VI. Работа сновидения (9)

Чем интенсивнее и существеннее элемент тягостного настроения в мыслях, скрывающихся за сновидением, тем увереннее наиболее подавленные желания воспользуются возможностью найти себе выражение: наличие тягостного чувства, которое в противном случае им пришлось бы вызывать самим, облегчает им наиболее трудную часть работы, предпринятой ими в целях своего изображения. Тем самым мы подходим снова к проблеме сновидений страха, которая представляет собой, как мы увидим, предел для деятельности сновидения.

з) Вторичная обработка.

Переходим, наконец, к рассмотрению последнего из четырех моментов, принимающих участие в образовании сновидений.

Если продолжить анализ содержания сновидения вышеуказанным образом, исследуя происхождение резко выраженных элементов его в мыслях, скрывающихся за сновидением, то в конце концов найдутся элементы, истолкование которых требует установления новых предпосылок. Я напомню о тех случаях, когда грезящий удивляется, сердится, сопротивляется против какого-нибудь элемента содержания сновидения. Большинство этих проявлений критики в сновидении направлено, однако, не на содержание последнего: все они оказываются перенесенными и соответственно использованными частями материала сновидения, что я и старался показать на примерах. Кое-что, однако, не допускает такого рода сведение; коррелята ему в материале сновидения не имеется. Что означает, например, нередкая в сновидении критика: ведь это мне только снится? Это уж настоящая критика сновидения, которая могла быть высказана в бодрствующем состоянии. Очень часто она предшествует пробуждению; еще чаще ей самой предшествует неприятное чувство, успокаивающееся после констатации наличия сновидения. Мысль: «ведь это мне только снится», возникающая в самом сновидении, преследует, однако, ту же цель, что и в устах Прекрасной Елены в оффенбаховской оперетке: она старается умалить значение только что пережитого и облегчить ожидание последующего. Она служит для успокоения цензирующей инстанции, которая в данный момент имеет все основания заявить о своем существовании и запретить продолжение сновидения. Гораздо приятнее, однако, продолжать спать и спокойно претерпеть сновидение: «ведь это мне только снится». Я полагаю, что презрительная критика – «ведь это мне только снится» – лишь в том случае проявляется в сновидении, когда ни на минуту не засыпающая цензура чувствует себя обманутой допущенным ею сновидением. Подавлять его поздно, и она реагирует этой критикой на страх или на неприятное ощущение. Это проявление духа противоречия со стороны психической цензуры.

Этот пример дает, однако, бесспорное доказательство того, что не все, что содержит сновидение, проистекает из мыслей, скрывающихся за ним, а что добавление к его содержанию может давать и психическая функция, не отличимая от нашего бодрствующего мышления. Спрашивается только, происходит ли это лишь в исключительных случаях или же психическая инстанция, исполняющая обычно лишь роль цензуры, принимает постоянное участие в образовании сновидений?

Без всяких колебаний мы высказываемся в пользу второго предположения. Не подлежит никакому сомнению, что цензурующая инстанция, воздействие которой сказывалось до сих пор лишь в ограничении содержания сновидения и в вычеркивании из него, способствует помимо этого его дополнению и осложнению. Эти дополнения зачастую заметить нетрудно; они сообщаются неуверенно, сопровождаются словами «как будто», «точно», не отличаются сами по себе особой живостью и располагаются всегда в тех местах, где могут служить для соединения двух частей содержания сновидения или для установления связи между ними. Они слабее запечатлеваются в памяти, чем истинные отпрыски материала сновидения: когда сновидение забывается, они исчезают в первую очередь, и я сильно подозреваю, что наша частая жалоба: «нам снилось очень много, большинство мы забыли, припоминаются отдельные отрывки», покоится на мгновенном исчезновении именно этих соединительных мыслей. При исчерпывающем анализе эти дополнения обнаруживаются зачастую тем, что в мыслях, скрывающихся за сновидением, не находится соответствующего им материала. Однако при более тщательном рассмотрении я должен назвать этот случай чрезвычайно редким; в большинстве случаев дополняющие мысли допускают все же сведение их к материалу в мысли, лежащих в основе сновидения; материал этот, однако, ни благодаря своей ценности, ни вследствие детерминирования отнюдь не мог бы претендовать на включение в сновидение. Психическая функция при образовании сновидения, рассматриваемая нами в настоящий момент, прибегает, по-видимому, лишь в самых крайних случаях к новообразованиям; поскольку, возможно, она использует то, что может найти подходящего в материале сновидения.

