Борисович. Не убоюсь зла (16)

С частью этих данных, также составляющих государственную тайну СССР, Щаранский в ноябре 1976 года ознакомил московского коррес-пондента "Лос-Анджелес Тайме" Р.Тота, являющегося агентом разведки США. Сведения об отказниках, полученные от Щаранского, Тот час-тично использовал в своих статьях, в частности, при написании статьи "Россия косвенно раскрывает свои секретные исследовательские цент-ры". В ней, опубликовав переданный ему Щаранским список, Тот при-зывал правительства западных держав к прекращению поставок в СССР передовой техники".

Наконец, третья часть обвинения -- антисоветская деятельность. Сюда вошли все документы Хельсинкской группы, под которыми стояла моя подпись, телевизионный фильм английской студии "Гранада" "Рас-считанный риск", письмо Марше и Берлингуэру, заявление-протест по поводу советского антисемитского фильма "Скупщики душ".

Так какой же из двух первых пунктов обвинения самый опасный? Второй из них -- яркое свидетельство тому, насколько грубо власти фальсифицируют политические дела: достаточно объявить списки, от-крыто отправлявшиеся во всевозможные инстанции, секретными, под-готовленными по заданию иностранной разведки, найти одного-двух подходящих свидетелей, раздобыть с помощью дворника пару докумен-тов -- и все готово для суда и приговора.

Но первая часть обвинения в измене казалась мне еще более страшной. Тут и фальсифицировать ничего не надо. Бог с ней, устрашающей риторикой, -- но ведь факты, перечисленные там, на самом деле имели место: и наши встречи с иностранцами (конечно, никакие не конспира-тивные) , и заявления, под которыми стоят десятки, а то и сотни подпи-сей... Это обвинение можно уже сегодня, без всяких дополнительных расследований со стороны КГБ, предъявить многим и многим еврейским активистам.

* * *

Теперь мне предстоит ознакомиться с материалами, подготовленны-ми семнадцатью следователями КГБ. Солонченко сообщает, что в деле будет пятьдесят один том, каждый примерно той же толщины, как тот, который сейчас у него в руках. На картонной обложке наклейка: "Дело 182". В правом верхнем углу гриф "секретно". Более трехсот страниц машинописного текста.

-- Откуда взялся этот гриф, ведь секретных допросов не было? -спрашиваю я. -- Означает ли это, что и суд будет закрытым?

-- Нет, это стандартная отметка. У нас в КГБ все секретно, -- гово-рит следователь. Он, наверно, и сам еще не знает, что через месяц за-секретит дело еще больше, добавив к слову "секретно" на каждом томе "сов." -"совершенно".

Володин объясняет мне, что теперь по закону я могу взять себе адво-ката и вместе с ним ознакомиться с материалами.

-- Мы даем на это две недели. Срок вполне достаточный: ведь дело-то вам хорошо известно.

-- Я буду изучать их столько времени, сколько мне потребуется, -отвечаю я и немедленно открываю первый из фолиантов.

За этим интереснейшим занятием -- чтением многотомного про-изведения, сочиненного КГБ, я провел три с половиной месяца. Более ста дней с утра до вечера, не считая перерывов на обед и ужин, я изучал в кабинете следователя протоколы допросов свидетелей -- все-го около трехсот человек, составившие пятнадцать томов; "вещест-венные доказательства": наши заявления, письма от Авитали и дру-зей, материалы из западной прессы, видеофильмы, бесчисленное мно-жество различных ответов из советских учреждений, специально под-готовленные обзоры, показывающие, как хорошо живется евреям в СССР...

После одиннадцати месяцев изоляции -- море информации. Теперь-то я был уже просто обязан разобраться в том, что происходит на воле, и стал внимательно вчитываться в каждое показание, каждый доку-мент, пытаясь представить себе, кто и что стоит за ним.

Одну за другой покупал я в ларьке папки для бумаг, и они быстро за-полнялись: я выписывал из прочитанного все, что казалось мне достой-ным дальнейшего изучения.

-- Имейте в виду: никаких записей вам из Лефортово забрать не уда-стся. Дело ведь совершенно секретное, -- говорили мне.

Я и сам в этом не сомневался, но, тем не менее, исписал с обеих сторон полторы тысячи листов и каждую свободную минуту в камере кор-пел над материалами.

Следователи пытались торопить меня.

-- Я вам не мешал клеить дело, теперь вы мне не мешайте разби-раться в том, что тут наворочено, -- говорил я им.

Меня перевели на "продленный" рабочий день: шесть-семь часов со мной сидел один следователь, еще шесть-семь часов -- другой. Что ж, я в камеру и не рвался.

-- Да что вы так долго там изучаете? -- сказал мне однажды Губинский. -- Диссертацию готовите, что ли?

