Дневник (Ее жизнь, миссия и героическая смерть) (15)

Мариетта сразу замолчала и ушла. С тех пор, приходя на дежурство, она тут же заносила Анико стул с тазом для умывания и оставляла его в камере.

Та же Мариетта, узнав, что Анико никто не приносит передач, принесла ей пакет с едой, взятой из чужих посылок.

Надзирательницы-немки снабжали Анико также всеми материалами для изготовления кукол: бумагой, нитками, карандашами. Однажды мне тоже передали от нее две бумажные куклы: мальчика и девочку, шагающих держась за руки. Вся камера была в восторге от ее рукоделия. Куклы становились все разнообразнее, красочнее и искуснее. Она начала раздавать их не только заключенным, но и надзирательницам, которые охотно их принимали. Анико изготовляла также куклы, в стиле рококо, куклы, изображавшие оперных персонажей - Кармен, Баттерфлай {357} и других.

Но самыми популярными были "палестинские куклы": кибуцники и кибуцницы с лопатами, заступами или граблями на плече.

Как-то она сказала мне: "Я рада, что не совсем зря потеряла в тюрьме время: многие стали тут благодаря мне сионистами". В то же время она выразила недоумение, что у нее до сих пор нет никаких сведений извне. Она была уверена, что никто не знает о ее судьбе. В противном случае, сюда бы дошла какая-либо весточка.

С тех пор я стала искать пути, как сообщить на волю, что Анико схвачена и находится здесь.

В следующий "день передач", возвращая пустую сумку, я вложила в нее записку, в которой поблагодарила Маргит за заботу обо мне и как бы между прочим попросила в дальнейшем посылать мне два пакета, так как я должна делиться с Анико. Записка не была обнаружена и дошла до Маргит, которая, в свою очередь, немедленно передала ее моей сестре, принимавшей всегда участие в приготовлении передач. Сестра решила, что я лишилась рассудка: она ни на мгновение не допускала мысли, что Анико может находиться где-то здесь. Но на следующий день она неожиданно узнала об этом из другого источника.

Во время нашей следующей встречи на прогулке я попыталась выведать у Анико, с каким заданием она прибыла сюда. "Я не вправе говорить об этом: это военная тайна, - сказала она. - Скоро война кончится - все узнаешь. Но не будь это военной тайной, я все равно не {358} рассказала бы: очень трудно хранить молчание во время допроса - чем меньше знаешь, тем лучше". "Даже если ты не расскажешь мне, я убеждена, что ты вступила в армию не из-за горячей приверженности к англичанам. За всем этим кроется какое-то еврейское дело". - "Твое предположение верно, мама", - ответила Анико, сжимая мне руку. "Но вопрос в том, стоило рисковать жизнью из-за такого безграничного фанатизма?" Она ответила шепотом, но решительно: "С моей точки зрения - стоило". Потом она добавила: "Но ты можешь быть уверена - я не сделала ничего такого, что могло бы нанести вред Венгрии. Более того, что считается сегодня преступлением, завтра будет, несомненно, считаться добродетелью".

Во время другой встречи Анико рассказала мне, что на первом допросе она попалась в расставленную ей ловушку. Не добившись у нее никаких показаний о найденных при обыске наушниках, следователи сказали ей, что им и без того известно достаточно: один парень из ее группы во всем признался и завтра он будет казнен. Поверив этому, Анико поспешила заявить:

"Он не имеет абсолютно никакого отношения к этому делу. Радиоаппарат был мой". Тогда ее подвергли пыткам, чтобы узнать у нее код.

Однажды в "разговоре" через окно Анико спросила, не хочу ли я изучать иврит - ведь раньше у меня никогда не было для этого столько свободного времени. Чтобы доставить ей удовольствие, я согласилась, хотя мне было совсем {359} не до этого. С тех пор она стала ежедневно посылать мне отлично составленные уроки. Но в тесноте камеры, да еще при моем тогдашнем душевном состоянии, я не смогла отдаться занятиям и спустя две недели я сообщила ей об этом. Так уроки и прекратились.

