Запрещенный роман (6)
[1] [2] [3] [4]-- А как? Как смотреть?.. "Нам открыты все пути", если я Светлова Леля. Но закрыты, если я Белецкая Лиля.
-- А ты действительно из евреев? -- удивилась Галя.
-- А если и так, это что, стыдно?.. Наверное, стыдно, если у Рожнова на все звонки из министерства о Яше был один ответ: "У нас на факультете синагога..." И люди... с позволения сказать, люди!.. со страхом отступают. Никто не возразил... Господи, а чем занимается наш факультет какой уж год! Божится на всех собраниях, что все отныне и вовек останутся правоверными, молиться будут не двуперстием, а кукишем... И всюду так! Всюду...
-- Не может быть! -- категорически возразила Галя. -- Это ты... от болезни...
-- От болезни?! Ты что, не видишь, что обрушилось на страну?! Сперва рожновых объявили первыми среди равных...
Галя в испуге замахала руками.
-- Леля, ты в затмении! Леленька, это русский народ объявили! Ты что, не помнишь?
-- Я в своем уме, Галя. Успокойся, пожалуйста!.. Тебе, что ли, жизненно необходимо быть первой среди равных? Лично тебе?! Юрочке Лебедеву? Или Сергею Викентьевичу?! Вам нужны котурны?! Или ты, Галка, не прочь быть руководящей?..
-- Леленька, зачем ты меня обижаешь?!
-- Прости, Галя! Больно мне... -- Полежала с закрытыми глазами, трудно дыша. Продолжала, казалось, успокоенно, встряхиваясь вдруг, как птица, сброшенная на землю выстрелом: -- Сперва объявили рожновых первыми среди... неравных. А теперь официально обозначили, кто же они, самые последние, хотя и без того все знали, кто в Советском Союзе инвалиды пятого пункта... Представили их народу, как смертников, в белом... в белых халатах... Мой отец, между прочим, тоже всю жизнь в белом... Звонила домой, арестовали его ассистента, Владлена... Почему? Потому что он не Иванов, а Кац... Ты что, не видишь, что заваривается? К чему ведут?.. Это на сто лет вперед! Расхлебывать будут наши дети и внуки... Сергей Викентьевич говорил, когда народу кадят со всех амвонов, объявляют "первым", руководящим, великим, быть ему в собственной крови по шею...
Леля задыхалась. Ее тихий напряженный голос звучал, как крик о помощи.
-- Яша был гордостью Сергея Викентьевича. Где он? Отняли его...
-- Леленька, Леленька! -- в замешательстве воскликнула Галя. И вдруг она закричала почти во весь голос. -- Так ведь и у меня хотят отнять любимого, разве не так? Он меня не понимает, и я его не понимаю...
В палату вбежал дежурный врач и выпроводил Галю в коридор.
-- Вас зачем сюда впустили? Волновать больную?!
... С каждым днем на тумбочке росла стопка официальных ответов: "Ваше письмо переслано в Министерство высшего образования, откуда вы..."
К ее судьбе были бесчувственны. Бесчувственны!
Теперь у ее чуть освещенной койки днем и ночью дежурила медицинская сестра. Один консилиум следовал за другим. Очередной диагноз отбрасывали вместе с листком календаря.
Ясно было лишь одно. Главный врач сказал это измученным голосом, выйдя вместе с коллегами из палаты Светловой:
-- Мы ее теряем...
Ей строго-настрого запретили читать. Она вымолила у сестры разрешение просмотреть хотя бы одну из книг, купленных для нее Юрой Лебедевым. Это была история университета, юбилейное издание в роскошной, с золотым тиснением, обложке.
Она несколько дней листала плотные, с цветными портретами ученых, страницы, ища что-то, наконец, остановила свой взгляд на тексте пропуска, который имел хождение в 1905 году, во время осады университета черносотенцами из Союза Михаила Архангела.
"Дана сия тому-то в том, что он не студент, и вообще не интеллигент, а поэтому избиению не подлежит.
