13 (1)

13

В небольшом просмотровом зале нас сидело восемь человек. Ноги у меня ныли от долгого хождения по Лувру. В кинозале стоял застарелый запах табака и пота. Само здание на Елисейских полях было уже обветшалое, со скрипучими старомодными лифтами. В коридорах полумрак, словно люди, часто бывавшие здесь, не хотели, чтобы замечали, когда они приходят и уходят.

Кроме Фабиана, Лили и меня, рядом с нами сидела восхитительная француженка, которую звали Надин Бонер. Сзади в углу притулился кинооператор – седой, усталый старик лет шестидесяти пяти, в берете и с вечной сигаретой в зубах. Он выглядел слишком старым для такого рода работы в кино и все время сидел с полузакрытыми глазами, словно не хотел напоминать о том, что именно он снимал фильм, который мы должны посмотреть.

В дальнем боковом проходе уселись две звезды этого фильма: стройный смуглый молодой человек, вероятно африканец, с меланхоличным печальным лицом и веселенькая хорошенькая американка по имени Присцилла Дин, блондинка с «конским хвостом». Ее свежее цветущее личико казалось здесь явным анахронизмом, напоминавшим о давнем поколении девственниц американского Среднего Запада. На ней было строгое платье, и она выглядела столь добродетельной, как только может выглядеть белоснежный, туго накрахмаленный девичий передник с кружевами. Меня без всяких церемоний, по-деловому, представили всем. Со стороны могло показаться, что мы собрались на какую-нибудь лекцию, скажем, о здоровом питании.

Длинноволосый и бородатый субъект в куртке, сшитой из портьерной ткани и покрытой сальными пятнами, сидел отдельно от всех. Он выглядел так, словно только что проглотил какую-то дрянь, и в ответ на мое приветствие просто проворчал что-то.

– Это критик, – прошептал мне Фабиан. – Собственность моей Надин.

– Рада познакомиться, – сказала мне Надин Бонер, протягивая мягкую и нежную руку. Сама она была маленькая, изящная, с бросающимся в глаза бюстом, добрая половина коего выпирала из низкого выреза ее черного платья. У нее был очень ровный красивый загар. Мне представилось, как она бесстыдно голая загорала на пляже в Сен-Тропезе в окружении таких же оголенных распутных мужчин.

– Чего это киномеханик копается? – обратилась она к кинооператору. – Мы ждем почти тридцать минут, – произнесла она по-английски с тем французским акцентом, который так нравится американцам.

Кинооператор снял трубку телефона, прокричал в нее что-то по-французски, и свет в зале стал меркнуть.

В последовавшие полчаса я был несказанно рад тому, что сидел в темноте. Я дико краснел, хотя никто и не мог заметить этого, мое лицо пылало, подобно лампе с инфракрасным излучением. То, что демонстрировалось на цветном экране, мой отец назвал бы совершенно неописуемым. Возникали всевозможные совокупления, в разнообразных положениях и позах. Втроем, вчетвером, с животными, включая черного лебедя, перемежаясь с лесбийскими забавами и орально-генитальными изощрениями, по терминологии, принятой в «Плейбое». Были также сцены садизма и мазохизма, и того, что я вовсе не знаю, как назвать. Словом, на любой вкус, как объяснил мне Фабиан.

Действие как будто происходило в середине прошлого века, мужчины были в цилиндрах и сюртуках, некоторые в гусарской форме и сапогах со шпорами, женщины – в кринолинах и турнюрах. Иногда нам показывали старинный замок и полногрудых крестьянок, которых затаскивали в кусты. Надин Бонер, в черном парике, полуодетая с озорным лицом школьницы, играла роль распорядительницы всех вакханалий, размещая тела в определенном порядке, как хозяйка перед приемом гостей расставляет в гостиной вазы с цветами.

