АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ: УТРЕННИЙ СОН
АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ: УТРЕННИЙ СОН
Утром, совсем рано, еще не рассвело по-настоящему, ко мне пришла Марина.
Нырнула под простыню, обняла меня, прижалась, и тягота моя, страдание и боль мгновенно утонули, растворились в половодье острого счастливого наслаждения.
Я слышал ее тихо рокочущий голос, смотрел на эти приоткрытые для поцелуя губы с чувственно-нежным разрезом, прикрытые сумраком ресниц глаза – и, безумея, я не воспринимал смысл ее слов, я был с ней, в ней, и мне было все безразлично, и со всем я был заранее согласен. Жаркий, бредовый, сладкий лепет, адреналин, бормочущий в крови, как весенний ручей…
– Санечка, давай плюнем на все. Бросим, забудем… Сделаем другую жизнь…
– Да…
– В богатстве нет ни смысла, ни кайфа. Есть только азарт движения наверх.
– Да…
– Ты все уже сделал… Ты все всем везде доказал… Дальше – пустота, дальше – больше горестей и потерь.
– Да…
– Ты и так почти один… Вчерашняя толпа – не родня, не друзья, это противные статисты, исходящий реквизит. Еще не поздно вернуться в люди…
– Да…
– Ты – умный, талантливый, сильный… Ты можешь все. Стряхни наваждение.
– Да…
– Вокруг – огромный, сказочный мир. Давай обойдем его… Давай подружимся с людьми, которые не зависят от твоей власти и денег… Ты еще не изведал счастья бескорыстной раздачи добра.
– Да…
– И губернатором тебе не надо быть – ты больше любого губернатора. Поверь мне, у нас губернатором человека можно называть только в насмешку. Бетховен, узнав о коронации Наполеона, в ужасе закричал: «Боже, какое снижение вкуса!»
– Да, моя любимая…
– Вся твоя жизнь и так сплошное Ватерлоо, и это звучит не ода «К радости», а Реквием… Остановись, Саша…
– Да…
– Ты сделал свое имя нарицательным, и обозначает оно – деньги!… Ты стал первосвященником дьявольской религии, где веру заменяет жадный азарт. Это дорога в ад.
– Да. А что такое ад?
– Это твоя жизнь, помноженная на бесконечность…
– Да, наверное…
Господи, как невыносимо остро я любил ее в этот момент!…
Какое волнующее недостоверное блаженство!
Короткое счастье, как вздох, – она ведь мне врет. Не знаю, в чем ложь – в чувствах, мыслях, обстоятельствах, планах, намерениях, мотивах.
Но она меня сейчас обманывает. Пытается обмануть. Хотя меня обмануть нельзя, потому что я, пролетая сквозь детали, как безмозглый детектор лжи, как электронный полиграф, все равно сразу фиксирую недостоверность поступающей информации. В системе – сбой! Правильный ответ невозможен…
Не знаю почему, не понимаю зачем, но она хочет обмануть меня. Может быть, уводит за собой, стаскивает со следа? Не знаю.
Но я ее люблю и счастлив прикосновением к ней. Все разумею, все понимаю, а сделать ничего не могу. Да и понимать-то нечего, потому что разум и любовь – непересекающиеся поля, сходящиеся параллели, эмоциональная геометрия Лобачевского.
А иначе как объяснить, что Пушкин, умнейший в русской истории человек, любил беспамятно пустую хорошенькую бабенку, которая его в грош не ставила и стеснялась его, а страстно обожала, наоборот, здорового блондинистого кавалергарда и не угомонилась, сука, пока не погубила единственного, избранника, гения, пришельца…
Глупо рассуждать об уме и любви, когда в твоих объятиях женщина, которая делает абсолютно неинтересным для тебя существование остальных трех миллиардов баб на земле…
Раздался телефонный звонок. Снова, и снова, и снова рвала утреннюю тишину тревожная трель, сигнал тревоги, знак беды.
– Не бери трубку, – испуганно сказала Марина.
– Этот номер знают всего три человека…
В пять утра? Включил с ненавистью и страхом телефон и услышал голос человека 1/43 – аппарат Президента.
– Александр Игнатьич, примите меры, если поспеваете… Сегодня – занавес. Ресурсы исчерпаны… Так сказать, технический дефолт…
Так, лавина поехала вниз. Положил трубку.
– У тебя проблемы? – спросила Марина.
– Да. Сегодня они станут проблемами всей страны…
Гул в голове. Руки немного дрожат. Я встал и начал быстро собираться.
Телефонный звонок вышвырнул меня из пространства счастья, он отсек все предыдущее, как гильотина отрубает и мечты, и воспоминания.
И снова зазвенел телефон. Многовато для закрытой линии в рассветный час! Рванул трубку – человек 1/42, Сафонов.
– Александр Игнатьич! Наш боец ненормальный, Серега Ордынцев, час назад уложил «бетимпексовский» патруль, который захватил Кота.
– Ордынцев?
– Вот именно…
– А где Кот?
– Я же говорю – его Ордынцев увез из Теплого Стана… Наш человек наблюдал.
– Только этого еще мне не хватало сегодня! У вас связь с Ордынцевым есть?
– Он отключил мобильник. Но мы его ведем, – заверил Сафонов. – Я уверен, он повез его к Ленке Остроумовой…
– К Лене? Остроумовой? Странно, – удивился я. – У него радиомаяк есть?
– Есть. Но я ничего не предпринимал – жду ваших указаний…
– Какие ты ждешь указания, Кузьмич? Я тебе вчера сказал – мне эта история уже поперек глотки! Сегодня же реши этот вопрос…
– Мне надо знать меру допустимых решений!
– Ты что, старая министерская крыса, ждешь от меня письменных резолюций? – взбесился я окончательно. – Не играй со мной! Я сказал – решить! Вот и действуй – по обстоятельствам…
– Есть! Решим по обстоятельствам!
Я обернулся – Марина лежала ничком, закопавшись лицом в подушки. Как в обмороке, как в коматозном сне.
Уже одетый, присел рядом с ней на край кровати, погладил ее нежно:
– Марина, сегодня ужасный день… Надо пережить его. Я должен выстоять сегодня… Потом мы сделаем все так, как ты говоришь. Я готов…
Ничего не ответила. Не пошевелилась. Ладно, надо пережить сегодняшний день.