В один из первых дней августа исполнилось двадцать пять лет моего замужества. Я, конечно, и не думала отмечать эту дату в тюрьме. Но Анико с трогательным вниманием вспомнила мою серебряную свадьбу и преподнесла мне самодельный подарок.

Это была покрытая фольгой коробочка из-под детской присыпки, в крышку которой были натыканы 25 белых роз из ваты; стебельками служили кусочки соломы из тюремного матраса. Создалась полная иллюзия большого букета роз. Была и бумажная невеста с длинной вуалью и букетиком роз в руках. К подарку было приложено стихотворение, которое я, однако, уничтожила, чтобы не оставалось лишних следов существующей между нами связи. Но хорошо запомнила его содержание, глубоко символичное по смыслу:

Воспоминания - как бумажные цветы,

они не вянут и всегда кажутся свежими.

Иногда смотрит на них человек

и забывает, что они неживые.

Между тем активность Анико достигла своей высшей точки. Сигнализация через окно, {360} ставшая регулярной, предназначалась уже не только для меня - она превратилась в постоянный источник известий, военных новостей. Когда Анико знаками передавала эти новости, их с жадностью ловили заключенные всех камер, окна которых были обращены в сторону тюремного двора. Я была в отчаянии от такого безрассудного смелого поведения Анико, которое могло повлечь за собой ухудшение ее и без того опасного положения. Однако мои попытки повлиять на нее остались безуспешными.

Как-то утром, передавая последние новости, она приложила кончики указательного и среднего пальцев горизонтально к верхней губе, а ребром ладони другой руки стала водить взад и вперед по горлу, как бы разрезая его. Все сразу поняли, что она имеет в виду Гитлера. А во время послеобеденной прогулки распространилась весть о покушении на Гитлера.

Как узнала она об этом? В первую очередь через так называемых "вольных арестантов", т. е. политических заключенных - венгров, которые пользовались особыми привилегиями. Они снабжали Анико газетами, книгами и обрывками новостей. Кроме того, она немало узнавала от своих попутчиц в полицейской машине, когда ее возили на Швабскую гору. Встречавшиеся там с Анико заключенные рассказывали, как они удивились, видя необычно мягкое обращение с ней немцев. Ей нередко приносили обед (который она неизменно раздавала), а иногда и газеты. Конвоиры, в большинстве сербы из южных {361} районов Венгрии, тоже благоволили к ней. Она завоевала их симпатии, разговаривая с ними на сербском языке, которому научилась в Югославии, у партизан.

Однажды вечером в нашу и без того переполненную камеру поместили еще четырех заключенных - двух женщин из Дебрецена и двух девушек - еще почти детей - из Будапешта. Они пытались бежать из Венгрии, были схвачены на границе и уже подверглись допросу на Швабской горе. Они спешили поделиться с нами своими впечатлениями. Одна из них спросила, знает ли кто-нибудь из нас ту девушку, которая приветливо встречает новых заключенных, подбадривает их и дает им всевозможные полезные советы и наставления. "Это Анико - дочь нашей Катерины", - смеясь ответили сразу мои подруги.

Одна из девушек рассказала, что ей пришлось провести с Анико несколько часов в штабе гестапо. Анико спросила водившего ее на допрос конвоира офицера СС: "Какое вы назначили бы мне наказание, если бы это зависело от вас?".

Эсэсовец ответил: "Я бы вас вообще не наказывал, так как никогда еще не встречал такой мужественной девушки".

Когда я спросила об этом случае Анико, она сказала: "Да, это верно. Немцы, в отличие от венгров, не пытали меня и вообще не применяли ко мне никакого насилия. Они стараются добиться от меня нужных показаний психологическими {362} средствами, главным образом вежливым обращением".
[1] [2] [3] [4]