Борисович. Не убоюсь зла (11)
[1] [2] [3] [4]Да, надеюсь, протоколы остались бы теми же. Но сколько душев-ных сил сэкономила мне моя игра! При этом важно подчеркнуть: она удалась именно потому, что возвела стену между мной и КГБ и по-могла мне замкнуться в своем мире. На протяжении долгих лет, про-веденных в тюрьмах, я общался со множеством зеков и пришел к вы-воду: каждый, кто осмеливался начинать с органами игру "на сближе-ние", неизменно терпел поражение, независимо от цели, которую ста-вил перед собой, -- будь то поиск общего с ними языка, попытка сдел-ки или стремление к почетному компромиссу, -- ибо подобные игры, свидетелем которых я был, о которых слышал, ставили заключенного на одну ступень с его палачами, и, в конечном счете, он оказывался в их руках.
= * * *
От людей старшего поколения, сидевших при Сталине, от авторов "самиздатских" мемуаров узнали мы, родившиеся в сороковых, какой страшный смысл заключен в таких аббревиатурах как ЧК, НКВД, КГБ, таких невинных названиях как Лефортово, Лубянка, Бутырки, таких расхожих понятиях как следствие или допрос; о жестоких побоях и изощренных пытках, в результате которых узники подписыва-ли все, что было нужно органам, сознаваясь в несовершенных пре-ступлениях и давая показания на своих близких.
Теперь пытки официально запрещены. КГБ -- витрина советского правосудия. Это вам не милиция, здесь рукам воли не дают, нецен-зурно не выражаются. Время от времени, правда, тебя могут "закон-но" пытать голодом и холодом в карцере, но и там будут обращаться к тебе исключительно на "вы". И шагая по коридорам Лефортовской тюрьмы, в которых всегда царила могильная тишина, мимо суровых, но вежливых старшин, я и представить себе не мог, что вон там, в самом конце, у грузового лифта, есть камера под названием "резин-ка", ибо стены ее обиты мягким упругим материалом, ударившись о который, не получишь ни перелома, ни простого синяка. Если того требовали "государственные интересы" и КГБ был уверен, что о судьбе жертвы не станет беспокоиться мировая общественность, зека заводи-ли в нее и били. Били те самые вежливые старшины, обращавшиеся ко мне на "вы". А в то время, когда следователи уверяли меня, что психиатрия в СССР не используется для репрессий, тем, кого допра-шивали в соседних кабинетах, показывали снимки людей с искажен-ными от невыносимой боли, страшными лицами, в которых ничего че-ловеческого уже не оставалось. "Не хотите сесть, как они, на "вечную" койку -- давайте показания", -- говорили следователи. Обо всем этом я узнал только года через три, встретившись с теми, кто через это прошел.
Со мной же, как и с другими известными на Западе диссидентами, было иначе: долгие беседы, намеки, обещания, угрозы... Нас пытались сломить не физическим воздействием, а только -- спасибо им! -- пси-хологическим.
Но и я после первых успехов в игре почувствовал себя неплохим психологом. Теперь, укрепившись на завоеванном плацдарме, нужно было сделать новый бросок вперед: дать им еще одно доказательство своей осведомленности и проверить их реакцию. В то же время я ожи-дал и от КГБ какой-нибудь тактической новинки -- ведь не могут же они не понимать, что проиграли не только с Лернером, что у меня теперь есть основания сомневаться в каждом их слове. Стало быть, чтобы усилить свое давление на меня, КГБ следует немедленно пойти с козыря. С какого? Я ждал продолжения с интересом, но и с некото-рым страхом, который, впрочем, старался преодолеть, говоря себе: чем раньше я заставлю их выложить все козыри, тем лучше.
Мое нетерпение объяснялось еще и тем, что я получил постанов-ление о новом продлении срока следствия -- сразу на четыре месяца (предыдущие были соответственно на два месяца и на три), и мне хо-телось кое-что сказать Солонченко по этому поводу.
-- Почему КГБ затягивает следствие? -- спросил я его сразу же, как только вошел.
-- А как же вы думали? -- следователь был явно доволен, услышав этот вопрос; он, конечно, ожидал его. -- Это показывает, насколько серьезно мы относимся к вашему делу. Всех сообщников допросить, все улики собрать и проанализировать, исповедь каждого покаявшего-ся записать и проверить -такая работа требует времени.
-- И сколько же вы собираетесь этим заниматься?
