Глава VIII. РАЗГОВОРЫ

— Что это за племя — аввейцы? — спросил он, снова поравнявшись с отцом. — В нашем краю их не видно. Скверные твари, я думаю?

Маной заерзал на осле и медленно сказал:

— Я их тоже мало знаю: живут они на побережье. Но… почему скверные? Самсон пожал плечами: лень было объяснять.

— Был у меня, — продолжал Маной, снова ерзая, — был у меня когда-то раб из аввейцев. Давно… еще до твоего рождения. — Хороший был слуга.

В тоне его Самсону почудилось что-то особенное, как будто Маной немного взволнован. Он поднял глаза на отца и увидел, что тот, по привычке, рассеянно трет пальцами шрам у себя на лбу.

— Отец, — спросил Самсон, — что это за шрам, и откуда он у тебя?

Маной перестал ерзать, опустил пальцы и долго глядел в землю; потом сказал нерешительно и очень тихо:

— Это… меня ранил когда-то один человек. Самсон взглянул с любопытством:

— Ты мне никогда не рассказывал. Как это было? Когда? Отец опять помолчал и отозвался уклончиво:

— Давно… еще до твоего рождения.

Самсон остановился.

— Тоже до моего рождения? — переспросил он, и вдруг охватило его подозрительное негодование при новой мысли:

— Не раб ли тот, аввеец, поднял руку на тебя?

— Нет, нет, — торопливо сказал отец, — о, нет. Напротив, — он защитил меня. Он… Мы вместе…

Маной совсем смешался, отмахнулся от чего-то рукой и договорил:

— Он был верный слуга, тот аввеец. Самсон внимательно слушал.

— Где он? умер?

— Я… отпустил его на волю, — пробормотал отец.

— А кто это напал на вас?

Маной не ответил.

Самсон усмехнулся и указал на Ацлельпони, которая трусила на осле далеко впереди и что-то горячо толковала Махбонаю:

— Я расспрошу ее, — сказал он, — женщина расскажет.

Маной вдруг повернулся к сыну и проговорил резко, не запинаясь, почти повелительно:

— Никогда не говори с матерью ни об этом деле, ни о том рабе, и меня не расспрашивай.

Самсон смотрел на него с удивлением; отец, смущенный непривычной своей вспышкой, опять потупился и, почти про себя, прибавил:

— У каждого человека есть своя перегородка; не надо за нее заглядывать.

Самсон кивнул головою, и больше они не говорили.

Уже в виду Тимнаты они остановились, чтобы смыть пот с лица и отряхнуть от пыли одежды; шакалы выстроились квадратом, пятеро в каждом ряду. Из Тимнаты навстречу им выехала группа всадников: впереди несколько человек на лошадях, остальные на мулах и осликах. Разноцветные перья на шапках, золотые украшения на платьях и уздечках сверкали издалека; даниты, в сравнении с этим блеском, казались серо-желтою частью серожелтой ханаанской равнины.

Впереди филистимлян ехал Ахтур. Подскакав, он поднял коня на дыбы, соскользнул с него и пошел прямо к Маною и Ацлельпони. Он прижал правую руку к груди, ладонью наружу, низко поклонился и сказал:

— Начальники Тимнаты послали меня и товарищей встретить вас приветом у границы филистимской земли. Они велели передать вам эти слова: с запада и востока пришли в Ханаан два царственных народа, Кафтор из великого моря, Израиль из великих пустынь; и боги разделили между ними эту землю, отдали в рабство им ее племена и велели Дану и Экрону соблюдать мир навеки. В знак этого мира, пришел к нам богатырь из дома данова, сын мудрого начальника жителей

Цоры; и мы отдаем ему прекраснейшую из девиц во всей экронской тирании, дочь древнего рода, деды которой были вождями еще во дни царей на Островах и покоряли Египет на юге и Луд на далеком севере. Я кланяюсь до земли тебе, господин, и тебе, госпожа, и тебе, Самсон, друг моего сердца, и твоим храбрым сподвижникам; эти юноши, пришедшие со мною, будут вашими братьями отныне и во веки веков.

Он говорил мелодичным, шелковистым голосом, оттачивая каждое слово; интонации его были так богаты, что данитам иногда казалось, будто он напевает; и, говоря, он делал изящные движения то рукой, то головой. Кончив, он и вся его свита посмотрели на Маноя; Маной догадался, что ему полагается отвечать, и очень смутился, так как не умел говорить перед людьми. Ахтур сейчас же это понял и, с грацией тонко воспитанного человека, нашел выход из положения:

— Не затрудняй себя ответом, высокородный Маной: ты устал с дороги; позже, во время пира в доме Бергама, начальники Тимнаты выслушают твои мудрые слова. А теперь — дайте нам обнять старого друга нашего, Самсона.

Крест на крест обнялись Ахтур и Самсон, от всего сердца; и Ахтур, смеясь, прошептал ему на ухо:

— Злодей, ты забрал у нас лучшую из красавиц, и никто тебе так не завидует, как я; но таков закон — лучшая добыча лучшему стрелку! Будь счастлив.

Самсон широко и беззаботно улыбнулся. Свалки с Вениамином, разговоры с Карни, с отцом, с Элиноар — все растаяло в его памяти без следа. Здесь, на филистимской земле, он привык еще с детства играть игру жизни без вопроса и тревоги.
[1] [2]