18

18

Снотворное. Прелестные, прозрачные, изумрудно-зеленые капсулы, надежно хранящие в себе умиротворение, дарующие покой в опасные темные часы. Не всякий человек двадцатого века отважится на путешествие из вечера в утро без них. Но какие сны можно увидеть, находясь в этом искусственном забытьи… Есть и другие средства. Бутылка. «Хейг», «Дьюарс», «Блэк энд Уайт», «Джонни Уокер», старые надежные друзья, их можно найти в любом баре, в Риме или в другом городе. Быстрое полночное отключение. Алкоголь плюс натрий-этил-метил-бутил-барбитурат равняются шести часам забытья, а что, в сущности, лучше этого состояния?

Расплата приходит позже.

Лишь на мгновение, когда свет уже выключен, перед тем как химия полностью овладеет измученным, беспокойным телом, душу охватывают желания, чувство потери, вины…

А утром – калейдоскоп безумных снов, звонок телефонистки, исполняющей его просьбу: «Sono к sette[47], сеньор Эндрус». Пора в студию. Бензедрин помогает одолеть вялость, сельтерская – справиться с похмельем, черный кофе придает бодрость, избавляет перед бритьем от дрожания рук.

Спи. Платить будешь потом.

Воскресное утро.

Джек спустился в вестибюль, немного опоздав. Худой, бледный, чисто выбритый Брезач ждал его, с презрением глядя на элегантных дам, спешащих в церковь. Джек посмотрел на парня, почти ненавидя его. Макс выполнил свое обещание и принес сценарий Брезача. Он оказался блестящим. В нем рассказывалось о трех венгерских эмигрантах и молодом студенте-американце, живущих в Риме в одной комнате, которую им сдала сумасшедшая старая дева, никогда не покидавшая Италии. Тут Брезач явно использовал опыт Макса. Грустную, забавную, горькую историю оживляла комичная и страстная любовь, вспыхнувшая между одним из беженцев и юной американкой, путешествующей с матерью по Европе. Сценарий, простой и ясный по форме, отличался яркостью образов и языка; он был написан с мастерством, поразительным для молодого человека, практически не имевшего опыта работы в кино.

Увидев Брезача в дальнем конце вестибюля и вспомнив о сценарии, Джек разозлился оттого, что теперь на него свалился еще и груз нового открытия. Теперь он чувствовал себя не только причастным к личной драме Брезача, но еще и несущим ответственность за его талант, будущее.

Худой, уязвимый, требовательный, опасный Брезач направился к Джеку; Эндрус почувствовал себя попавшим в ловушку.

– Я пришел вовремя, – сказал Брезач. Это прозвучало как упрек.

– Да, – согласился Джек.

Подойдя к стойке, он положил на нее свой ключ. Портье протянул ему два конверта. Джек раскрыл один из них. Итальянская почтовая служба уведомляла его о том, что телеграмма, посланная матери Вероники, не была доставлена получателю ввиду того, что он не проживает по указанному адресу.

Первый подарок воскресного утра, подумал Джек. Священный день отдохновения.

Вместе с Брезачем он вышел на улицу, где их ждал Гвидо. Джек без комментариев протянул конверт юноше.

Брезач, остановившись, принялся читать. Покачал головой. Джек разорвал второй конверт. Там была телеграмма, отправленная из Цюриха вчера вечером в десять тридцать. «Не беспокойся, дорогой. С любовью, Вероника». Значит, вчера в половине одиннадцатого она была жива и находилась в Цюрихе. Заметив, что Брезач приблизился к нему, Джек спрятал телеграмму в карман.

– Ничего не понимаю, – сказал Брезач, сворачивая почтовое извещение. – Она же сама дала мне этот адрес.

– Ты когда-нибудь посылал туда письма или телеграммы? – спросил Джек.

– Нет, – ответил Брезач. – Она оставила его мне на тот случай, если произойдет нечто непредвиденное. Ничего непредвиденного не случилось. До настоящего времени. Что у вас там еще? Тоже связано с Вероникой?

– Нет, – сказал Джек.

Они сели в машину, и Гвидо повел ее по солнечным улицам, в столь ранний час уже заполненным итальянскими семьями.

Позже я покажу ему телеграмму, решил Джек. Но прежде обдумаю ситуацию. Цюрих. Кто ездит в Цюрих? Зачем ездят в Цюрих?

Брезач, запахнув пальто, уставился в окно. Они проехали мимо недавно построенной церкви, новые стены которой выделялись среди потемневших от непогоды соседних зданий. Последние прихожане спешили по ступенькам к мессе; Брезач смотрел на них так, словно их вид оскорблял его.