-- Да уж, думаю, год-полтора нам наверняка дадут. Наш долг -- выяснить все детали, дать верную оценку поведения каждого из ва-ших приятелей -- и до его ареста, и на следствии.
-- Год так год, дело ваше. Жаль только, что обещаний не выпол-няете. Говорили, что буду сидеть с сообщниками, а приходится весь такой длинный марафон бежать в одиночестве.
Снова, как и после реплики о Лернере на предыдущем допросе, по-следовала напряженная пауза. Солонченко прямо сверлил меня взгля-дом, пытаясь определить, что мне известно. Впрочем, пауза на этот раз показалась мне не такой долгой и страшной, как в прошлый раз, и я выдержал взгляд следователя, довольно нагло при этом ухмыля-ясь.
Улыбнулся, наконец, и Солонченко, но холодно как-то, скривив губы:
-- Ничего, главное, что к финишу вы придете не один. Так что не переживайте.
-- Надеюсь, что, по крайней мере, в группе лидеров?
-- О, на этот счет можете быть спокойны. Место среди призеров вам обеспечено.
Мы оба посмеялись, вроде бы радуясь, что такую острую тему све-ли к шутке. Тут я вдруг почувствовал легкую дрожь в руках -- на сей раз от радостного возбуждения: ведь он сейчас фактически подтвер-дил, что никто из моих друзей не арестован! Игра продолжалась -- и как легко я добивался успеха!
Еще немного похмыкав ("Какая у него натянутая, неестественная улыбка", -- злорадно говорил я себе), следователь резко сменил тон на строго официальный и, перейдя к допросу, извлек из конверта оче-редной "преступный" документ. На этот раз -- наше письмо Марше и Берлингуэру, руководителям французских и итальянских коммуни-стов.
* * *
Во второй половине семьдесят пятого года, после совещания в Хельсинки, интерес средств массовой информации на Западе к вопро-су о правах человека в СССР снова заметно возрос. В кампанию кри-тики преследования инакомыслящих в СССР неожиданно включились и лидеры крупнейших европейских компартий. Таким способом евро-коммунизм пытался утвердиться в качестве независимого движения, доказать, что он избавился от родимых пятен коммунизма советского образца. Конечно же, осуждение европейскими компартиями"большого брата" носило скорее характер деликатной педагогической укориз-ны, однако почему бы нам не попытаться нажать на советские власти и с этой стороны? Когда такая мысль пришла мне в голову, я сел и написал проект письма Марше и Берлингуэру. Было это в январе семьдесят шестого года. Впоследствии обращаться к еврокоммунистам с посланиями такого рода стало делом обыденным, но в то время по-добный шаг выглядел по меньшей мере экстравагантным.
Письмо было коротким и сдержанным; я постарался сделать все, чтобы адресатам было трудно отвергнуть его как "грубую антисовет-скую клевету". В нем приветствовался интерес коммунистических партий Запада к проблеме прав человека в СССР, предлагалось про-вести встречу активистов алии с руководителями итальянской и фран-цузской компартий, которые вскоре должны были приехать в Москву на съезд КПСС, и выражалась надежда на то, что в этот раз нас не подвергнут превентивному аресту, как это было перед началом про-шлого съезда.
Сбор подписей я начал с Виталия Рубина. Известный ученый, об-щавшийся с представителями самых широких кругов московской ин-теллигенции, принимавший у себя по четвергам диссидентов всех ма-стей, он, как мне казалось, был из тех, кто открыт нестандартным идеям. И я не ошибся: Виталий пришел в восторг. Мы быстро отре-дактировали и отпечатали письмо, поставили под ним наши подписи и вместе пошли убеждать других. В тот же день к нам присоединились Борода, Лунц, Лернер, а вечером я уже звонил корреспонденту "Юманите", фамилию которого теперь, к сожалению, не помню. Наш диа-лог был уникальным в моей практике общения с западными журнали-стами.
-- Алло, господин N, простите, я плохо говорю по-французски. Ка-кой язык вы предпочитаете -- английский или русский?
-- Говорите по-русски, пожалуйста.
-- Несколько советских граждан написали письмо Жоржу Марше. Если вас интересует его текст, я готов передать вам копию.
-- О да, это очень интересно. Приезжайте ко мне. А о чем письмо?
-- Его авторы -- евреи, добивающиеся выезда в Израиль, -- пред-лагают Жоржу Марше встретиться в феврале, когда он прибудет в Мо-скву на съезд КПСС. Так когда и куда мне подъехать?