Действительно

[1] [2] [3] [4]

Действительно

          Действительно. Данные потрясают своей безжало-

стностью. Тридцать пять рокiв творческой, тридцать

пять рокiв производственной деятельности и где-то

шестьдесят общей жизни с ее цветными и бесцветными

страницами. Как же прошли эти двадцать пять, если

считать с 88-го, и тридцать пять, если с 54-го года.

          Позвольте перейти к общим рассуждениям. Хочется

сказать: в наших биографиях отразилась биография всей

страны, годы застоя были для нас годами расцвета, то есть

годы нашего расцвета пришлись как раз на годы застоя.

          В голове фраза: «Раньше подполье было в застолье,

потом застолье в подполье».

          Я сам, будучи большим противником дат, юбилеев,

годовщин, паспортов, удостоверений и фотографий,

никак не желаю подводить итоги, ибо после этого как-

то неудобно жить дальше.

          Познакомились мы з Ильченко где-то в 54-м году.

Я их всех постарше буду. У нас, значит, так: Роман по-

ярче на сцене, Виктор — в жизни, я весь в мечтаниях,

поэтому меня надувает каждый, на что я непрерывно

жалуюсь через монологи и миниатюры.

          То, что творится на сцене, вам видно самим, поэто-

му про Ильченко. То есть человек, перегруженный мас-

сой разнообразных знаний. Там есть и как зажарить,

и как проехать, и как сесть в тумане, и куски из немец-

кой литературы, какие-то обрывки римского права.

Плохо, что эти знания никому не нужны и даже жен-

щины любят нас за другое, а напрасно. Мне нравятся

в Ильченко большая решительность, безапелляцион-

ность, жажда действовать, что безумно завораживает

тех, кто его не знает.

          Приехал он в Одессу чуть ли не из Борисоглебска,

аристократически прельщенный шумом и запахом мор-

ской волны. Я сидел в Одессе, тоже прельщенный этим,

и мы сошлись. Извините, у меня все время в голове

фраза: «Партия вам не проходной двор…» Секундочку…

          Так вот, с детства мы трое мечтали связать свою

жизнь с морем и связывались с ним неоднократно, но

мечту осуществим, видимо, сразу после жизни.

          Роман знает значительно меньше, но все применяет,

я знаю мало, но применяю больше. А Ильченко свои

знания никогда применить не может, поэтому тащит их

за собой и пугает ими одиноких женщин. Тем не менее

сколько написано по его идеям и хорошего и плохого,

сколько неудачных миниатюр создано по его замыс-

лам. Нельзя также не отметить облагораживающую

роль его фамилии в нашей тройке. Представляете: Кац,

Жванецкий и Ильченко! Расцветает снизу вверх. Из-

вините, эта фраза: «Партия вам не проходной двор, то-

варищи! Закройте дверь, мы закончили разговор!.. Что

у вас там?..»

          Мы с Ильченко познакомилсь где-то в 54-м году

в Одессе, а с Карцевым сошлись где-то в 1960 году.

И конечно, конечно, наша жизнь всю жизнь была свя-

зана с Ленинградом. Без лести скажу, здесь как нигде

публика чувствует талант и так же безошибочно его чу-

яло начальство.

          Как появились мы в 58-м году на этой сцене, так

перманентно и продолжаем и до сих пор. Как тяжело

даются слова: тридцать лет тому назад. И хотя эту мо-

лодость не назовешь счастливой, но что нам был дождь,

что снег, что проспект Металлистов, когда у нас впере-

ди была репетиция с Райкиным.

          В 60-м Райкин приехал в Одессу, мы ему опять по-

казали себя, и я видел, как на сцене тронулся Кац, как

он сошел с ума, что-то с ним стряслось, остановивший-

ся взгляд, самасшедший вид.

—  Что с тобой? — спросил я заботливо-завистливо

как всегда.

—  Астахов передал, что Райкин передал: завтра

прийти в санаторий Чкалова в одиннадцать утра.

          Для человека, с трех раз не попавшего в низшее

цирковое, для человека, шесть раз посылавшего свои

фото в обнаженном виде в разные цирки страны с оп-

лаченным отказом, это перенести было невозможно.

И он сошел с ума.

          Райкин добил его, дав ему арбуз и отпечатанное

в типографии заявление: «Прошу принять меня на ра-

боту…» Осталась только подпись, которую не было сил

поставить.

          На первом этаже дома по улице Ласточкина был дан

ужин в честь великого и народного артиста РСФСР

Райкина. Наша самодеятельность приникла к окнам,

Ромын батька, футболист и партизан Аншель Кац, раз-

носил рыбу и разливал коньяк. Мать двоих детей Каца

сыпала в бульон мондалах, сосед по коммуне, район-

ный прокурор Козуб, в коридор от ненависти не выхо-

дил, ибо опять они здесь что-то затевают.

          Райкин был нечеловечески красив — это он умел.