В каком-то смысле он был прав: охватить весь колоссальный матери-ал, проанализировать его, сделать выводы о том, что происходит за пре-делами Лефортово, -- это была настоящая исследовательская работа, и я с удовольствием погружался в нее.

Именно в те дни с особой остротой встала проблема адвоката. По за-кону я имел право прибегнуть к его услугам с момента окончания след-ствия (в особых случаях защитник полагается с начала следствия, но мое дело власти, естественно, не могли признать исключительным). В начале января, когда стало ясно, что вот-вот будет готово обвинитель-ное заключение, я написал заявление: "Так как я нахожусь в изоляции и выбрать себе защитника не могу, то поручаю сделать это моим дове-ренным лицам: матери -- Мильгром Иде Петровне и жене -- Авитали Щаранской".

После завершения следствия Володин заявил, что мои родственники отказываются выбирать адвоката, поэтому мне придется взять того, ко-го назначит адвокатская коллегия.

-- Статья, по которой вы обвиняетесь, предусматривает смертную казнь, -- сказал он, -- и поэтому защитник может быть назначен даже против вашего желания.

-- Тот же закон, -- напомнил я ему, -- дает мне право встретиться с родственниками и изложить им мои требования к адвокату, если возни-кают сложности с выбором такового.

-- Свидание мы вам не дадим, и не рассчитывайте.

-- Тогда я хочу объяснить им в письме, какой адвокат мне нужен.

-- Вы уже писали заявление, этого достаточно.

-- Что ж, имейте в виду, что с адвокатом, подобранным вами, я об-щаться не буду.

Тут произошло нечто необычное: Володин подал Солонченко какой-то знак, и тот вышел из кабинета.

-- Я бы на вашем месте крепко подумал, Анатолий Борисович, -- по-дойдя ко мне, сказал Володин. -- Вы считаете, что защитник наш чело-век, но ведь закон обязывает его вас защищать, искать аргументы в ва-шу пользу. В таких условиях прокуратуре очень трудно добиться макси-мального наказания. Мы, КГБ, в суде не участвуем, но вы ведь понима-ете, что с нами считаются... Я вам точно говорю: если согласитесь взять назначенного коллегией адвоката, то вас не расстреляют.

Это щедрое предложение КГБ интересовало меня лишь постольку, поскольку показало, что для охранки почему-то далеко не безразлично, соглашусь я сотрудничать с их адвокатом или нет. Это "почему-то" мог-ло иметь только одно объяснение: за моей судьбой внимательно следят за рубежом и мои друзья в Израиле и на Западе требуют допустить к де-лу независимого защитника.

Я, конечно, не надеялся на то, что кому-то из иностранных юристов разрешат меня защищать, и хорошо знал, что органы сами определяют, кого из адвокатов допускать к своим делам. На профессиональном юри-дическом жаргоне это так и называлось: "давать допуск". Только тот, кто получил его, может участвовать в политических процессах, хотя не-обходимость такого допуска нигде в законах не упоминается. Нередко адвокаты теряли его после того, как заходили в защите обвиняемого, по мнению КГБ, слишком далеко.

Нет ни малейшего сомнения, что никто из имеющих такой документ не решится защищать меня так, как того требуют мои интересы, то есть разоблачать фальсификации и подтасовки КГБ, требовать моего полно-го оправдания. Легко представить, как казенный адвокат станет вести себя на суде: он будет поддакивать прокурору, осуждающему "враждеб-ную антисоветскую деятельность", начнет "восстанавливать истину", доказывая, что то-то делал не я, а, скажем, Лунц, то-то -- Бейлина, и вообще, мол, я стал жертвой более опытных сионистских провокаторов. Таким образом, поединок между прокурором и адвокатом лишь поме-шает мне отстаивать свою позицию. Подобная, с позволения сказать, защита мне, естественно, была не нужна, и я очень надеялся, что и мои родственники не поддадутся на шантаж и посулы органов. Они действи-тельно устояли, однако лишь спустя немало времени я узнал, как силь-но давили на маму, и не только КГБ, но даже многие друзья, считав-шие, что так для меня будет лучше.

Прошел месяц с тех пор, как я начал знакомиться с материалами де-ла. Адвокат, которого КГБ грозился навязать мне, не появлялся, и я надеялся, что они -- хотя бы временно -- отказались от своей затеи.

Шестнадцатого марта днем я сидел, как обычно, у Солонченко, за-рывшись в бумаги, когда в кабинет вошли Володин и Илюхин.

-- Анатолий Борисович, -- обратился ко мне Володин, -- мы решили дать вам возможность еще раз написать родственникам, кому именно вы поручаете подобрать адвоката.

Я помедлил, пытаясь понять, что означает подобная щедрость.

-- Хорошо, но тогда я должен им объяснить, какие требования я предъявляю к защитнику.
[1] [2] [3] [4]