Фабиан говорил, что сценарий написан весьма литературно, но пока что никто на экране не произнес ни слова. Его озвучат позже, пояснил он мне. Время от времени на экране появлялся ангелоподобный молодой человек в длинной розовой мантии, отороченной мехом. В руках у него были садовые ножницы, которыми он подстригал кусты, а в промежутках между этим занятием простодушно поглядывал на нас. В других случаях он восседал в походившем на трон позолоченном кресле и бесстрастно взирал на всевозможные сочетания тел, стремившихся к оргазму. Выражение его лица ни разу не менялось, лишь однажды, когда все достигли пика наслаждения, он безмятежно поднес к лицу роскошную розу на длинном стебле и понюхал.

Надо отдать должное Лили, которая сидела рядом с Фабианом: она еле сдерживала смех.

– Сюжет фильма очень прост, – шепотом объяснил мне Фабиан. – Действие происходит где-то в центре Европы. Молодой человек в мантии с садовыми ножницами – наследный принц. Кстати, рабочее название фильма «Спящий принц». Он только что женился на красивой иностранной принцессе. Отец принца, король, – его мы увидим на просмотре на следующей неделе, – желает продолжения царского рода. Но его сын – невинный юноша. Его совсем не интересуют девушки. Он всецело поглощен садоводством.

– Ага, теперь понятно, почему он с ножницами, – робко вставил я.

– Ну, естественно, – нетерпеливо кивнул Фабиан и продолжал: – Король поручает своей сестре, ее играет Надин Бонер, разбудить в племяннике мужчину. Принцесса, вышедшая за него замуж, безутешно рыдает в одной из башен дворца, одна на свадебном ложе, украшенном гирляндами цветов. Однако ничто не действует на принца, ничто не трогает его. У него по-прежнему тусклый безразличный взгляд. В замке все в полном отчаянии. И тогда наконец прибегают к последнему средству. Его тетя, то есть Надин, танцует перед ним в прозрачном хитоне с красной розой в зубах. Глаза принца загораются. Он приподнимается в кресле. Бросает садовые ножницы. Кидается к тете и заключает ее в объятия. Он танцует с ней. Целует ее. В любовном экстазе они падают на траву. Замок оглашается громкими приветственными кликами. Король объявляет брак с несчастной принцессой расторгнутым, и принц женится на своей тете. По сему случаю устраивается трехдневное празднество, которое отмечается свальным гулянием в кустах. Через девять месяцев у принца рождается сын, и в ознаменование этого события каждый год принц и его тетя-жена повторяют под звон колоколов свой первый брачный танец. Есть еще и побочная линия сюжета, в которой отчаянный злодей пытается захватить трон и тетю, но я не стану докучать вам рассказом об этом.

В зале зажегся свет, и я нарочно закашлялся, чтобы этим объяснить краску стыда на своих щеках.

– Короче говоря, – заключил Фабиан, – тут и нашим и вашим, если вы понимаете, что я имею в виду. Мы заманим интеллигенцию так же, как и остальную публику.

– Ну как, Майлс, – воскликнула Надин Бонер, поднимаясь со своего места во втором ряду впереди нас и превращаясь из искусной соблазнительницы в серьезную деловую женщину, – нравится, а?

– Замечательно, – сказал Фабиан. – Очень хорошо. Мы безусловно сорвем хороший куш.

Я избегал встречаться глазами с кем-нибудь, когда, выйдя из зала, мы столпились у лифта. Особенно я старался не глядеть на молодую американку Присциллу Дин, фигурировавшую в наиболее бесстыдных сценах. Вот уж кого я теперь без труда опознаю на любом нудистском пляже мира, даже с мешком на голове. Лили не поднимала глаз, сосредоточенно разглядывая пол лифта.

Мы пошли через Елисейские поля к эльзасскому ресторанчику, чтобы подкрепиться. Надин Бонер взяла меня под руку.

– Как вам нравится наша американочка в фильме? – спросила она. – Талантлива, не правда ли?

– Исключительно, – поддакнул я.

– У нее это побочная работа, – пояснила Надин. – Подрабатывает, чтоб оплатить обучение в Сорбонне. Занимается на факультете сравнительной литературы. У американок крепкий характер, не то что у европейских девушек. Вы согласны?

