Из дневника (1)
[1] [2] [3] [4]На следующий день он сказал доброй Корвиной-Пятровской, что директора вроде меня могли бы пригодиться ему для его департаментов.
Забыл:
Когда я в ходе беседы объяснил Плеве необходимость посредничества со стороны русского правительства перед Султаном, ибо Палестина является единственным привлекающим нас местом, я еще добавил, что в других странах, даже в Англии и Америке, помимо этого еще существуют трудности абсорбции. Если поддерживать эмиграцию золотом (а это обсуждается в настоящее время здесь в Петербурге и даже "Новое время" сообщила об этом), что равноценно премии за "экспорт" евреев, то сопротивление, с которым я столкнулся еще в Англии, еще усилится. Если собственное правительство платит за их выезд, то это могут быть только нежелательные элементы.
Плеве высказал мнение, что Англия действительно не пригодна для значительной эмиграции, но в Америке имеется достаточно свободной для поселения территории. Если бы банкир Зелигман договорился то этому делу со своим другом Рузвельтом, то, может быть, что-нибудь и удалось бы сделать.
Я сказал, что не считаю это вероятным. Ничего положительного я не могу утвердить, так как еще не вступил об этом в контакт с американским правительством. Но единственно подходящей я считаю Палестину.
{224} В субботу, 8-го августа, Максимов, Каценельсон и я поехали после обеда в Павловск, своего рода русский Потсдам, где генерал Киреев проживает в замке в качестве дворцового маршала русской великой княгини. Киреев, преемник Аксакова, является главой славянофилов. До сих пор я представлял себе такового в виде дикого медведя, однако оказалось, что он очаровательный старый кавалер, элегантный, любезный, современный и образованный, прекрасно владеющий немецким, французским и английским языками и еще многим другим.
Пока я с ним беседовал, я с удовольствием смотрел в его красивые голубые глаза.
Я склонил его на свою сторону.
В воскресенье, 9-го, я поехал на острова к Витте.
Он тотчас принял меня, но был далеко не любезен. Это был высокого роста некрасивый, неуклюжий, серьезный человек лет шестидесяти, со странно впалым носом и кривыми ногами, портившими его походку. Он сел осторожнее чем Плеве, спиной к окну, а я сел напротив, освещенный солнцем.
Он очень плохо говорит по-французски. Иногда он почти до смешного мялся и стонал в поисках слова. Но так как он не внушал мне симпатии, я позволил ему стонать.
Он начал с вопроса, кто я такой (несмотря на рекомендацию!), и после того как я представился и рассказал, по какому делу я прибыл, он приступил к пространной речи:
"Не говорите, что это мнение правительства. Это лишь мнение отдельных членов правительства. Вы хотите увести евреев? Вы израильтянин? И вообще: с кем я разговариваю?"
"Я израильтянин и глава сионистского движения".
"А то, о чем мы говорим, останется между нами?"
"Абсолютно!" - сказал я так убедительно, что он в дальнейшем чувствовал себя нескованным. Он начал с изложения еврейского вопроса в России.
На плохом французском языке он оказал: "Существуют предубеждения благородные и неблагородные.
{225} У царя по отношению к евреям существуют благородные предубеждения.
В честности царя сомневаться не приходится, ведь он превыше всего. Антиеврейские предубеждения царя носят главным образом религиозный характер. Имеются также предубеждения материального характера, вызванные конкуренцией евреев. У некоторых антисемитизм является делом моды, у других - результат деловых интересов. К последним принадлежат, прежде всего, журналисты, а среди них самый грязный - некий Г., издающий в Москве газету. Несмотря на то, что сам он крещенный еврей, ему присущи все недостатки евреев, но он ругает евреев. Подлый тип!"
"Наподобие Артура Мейера?"
"Еще хуже. - Нужно согласиться, что евреи дают немалый повод для враждебного отношения к ним. Им свойственна характерная надменность. Большинство евреев - бедняки, и поскольку они бедные, они грязные и производят противное впечатление. Они занимаются также отвратительными делами, вроде сводничества и ростовщичества. Таким образом, друзьям евреев трудно защищать их".