Шмаков.
Приват-доцент Никольский".
Леля выронила книгу и откинулась на подушку, тараща глаза, как человек, который вдруг шагнул из яркого света в полный мрак.
VI
Услышав по телефону скороговорку справочной: "Больная Светлова? Состояние резко ухудшилось", Юра остался дома и до полуночи пролежал на койке лицом вниз.
Ничто так не изнуряло, как состояние беспомощности.
Утром к нему ворвалась Галя. Глаза заплаканные.
-- Юра, надо лечь костьми! -- сказала она яростно. -- Прорвемся к Татарцеву. В нем есть что-то человеческое... Лелю надо спасать, хотя она и еврейка!..
Юра бродил с Галей по занесенным снегом переулкам и тупичкам, утирая ушанкой леденевшие щеки и понимая -- идти некуда...
-- Вы к кому? -- окликнула его в Министерстве высшего образования секретарша. -- К Татарцеву?.. Вам же сказали!
Более месяца Юра пытался попасть на прием к замминистра татарцеву! Где только он не был! В ректорате, в редакции "Правды", в филиале Академии наук. Все сочувственно выслушивали, иногда звонили, а потом либо бессильно разводили руками, либо давали строгое указание не записывать на прием этого Лебедева...
Впервые Юра ощутил, что значит быть свидетелем преступления, которого не хотят или не смеют замечать.
В ректорате Юре разъяснили: "Светлову обвинили во враждебной деятельности... Кто?! Несколько молодых ученых". И внушительно добавили: "Честнейшие люди. У нас нет никаких оснований не верить им".
Кто эти молодые ученые? Юра перебирал все известные ему имена ученых-филологов. Одно имя отпадало за другим. Так кто же они? Пусть посмотрят ему в глаза.
-- Прием перенесен на следующую неделю, -- и на этот раз сказала секретарша Татарцева. У Юры задрожали пальцы.
-- Доложите, я насчет Светловой... Она при смерти.
Возвратясь из кабинета, секретарша закричала:
-- Вам русским языком говорят...
И вдруг стихла.
С перекошенным от ярости лицом, Юра прошел мимо нее и резким толчком распахнул дверь.
Татарцев слушал Юру раздраженно. Подписав красным карандашом очередную бумагу, он прижал к ней тяжелое, из серого гранита, пресс-папье, которое показалось Юре обломком надгробной плиты.
-- Товарищ заместитель министра! -- воскликнул Юра. -- Я пришел не стипендию просить!..
Татарцев встал, отодвинул кресло и обошел заваленный папками стол походкой человека, который устремился на помощь... Почти участливые ("Такая талантливая!") слова его звучали искренней тревогой. Юра с надеждой вглядывался в круглое желтоватое лицо Татарцева. Этот человек, думал он, может сейчас, здесь, выписать Леле самый действенный, самый целительный рецепт...
Но когда Татарцев слушал Юру, прищур его полувиноватых глаз, казалось, говорил: "Все, что вы сообщаете, конечно, верно, но... я знаю то, чего вы не знаете".
Когда зазвонил один из стоявших на столе телефонов, Татарцев лениво поднял трубку и тут же бросил ее на рычаг. К белому телефону, стоявшему на отдельной тумбочке, у стены, он кинулся, как в осеннюю реку.
Юра не уходил, и Татарцев обругал себя за непоследовательность. Взял парня к себе, а ни научить уму-разуму, ни выгнать не успел... На все не хватает времени... "Как был зеленым..."..
Прощаясь с Юрой, Татарцев многозначительно сжал его руку: "Если по отношению к ней поступили неправильно, мы, разумеется..." -- тут он смолк, и его холодная рука выскользнула из пальцев Юры.
"Зачем я добивался приема? -- с горечью потом вспоминал Юра. -- Кто эти мерзавцы? Кто мог написать на Лелю такое?"
... В университете его ждала Галя.
-- Кто мог это сделать?! -- воскликнули они в один голос, когда он рассказал ей, что Лелю оклеветали.