Эту часть деятельности сновидения отличает и обнаруживает, главным образом, ее тенденция. Эта функция преследует ту же задачу, какую поэт злостно приписывает философу: своими заплатами и лоскутами она штопает пробелы в конструкции сновидения. В результате ее работы сновидение утрачивает характер абсурдности и бессвязности и приближается к образу доступного пониманию реального переживания. Но старания ее не всегда венчаются успехом. Так мы находим сновидения, на первый взгляд безупречно логичные и осмысленные, они исходят из какой-нибудь вполне допустимой ситуации, подвергают ее различного рода естественным изменениям и приводят к концу, который отнюдь нас не удивляет; последнее встречается, правда, значительно реже. Эти сновидения претерпевают коренную переработку со стороны психической функции, аналогичной бодрствующему мышлению; они, по-видимому, вполне осмысленны, но на самом деле смысл этот чрезвычайно далек от значения сновидения. При анализе убеждаешься, что вторичная обработка сновидения произвела произвольный переворот всего материала, особенно его внутренних взаимоотношений. Эти сновидения уже были, так сказать, истолкованы до нашего толкования их в бодрствующем состоянии. В некоторых сновидениях эта тенденциозная обработка простирается лишь на известную часть их; в этой части все связно и понятно, между тем как дальше сновидение становится абсурдным или запутанным; нередко, однако, абсурдность в дальнейшем ходе сновидения может снова смениться связностью. В других же сновидениях следов обработки вообще нет; мы беспомощно стоим перед бессмысленным хаосом отдельных отрывков содержания.

За этой известной, снообразующей силой, которая окажется сейчас нам превосходно знакомой, – из четырех факторов сновидения она в действительности наиболее доступна и близка нам – мне не хотелось бы категорически отрицать способности самостоятельно вносить в сновидение новые элементы. Ее воздействие, аналогично другим трем факторам, проявляется, правда, преимущественно в подборе и сортировке готового психического материала в мыслях, скрывающихся за сновидением. Есть один только случай, когда она в значительной степени избавляется от труда воздвигать как бы фасад для сновидения, избавляется благодаря тому, что в материале мыслей, скрывающихся за сновидением, имеется уже в готовом виде такой элемент, ожидающий только своего применения. Этот элемент я обычно именую «фантазией»; я избегну, вероятно, многочисленных недоразумений, если тотчас же сошлюсь на аналогию в состоянии бодрствования, на сновидения наяву. Роль этого элемента в нашей душевной жизни далеко не исчерпывающе выяснена и исследована психиатрией: почти единственное исключение в этом отношении составляет М. Бенедикт. От ничем не омрачаемого, проницательного взгляда поэта не ускользает значение дневных сновидений; общеизвестно то место в «Набобе» Доде, в котором описывается аналогичное состояние одного из героев романа.

Изучение психоневрозов приводит нас к тому неожиданному выводу, что эти фантазии или дневные сновидения являются ближайшими провозвестниками истерических симптомов, по крайней мере, целого ряда таковых; истерические симптомы связываются не с самими воспоминаниями, а с фантазиями, создаваемыми на почве последних. Частое проявление сознательных дневных фантазий дает нам возможность ближе познакомиться с такого рода явлениями; но, подобно таким сознательным фантазиям, имеется еще и множество оессознательных, которые остаются таковыми благодаря их содержанию, а также и происхождению от отодвинутого материала. Более глубокое проникновение в характер этих дневных фантазий показывает, что им присуща значительная часть особенностей сновидения, их исследование открыло бы нам ближайший и легкий путь к пониманию последних.

Подобно сновидениям, и они представляют собою осуществления желаний; подобно сновидениям, и они в значительной мере базируются на впечатлениях, оставленных детскими переживаниями; подобно сновидениям, и они для своих созданий пользуются некоторой снисходительностью со стороны цензуры. Исследуя их структуру, мы замечаем, что мотив желания, обусловливающий их деятельность, смешивает, преобразует и вновь сплачивает в одно целое материал, из которого они состоят. Они находятся почти в том же отношении к воспоминаниям детства, к которым могут быть с легкостью сведены, в каком многие римские дворцы в стиле барокко находятся к античным развалинам, плитняки и колонны которых дали материал для современной архитектуры.
[1] [2] [3] [4]