Часть документов публикуется в Приложении.
"НЕ СТОЙ НА КРОВИ БЛИЖНЕГО..."
Священное Писание, кн. 3, гл. 19, строфа 16
ЯКОВУ МИХАЛОВИЧУ ЛЕВИНУ,
Человеку, Хирургу Божьей милостью">

Прорыв (9)

[1] [2] [3] [4]

-- Раньше Лениным срам прикрывал, как листиком, теперь Жаботинским... Выучился на свою голову!

Сергуня относился к ироническим "всплескам" Наума снисходительно: Наум -- это Наум!.. Он продолжал, как обычно на лекции, -- с того слова, на котором перебили: -- ...еврейская кровь не должна быть смазочным маслом на колесах русской революции.

-- Не спорю!.. Но вот мы рассылаем десятки писем. Я инженер. У меня нет юридической подготовки; возможно, нет даже юридического мышления. Одни потуги... А я приношу людям бумаги. Подпишите! Они и так рискуют, ставят себя под удар. Могу я допустить, чтобы из-- за моего незнания, запальчивости или неаккуратности были жертвы? Нет. Что я делаю? Алеф! -- Наум загнул палец. -- Я иду в Сахаровский комитет. Через чьи руки прошло письмо 39-- ти, ты знаешь!.. Сейчас наша бумага о "самолетчиках" у него, Андрея Дмитриевича. Они идут нам на помощь, а мы?.. "В тумане скрылась милая Одесса..."

Сергуня разрубил воздух ребром ладони. -- Это эмоции! Есть ли что-нибудь принципиальное, что нас объединяет? Демократов и сионистов. Сформируй мне. Точно. Это для меня важно. Я хочу понять!

Наум подумал, склонив голову набок, -- так он думал над листом ватмана. Наконец, он произнес негромко: -- Нас объединяет... м-м-м... стремление оставаться порядочным человеком в условиях насаждаемого аморализма... -Наум поднялся с камня, отряхнулся. Сергуня вскочил, взял Наума под руку, отвел в сторонку:

-- Наум, ты знаешь, я не трус. Это признал даже начальник читинского лагеря, где сидела Геула, с которым я вступал в разные словопрения. Я не хочу также выглядеть в твоих глазах скотиной, но вот что.. -- Понизив голос, он рассказал, что вскоре после "самолетного безумия" был спор такой же, какой они ведут сейчас. С одной стороны, отец и Володя Слепак, которых пригласили стать членами Сахаровского комитета. С другой стороны, я и... -Сергуня назвал фамилий десять. -- Ты был в Одессе, отвозил учебники "Элеф Милим", поэтому не в курсе. Мы запросили Министерство иностранных дел Израиля. Это ведь не просто -- отвернуться от академика Сахарова, мол, не треба... Какой ответ пришел, знаешь?.. Никаких контактов с демократ153"ическим движением. Ответ специального представителя Правительства Израиля Шауль бей... бен... забыл, чей "бен"... Прислали туриста, специально по этому вопросу.

-- А у Манефы Иванны ты не спрашивал?! -- вырвалось у Наума. -- А то спроси у Манефы!

-- Наум, -- с грустью сказал Сергуня. -- У тебя действительно нет юридического мышления. Мы -- не анархисты времен Бакунина, отвергающие все правительства сразу. Письмо -- это показуха. Паблисити! А мы заняты делом, которое, как тебе известно, творится не на виду... Есть мнение государства Израиль... Надо прибиться к какому-- то берегу. Их два. Выбирай. Иначе будешь болтаться, извини меня, как цветок в проруби... -- И ушел, шагая крупно, уверенным шагом, вминая асфальт, на котором оставались следы его дорогих итальянских сандалей.

Расстроенный Наум приехал ко мне на Аэропортовскую улицу за подписью. Я подписал письмо, позвонил друзьям, которые жили здесь же, в кооперативных домах "Московский писатель"; одни литераторы называли эти дома "голубым гетто", другие -- писательским гадючником. К одному из приятелей заглянул Юра Домбровский.* Еще одна подпись! Пока ждали соседей -- постоянных "подписантов", разговорились о русской глубинке. Я только что вернулся из Воркуты, Ухты и Норильска, где провел лето в геологических партиях. -- А в тундре есть евреи? Да?! -- воскликнул Наум, и в глазах его появился блеск старателя, наткнувшегося на золотую жилу. -- Это же все "ломовые" прорабы. Сварщики газопроводов. Подарок Израилю.

