солонченко опять заводит речь о заяв-лениях и списках отказников, о передаче их американским сенаторам и конгрессменам. Но я слушаю очередные обличения тандема вполу-ха, меня интересует лишь одно: развеялись ли сомнения следователя или нет.

-- Кстати, -- говорит он, -- когда Левичу показали списки отказ-ников, он был очень недоволен, найдя там свое имя, и осудил такого рода деятельность.

-- Правда? А мне он говорил в коридоре прямо противоположное, -- весело реагирую я, пытаясь перевести предположение следователя в сферу абсурда.
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.