18. Интерьер. Бальный зал в губернаторском дворце. (Ночь)

18. Интерьер.

Бальный зал в губернаторском дворце.

(Ночь)

Хрустальные канделябры отражают мягкий свет от мраморных колонн. Вверху на хорах играет духовой оркестр. Самая избранная публика православной Одессы, знатнейшие из знатных, танцуют мазурку.

Сам господин губернатор возглавляет танцующие пары, сверкая вицмундиром, перетянутым муаровой лентой в изобилии орденов и медалей. Его, уже немолодая, супруга плывет с ним рядом в танце, отражаясь в зеркалах мигающими огоньками бриллиантового колье.

Музыка оборвалась. Танцующие отошли к колоннаде. Дамы обмахиваются веерами, мужчины, кто постарше, присели в мягкие кресла передохнуть и отдышаться. Ливрейные лакеи бесшумно выросли, как из-под сияющего паркета, с подносами на вытянутых руках полными бокалов с освежающими напитками.

Губернатор опустился в золоченое кресло, а его супруга, стоя за его спиной, обратилась к публике.

Губернаторша. Дамы и господа! Наши уважаемые гости! Его превосходительство губернатор и я растроганы отзывчивостью ваших благородных сердец. Мы до глубины души тронуты вашим порывом, с которым вы откликнулись на наше приглашение посетить благотворительный бал в пользу несчастных детей-сирот православного вероисповедания. Его превосходительство, мой супруг, губернатор славного города Одессы и я уверены, что ни одна душа не останется равнодушной к трепетным голосам этих бедных сирот, наших младших братьев во Христе. Да не оскудеет рука дающего. Бог в помощь, дамы и господа.

Стройный и красивый молодой офицер, в сиянии аксельбантов и эполетов на новеньком, с иголочки, мундире, возник рядом с женой губернатора, вытянув на руках серебряный поднос. Бородатый поп, в черной рясе и с большим золотым крестом на груди, встал со стороны губернатора.

Публика зашевелилась, медленно продвигаясь к хозяевам. Мужчины полезли за обшлага сюртуков и визиток за портмоне.

Поп раскрыл рот в глубине бороды и воззвал к пастве густым басом.

Поп. С именем Божьим на устах, с верою в могущество всевидящего ока Господня! Кто желает быть первым?

Элегантная юная барышня, покраснев и волнуясь от выпавшей на ее долю чести, первой пересекла паркетный глянец зала, присела в поклоне перед губернаторской четой и, сняв с пальчика кольцо с бриллиантом, с легким звоном уронила его на серебро подноса.

Губернаторша расцеловала ее в обе щечки, а его превосходительство, привстав, приложился к ручке. Поп благословил ее, осенив крестом. Изнемогая от счастливого волнения, вся зардевшись юным румянцем, барышня поплыла по паркету назад, сопровождаемая вежливыми завистливыми аплодисментами.

И тогда возник тучный, с апоплексической шеей мосье Тартаковский. Он выкатился из-за колонны на своих коротеньких ножках под руку с задыхающейся супругой. Они оба склонились в глубоком поклоне, насколько позволила одышка.

В публике сделалось смятение: дамы наморщили свои прелестные носики, мужчины недоуменно вскинули брови. Отдуваясь и сопя, мосье Тартаковский порылся в недрах своего обширного сюртука, извлек кошелек, из него — сторублевую хрустящую ассигнацию и, победоносно взглянув на холеных гостей, двумя пальцами положил на поднос.

Жена губернатора удивленно приподняла бровь.

Губернаторша (кисло). Браво.

Мадам Тартаковская поспешно протянула губернатору свою, унизанную кольцами, руку для поцелуя, но он, должно быть, по старости, не разглядел ее порыва.

Мосье Тартаковский извлек из кошелька еще одну ассигнацию, поразмыслив, добавил вторую и положил на поднос, прихлопнув все три ассигнации ладошкой.

Тартаковский. Для наших страждущих братьев во Христе.