Я засмеялся, вспомнив прораба-еврея по кличке "Бугай", который каждое воскресенье выпивал с дружками по два литра на брата. И закусывал салом.

-- Они что, никогда об Израиле не говорят? -- возмущался Наум. -- Не может быть.

-- Как не говорят?! Случается...

-- Ну?! -- нетерпеливо воскликнул Наум. И спохватился: "нукать", вроде, невежливо; пояснил, что это у него не пустой интерес. Дов охватил всех, даже татов -- горских евреев. А тундра как-то выпала из внимания... Значит, это ложится на его, Наума, плечи.

Я улыбнулся, рассказал, как однажды мы собрались в деревянном ящике, заменявшем прорабскую. На забытой Богом речушке Чебью. Спасаясь от комарья, развели костерик прямо в ящике, на железном листе. Набросали свежей хвои для дыма. Разговорились. Все прорабы, инженеры участков оказались евреями. Несколько -- из Биробиджана. В центральных городах их не прописали, пришлось осваивать тундру. От меня требовали новостей; в частности, поинтересовались, правда ли, что из Москвы несколько семей отпущены в Израиль...Один из прорабов вдруг взорвался, вскричал, что он ненавидит "этих местечковых", которые рвутся в Израиль. "Они уедут, а тень падет на нас. Защити тогда диссертацию, попробуй!" Его резко оборвал начальник участка, которого и звали "Бугаем". В "Бугае" было трудно угадать еврея. Краснорожий, скуластый, курносый. -- "Скотина! -- воскликнул он, оторвавшись от своих бумаг. -- Даже уголовники, когда их товарищи бегут из тюрьмы, радуются. Знают, что оставшихся не помилуют, начнутся строгости, расправа, побои, 177"шмоны день и ночь, и все равно -- рады. Кому-то удалось вырваться на свободу... Вот ведь какая жизнь, -- добавил он, отмахиваясь от дыма, который ел глаза. -- Не замечаем, что стали жлобами. Хуже блатных. Рабы, которым свобода не нужна принципиально... Уехать, что ли? Чтоб не видеть, как людей превращают в 178"гавно.

Наум пришел в волнение необыкновенное. Сказал, что происходят одни и те же процессы и у них, на Электроламповом, и в тундре...

-- Людей превращают в навоз! Как будет возможность, слетаю туда. Подкину им литературки, учебники... Дай адресок! -- Получив еще три подписи в защиту генерала 180"Григоренко, он выкатился из квартиры. Не стал даже лифта ждать. -- Некогда! -- прокричал он откуда-то снизу. А мы с друзьями остались, выпили чайку с яблочным пирогом, который моя жена оставляла "про запас", на случай неожиданных дискуссий, которые в нашем доме не прекращались уже года три. Мы были подавлены. Особенно Юра Домбровский, который не был евреем и -- святой человек -- чувствовал себя виноватым в "дозволенном 181"жидоморстве", как он говаривал.

Расхождений во взглядах не было. Русское еврейство казалось нам экипажем подводной лодки, подорвавшейся на мине. Лодка лежит на грунте и уже не всплывет. С каждым часом дышать все труднее. Немногим "полезным евреям" дают кислород, и они, в страхе, ,что отберут спасительный шланг, кричат хриплыми голосами, что евреям в СССР хорошо. Ну, просто изумительно...

К сентябрю 1970 года, когда "самолетный процесс" стал приближаться, ожидание предстоящего погрома стало почти столь же ощутимым, как осенняя листва, которую ветер гнал по московским улицам.

Гуры, естественно, не могли сидеть сложа руки. Наум сказал, что самое действенное сейчас -- поворошить кочергой "сырые дрова", то есть западную прессу, которая вспыхивает на день-- два, а потом снова чуть тлеет. Иосиф Гур предложил созвать пресс-- конференцию у него дома. Никому не звонить. Гуля и Володя Буковский устно сообщат тем "коррам", которые понадежнее. Кто не станет запрашивать отдел печати МИДа... Пригласили восемь человек на чашку чая к Иосифу Гуру, члену Союза писателей.