Песочные брюки, кофейный пиджак, платочек и сороч-

ка — тонкий довоенный шелк, и это при таком успехе,

и это при такой славе, и это у Каца дома, и это вынести

было невозможно, и мы молча пошли на бульвар

и молча пошли на работу. Особенно я. Я тогда работал

сменным механиком по портовым кранам и уже полу-

чал сто пять рублей.

          В голове вертится фраза:

— Почем клубника?

— Уже шесть.

— Простите, вчера была пять.

— Я же говорю, уже шесть.

          Первым сошел с ума Кац, вторым я. Я стал получать

его письма в стиле апреля 1960 года и с тем же право-

писанием. «И тогда сказал Аркадий Исаакович: "Сей-

час мы едем прописываться", — и мы сели в большую

черную машину, не знаю, как она называется, и поеха-

ли в управление, и он сказал: "посиди", и он зашел к ге-

нералу, а я совсем немного посидел, и он вышел и ска-

зал: "Все в порядке", — и мы поехали обратно, и нас все

узнавали, и мы ехали такие щастливые».

          Как мне было хорошо читать эти письма, сидя на

куче угля, прячась от начальства, и только один раз

пришло письмо вдвое толще, в том же библейском

стиле.

          «И тогда он сказал мне: "Завтра у нас шефский кон-

церт, может, ты попробуешь что-нибудь свое?" И я про-

чел твой монолог, и его хорошо принимали, и он ска-

зал: "Мы включим тебя с этим монологом в избранное".

Я посылаю тебе программку, посмотри там в глубине».

И только тут я заметил, что держу во второй или в тре-

тьей руке программу, развернул — и сошел с ума…

          Что мне было делать на той куче угля, и каким же

я был, если б сказал своему начальнику Пупенко:

«Смотрите, вот программа Райкина, а вот моя фами-

лия». И я полез в трюм, где сломалась выгребальная

машина С-153, что выгребает уголь на просвет под

грейфер, и только слеза на пыльной щеке — благодар-

ность себе, судьбе, Кац-Карцеву-Кацу и сказочному

стечению обстоятельств.

          Как все евреи тянут друг друга, так Кац потащил

за собой Ильченко, который к тому времени уже что-

то возглавлял в пароходстве и уже приобрел первые

навыки в демагогии и безапелляционности. Если

б мы его не показали Райкину, он был бы замминист-

ра или зампредоблсовпросра или предзамтурбюро

«Карпаты» з пайкамы, з персональной черной, з хра-

пящим шофером в сдвинутом на глаза кепаре, вiн

кожний piк вiдпочивав бы в санатории ЦК «Лаванда»

у «люксе» з бабою, з дитямы, гуляв по вечерам до мо-

ря, по субботам напывавсь у компании таких же дун-

дуков, объединенных тайным знанием, что эта систе-

ма ни к херам не годится, и в любом состоянии решал

бы вопросы з населением. Находясь з ним в крайней

вражде.

          «Понаехали тут деревья защищать отовсюду, з Тур-

ции, з Израиля. Я им говорю: "Та хто ж те деревья хо-

тел рубать?" Поналетели защищать чи евреи, чи не ев-

реи, мне все равно. Я им: "Та хто ж их хотел рубать те

деревья, ну производим плановое прореживание буль-

вара, упорядочиваем вид з моря, з моря тоже ж кто-то

смотрит на город…" Поналиталы. Демократия. Вона,

выпустили на свою голову джинна».

          Так вот Ильченко волевым решением поменял сча-

стливую судьбу зампредминистра решающего на

жизнь артиста воплощающего, постепенно втянулся,

наладил связи и теперь его не застанешь и не найдешь,

и только за городом слышен его мощный голос: «Рабо-

тать надо, товарищи, ищите автора, перебирайте лите-

ратуру. С декабря начнем репетировать июльскую про-

грамму, усмешняйте, расставляйте акценты. Афорис-

тичнее, товарищи!»

          В обстановке счастливо складывающихся человече-

ских судеб я не мог тихо сидеть на угле (как говорила

англичанка: «У нас полиция на угле», я спросил: «Не-

ужели так допотопно?», потом оказалось — на углу, это

я на угле), и по огромному собственному желанию уво-

лившись, стартовал из одесского порта в Ленинград,

где в 1964 году стал счастливым и присоединился

к своим двум дружкам.

          Первый гонорар получил сразу в 1967 году, а до это-

го три года Роман залезал под кровать и там, в темноте,

в чемодане отсчитывал мне на питание десять рублей.

Маманя вся в слезах слала три рубля в письме-конверте.

Пешком через мост в Кунсткамеру обедать, ком-

плексно за пятьдесят копеек и, чтоб я света белого не

видел, у меня не было еще четырех копеек на троллей-

бус, отчего был сухим, мускулистым и смелым, как все,

у кого ничего нет.
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.