– Не могу судить. Я всего лишь пару недель в Европе.

– Как, по-вашему, фильм будет иметь успех в Америке? – с некоторой тревогой спросила Надин.

– О, да.

– Боюсь лишь, что, может, слишком круто замешано, – продолжала Надин.

– Я бы не беспокоился об этом.

– Майлса это тоже не беспокоит, – сказала Надин, призывно пожав мне руку. – Вы знаете, он просто незаменимый человек на съемочной площадке. Улыбки у него для всех без исключения. Вам тоже надо побывать на съемках. Ах, как все работают! Дружно и сообща, не считаясь со временем, сверхурочно, никогда не жалуясь. Оплата, конечно, небольшая, но звезды у нас на процентах с прибылей. Так вы заглянете завтра? Мы будем снимать сцену, в которой Присцилла одета монахиней…

– У меня много дел в Париже. Я ужасно занят.

– Будем рады вам в любое время. Не стесняйтесь, пожалуйста.

– Благодарю вас, – поклонился я.

– Скажите, а цензура в Америке пропустит наш фильм? – опять тревожно спросила Надин.

– Полагаю, что пропустит. Насколько мне известно, сейчас все это разрешают. Не исключено, конечно, что кое-где местный шериф может и запретить, – говоря это, я чувствовал, что будь я сам шерифом, то приказал бы сжечь этот фильм, не считаясь с тем, законно это или нет. Но я не полицейский, а – нравится мне это или нет – один из соучастников грязного предприятия. Тон задают мои пятнадцать тысяч долларов. И я попытался небрежно продолжить наше деловое обсуждение:

– А как во Франции? Тут не будет препятствий?

– Во Франции ужасные порядки, – пожаловалась Надин, опять ни с того ни с сего пожимая мне руку. – Никогда не знаешь, как обернется. Выступит с воскресной проповедью какой-нибудь старый боров, и на другой день кинозалы погрузятся в темноту. Или, скажем, попадется на глаза жене президента или премьер-министра наша афиша… Вы и представить себе не можете, какая ограниченность у французов в вопросах искусства. К счастью, на следующей неделе обычно возникает какой-то новый скандал, и нас оставляют в покое. – Неожиданно она умолкла и выпустила мою руку. Отойдя на два шага, она оценивающе оглядела меня. – Сразу же видно, что вы отлично сложены, а?

– Много ходил на лыжах, – сказал я.

– У нас еще нет исполнителя на роль злодея, – сказала Надин. – Он появляется в двух весьма занятных сценках. В одной вдвоем с Присциллой, а в другой с ней и нубийкой одновременно. Вас это должно заинтересовать и очень позабавить.

– Вы очень любезны, мадам, – сказал я, – но если моя мать в Америке увидит меня в таких сценках… – Мне было стыдно приплетать к этому мою покойную мать, но казалось, что так можно быстрее отвертеться.

– У Присциллы тоже мать в Америке, – возразила Надин.

– Разные бывают матери. К тому же я единственный сын, – продолжал я. – Поверьте, мне бы хотелось помочь вам, но я в любой момент могу уехать из Парижа.

Надин досадливо пожала плечами.

– Одни беспокойства у меня с этим фильмом. Постоянно не хватает исполнителей. Одни и те же лица и одна и та же случка. А у вас обаяние потаенного секса, вроде как у молодого похотливого священника, этакая интригующая порочность. Невинная испорченность. Совершенно новый ракурс.

– Нет уж, как-нибудь в другой раз, – решительно отказался я.

– Но я еще займусь вами, – и Надин продемонстрировала свою хорошо заученную улыбку наивной школьницы.

От двух выпитых кружек пива бородатый критик, похоже, вдохновился и возбужденно затараторил с Надин по-французски.

– Филипп, – пожурила Надин, – говорите по-английски. У нас ведь гости.

– Но мы во Франции, – громко возмутился Филипп. – Почему бы им самим не перейти на французский?
[1] [2] [3] [4]