Явились трое. Поглядели на накрытый стол. Удивились. Бутылок с водкой и коньяком намного больше, чем корреспондентов. Да и Лия расстаралась. Одолжила денег, где могла. За балыком стояла в очереди два часа. Наум принес авоську с апельсинами, Сергей -- шпроты. С миру по нитке.

Один из гостей представляет какую-то итальянскую газету. Он охотно пил и угощал коллег и, как подобает истинному итальянцу, бурно на все реагировал. Его взлохмаченная черная голова моталась по комнате, -- мешала всем, а писать он, как становилось очевидно, не собирался. -- Собака укусила человека, сеньоры, -- это не сенсация. Человек укусил собаку -- звоните немедленно. Я солдат-- наблюдатель, передающий новости... Наум поднес ему стакан водки и напомнил известную историю: когда командир бросился в атаку, солдаты-- итальянцы из окопа кричали ему: "Браво, капитан!"

Итальянец поперхнулся и до конца просидел в углу молча. А разговор выходил простой и резкий. Иосиф сказал, что они -- глаза и уши Запада -глаза закрыли, уши заткнули ватой... Евреи пытаются пробить "железный занавес" головой, окровавленными кулаками, -- почему за все лето об этом -ни строки? -- Вы бросили нас на произвол тюремщиков.

Тихий, корректный представитель "Ассошиейтед пресс" потер белые руки в кольцах. Сказал извиняющимся тоном: -- Мы -- коммерческое агентство. У нас есть другие интересы. Мы знаем, что купит массовый читатель. Он помолчал. -Вот, если бы еще один самолет... Иосиф прервал его: -- Новых самолетов не будет!

-- Евреи не захва... -- начал было Сергуня, но Наум изо всех сил опустил свой тяжелый туристский ботинок на его сандалет, и Сергуня затих с открытым ртом. -- Извините, но вы просто боитесь! -- произнесла Геула с брезгливыми интонациями в голосе. Тот взглянул на ее открытое, сильное, круглое лицо, на синий парашютный значок, приколотый на высокой груди, и признал честно:

-- Да, боюсь!.. Если я отправлю такую корреспонденцию, они поломают мою мебель, которая сейчас идет в Москву, они изобьют моих детей, которые ходят в школу. Права на машину они уже отняли, и я езжу на такси. А вышлют меня, я -- не герой. Я провалил миссию. Меня скорее всего понизят.

Никто ему не возразил, и он как-то замахал руками, оставшись один в этой густой тишине.-- Поймите, есть еще другая вещь, -- заторопился он. -Если мое присутствие в Москве станет нежелательным, могут закрыть наше предствительство в Москве и "Ассошиейтед Пресс" должно будет покупать новости в других странах.

Иосиф Гур усмехнулся:-- Значит, вы и дальше будете рассказывать миру свои побасенки о "голубях" и "ястребах" в Кремле? Тот взглянул на Иосифа холодно и не ответил.

Третьим журналистом был корреспондент "Чикаго Трибюн" Антони Астрахан.* Иосиф повернулся к нему и, чокнувшись с ним по случаю близившегося еврейского нового года, сказал просто: -- Ты еврей, Антони, и ты должен нам помогать. Иначе нас... -- и он шаркнул подошвой по полу: мол, разотрут, и следа не останется...

-- Антони мялся, говорил, что он давно отошел от еврейства. Но у него горело лицо, похоже, он был единственным здесь журналистом, . который испытывал некоторый стыд.

-- Тони! -- воскликнул Наум. -- Евреем вы можете быть или не быть; будьте человеком!

Антони ерзал, хотел что-то сказать. В этот момент Лия внесла на серебряном подносе, одолженном у соседей, маленькие белые чашки с кофе по-турецки.

-- Лия, -- сказал Иосиф громко. -- Не давай им кофе! Они его не заслужили!

Антони засмеялся, как-то нервно засмеялся, передернув плечами. А позже написал о советских инакомыслящих одну статью, другую. Пожалуй, он первым начал помогать серьезно.

Однако разворошить "сырые дрова" в эти страшно тихие дни не удалось. Какая же это сенсация, когда собаки рвут зубами человека!
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.