И всхлипнул, сдерживая обуревающие его чувства.

Поп вознес крест для благословения над лысой головой еврея, но, поразмыслив, безмолвно вернул крест на свою грудь.

Губернаторша (стараясь загладить неловкость). Благодарю вас, господин Тартаковский, наш христианский Бог, непременно примет во внимание вашу щедрость и великодушие. А пока, исполнив свой долг, можете вернуться на свое место.

Оркестр на хорах грянул туш.

Но супруги Тартаковские так и не вернулись на свое место. Ибо из-за кресла губернатора выросла высокая мужская фигура, в ладно сидящем на нем вечернем костюме, и женская, в черном домино.

Беня и Соня, а это были они, приветливо улыбнулись публике по левую сторону зала, а затем по правую. После чего Беня обратился к публике как можно галантней, но с неистребимым еврейским акцентом.

Беня. Дамы и господа! Высокоуважаемая публика! Зачем нервничать? Зачем портить свою кровь? Бал продолжается, дамы и господа!

Оркестр захлебнулся и умолк на полуноте.

Публика застыла. Мужчины, сидевшие в креслах, вскочили на ноги.

Крепкие, элегантно одетые фигуры с прикрытыми черными масками лицами появились в разных концах бального зала. Очень вежливо, они лишь легким касанием пальцев, вернули гостей в кресла. Беня, тоже в маске, продолжает свою речь, белозубо улыбаясь своим слушателям.

Беня. Бал продолжается, дамы и господа, в пользу осиротевших детишек, которых очень и очень много в нашей Одессе. Но, многоуважаемые дамы и господа, почему вы упустили из виду маленьких еврейских сироток? Один Бог знает, на сколько их больше в Одессе, чем христианских сирот, ибо так уж вышло, что в Одессе обитает куда больше евреев, чем православных. Они тоже хотят ням-ням, то есть, попросту говоря, хотят кушать. Так что будет справедливо, если вы что-нибудь уделите и для них. Во имя Христа и нашего еврейского Бога.

Один из гостей, в эполетах и орденах, бросив свою даму, ринулся к выходу, плечом высадил запертые двери и… застыл столбом.

Как многоцветные статуи, вытянулись в одну линию вдоль мраморной стены гостиной ливрейные лакеи, как змеями, опутанные кольцами веревок с ног до головы, с выпученными глазами и заткнутыми кляпами в разинутых ртах. Шеф жандармов тоже связан, и его сабля и револьвер аккуратно сложены у хромовых сапог, как знак капитуляции.

Беглец в эполетах, пятясь задом и цепляясь сапогами за болтающуюся на боку саблю, вернулся в зал, уныло позванивая дрожащими шпорами.

Беня Крик указал пальцем на Тартаковского.

Беня. Как гость еврейского происхождения, я полагаю, банкир Тартаковский будет первым, кто проявит щедрость.

Тартаковский беспомощно глянул на губернатора, совсем утонувшего в кресле, открыл непослушной рукой кошелек и протянул Королю ассигнацию.

Беня. Ай-яй-яй… Стыд и позор, мосье Тартаковский. Я покраснел до корней волос. Триста рублей для православных сирот и лишь пятьдесят у вас нашлось для своих, еврейских. Я унижен и оскорблен, мосье Тартаковский, за нашу нацию, к которой никто из этих людей не пылает любовью, и вы вашим поступком только добавили поленьев в костер антисемитизма.

С этими словами Беня Крик легко отобрал из руки Тартаковского кошелек.

Тартаковскому ничего не оставалось, как задушенным голосом воззвать.

Тартаковский (шепотом). Помогите.

Люди Короля вежливо снимают драгоценности с рук и шей у дам, деньги и часы у мужчин.

Беня. Да, дамы и господа! Помогите… еврейским сироткам. Можно наличными, можно перстнями и колечками… не откажемся и от браслетов и колье. Как люди воспитанные, вы не станете вульгарно противиться.