– Вот в чем нуждается этот город, – сказал он. – В новых церквах.

Сняв очки, он принялся яростно протирать их галстуком, затем снова надел.

– Ехать к Делани, – произнес Брезач, – пустая трата времени. Между нами – пропасть.

– Не торопись с выводами, – сказал Джек.

– Вы отдали ему мой сценарий?

– Да.

– Он его прочитал?

– Не знаю.

– А вы?

– Да, – ответил Джек.

Он ждал, что Брезач поинтересуется его мнением. Но парень, забившись в угол, только фыркнул и совсем по-детски сказал:

– Не знаю, почему я позволил вам уговорить себя.

– Ты хочешь здесь выйти? – раздраженно спросил Джек, понимая, что его слова – лишь следствие дурного настроения; он не мог оставить Брезача ни здесь, ни в другом месте.

Парень заколебался.

– Какого черта, сказал он. – Теперь-то. Он посмотрел на улицу.

– Вы, кажется, говорили, что Делани живет возле Большого цирка.

– Верно, – подтвердил Джек.

– Он едет в сторону Париоли.

Брезач указал на сидящего за рулем Гвидо.

– Успокойся, – сказал Джек. – Тебя никто не похищает. По утрам Делани берет уроки верховой езды. Он может побеседовать с тобой только в это время.

– Уроки верховой езды? Брезач снова фыркнул.

– Он что, собирается ускакать на Столетнюю войну?

На несколько секунд Брезач погрузился в подавленное молчание.

– Вы спали этой ночью? – спросил он.

– Да.

Джек не стал говорить о снотворном и виски.

– А я нет, – мрачно произнес Брезач. – Лежал в постели и слушал крики Макса, его мучили кошмары, я будил венгра, когда ему становилось совсем плохо. Вот что я вам скажу. Если до конца недели Вероника не даст о себе знать, я иду в полицию.

Он с вызовом уставился на Джека.

– Тебе не придется идти в полицию, – сказал Джек. – Она уже дала о себе знать.

Когда?

– Сегодня утром.

– Где она?

Брезач пристально, недоверчиво посмотрел на Джека.

– В Цюрихе. Где?

– В Цюрихе.

– Я вам не верю.

Джек вытащил телеграмму, протянул ее Брезачу. Парень прочитал короткое послание, обиженно сжав губы в узкую полоску, потом смял бланк и сунул его в свой карман.

– Дорогой, – – произнес он.

– У тебя есть какие-нибудь предположения насчет того, где она могла остановиться в Цюрихе? – спросил Джек.

Брезач мрачно покачал головой.

– Понятия не имею, где она могла остановиться.

Он вытащил из кармана смятую телеграмму, бережно разгладил ее на колене и принялся изучать.

– Что ж, во всяком случае, она жива, – сказал он. – Вы рады?

– Конечно, – отозвался Джек. – А ты?

– Не знаю, – сказал Брезач, разглядывая бланк, лежащий на его ноге. – Я наконец-то по-настоящему влюбился, и вот чем это кончилось.

Он с горечью щелкнул по листку пальцем.

– Я был с ней счастлив три месяца. Как вы думаете это предельный срок? Максимальная доза? А дальше – безграничное отчаяние? А что чувствуете вы? Представьте, что вы никогда больше ее не увидите, а эта телеграмма – ее последние слова, обращенные к вам. Что будет с вами? Вы вернетесь в Париж, к своему благополучию, к жене и детям, и будете вести себя так, словно ничего не случилось? Забудете ее?

– Я ее не забуду, – сказал Джек.

– Эндрус, – произнес Брезач, – вам что-нибудь известно о любви?

– Кое-что, сказал Джек. – Например, то, что она не кончается одной телеграммой.

– Тогда чем она кончается? Я бы хотел это знать. Вы слышали легенду о мальчике из Спарты и лисе? – спросил Брезач.

– Да.

– Она гораздо более емкая, чем кажется на первый взгляд, – сказал Брезач. – Это аллегория, она насыщена символами. Лиса – это любовь, которую вы вынуждены скрывать; вы не выставляете ее напоказ, потому что не можете этого делать, она сидит внутри и сначала лижет вас, потом делает пробный укус, как бы играя, затем, войдя во вкус, начинает пожирать вас всерьез.

– Перестань себя жалеть, – сказал Джек. – Это – худшая черта твоего поколения.

– Плевать я хотел на мое поколение, – сказал Брезач. – Я ничем с ним не связан. Легенда о спартанце и лисе для меня важнее всех книг, написанных о моем поколении.
[1] [2] [3] [4]