Я - (после такого вступления это прозвучало неожиданным) - "являюсь другом евреев".
(Про себя я подумал: а что же тогда говорят враги?!)
"Трудно заступиться за евреев, - продолжал он, - не рискуя быть заподозренным в подкупе. Но я с этим не считаюсь. У меня хватает мужества. Кроме того, моя репутация порядочного человека настолько прочна, что мне опасаться нечего. Но нерешительные люди и карьеристы легко поддаются влиянию и ненавидят евреев. За последнее время прибавилось еще что-то важное: участие евреев в подрывных движениях. В то время как из 136 миллионов общего населения страны евреи составляют лишь 7 миллионов, в подрывных партиях они составляют 50 процентов".
"Чем вы это объясняете, ваша светлость?"
"По-моему, виновато в этом наше правительство. Евреев слишком притесняют. Я неоднократно говорил {226} покойному царю
Александру III: "Ваше величество, если можно утопить 6 или 7 миллионов евреев в Черном море, то я с этим совершенно согласен, но если это невозможно, то надо дать им жить". Этого взгляда я придерживаюсь и поныне. Я против дальнейших притеснений".
"Но современное положение? Разве вы считаете современное положение прочным?"
"Разумеется. Россия обладает сопротивляемостью, которой заграницей даже не могут себе представить. Мы можем очень долго противостоять самым тяжелым бедствиям".
"Я говорю не о России, а о евреях.
Думаете ли вы, что евреи еще долго выдержат это отчаянное положение?"
"А где выход?"
Отвечая своими давно созревшими аргументами на все его возражения, я показал ему этот выход. Я знал, что его возражения - это возражения богатых антисионистски настроенных биржевиков; это они, очевидно, информировали его о сионизме. Не обошлось и без анекдота о после. Он сказал: "Двадцать лет тому назад я встретился в Мариенбаде с одним депутатом из Венгрии, евреем по национальности. Как же его звали?"
"Варман?"
"Да. Уже тогда велись разговоры об образовании еврейского государства в Палестине, и господин Варман заявил: если это сбудется, то он хотел бы быть австрийским послом в Иерусалиме".
Ясно, что Варман сказал "еврейский посол в Пеште". Господин Витте исказил анекдот.
Затем я перешел в наступление против его контраргументов и уничтожил их. Он все больше и больше соглашался со мной, и только в вопросе о святых местах он остался непоколебимым (как все еврейские банкиры). Этот вопрос до сих пор не шокировал ни одного антисемита. Но он ведь был "другом" евреев!
Наконец он спросил, что мне угодно от правительства.
{227} "Некоторую поддержку".
"Но евреев же поддерживают, когда они эмигрируют. Вот, например, пинком под зад".
На эту нелепую грубость я ответил, спокойно и хладнокровно поднимаясь со своего места:
"Я говорю об иной поддержке. Вам известно, какой именно".
И тут я выложил ему три пункта моей памятной записки Плеве.
Витте, наконец, признал, что мое решение было бы неплохим, если удалось бы его осуществить. В виде поддержки нашему движению я потребовал от него отмены запрета на распространение акций нашего Колониального банка. Он обещал мне это при условии, что мы откроем в России филиал этого банка (а этого мы и сами хотели), чтобы дать им возможность контролировать нашу деятельность. Это условие я тут же принял.
Этот неприятный человек обещал мне, следовательно, все, что я от него хотел. После беседы, длившейся час с четвертью, я встал. Он проводил меня до лестницы, несколько раз пожал мне руку, а это, видимо, считается у этого грубияна чем-то необычным: перед ним трепещут даже вельможи.
11-ое августа, Петербург.
Скучный день ожидания. Вчера получил письмо в четыре страницы от очаровательного Киреева, к которому была приложена рекомендация к господину фон Гартвигу, директору Азиатского департамента в Министерстве иностранных дел.
Я переслал это письмо вместе со своей визитной карточкой Гартвигу и жду.
Дополнение.
О святых местах Витте заметил:
"На каждом расстоянии от святых мест вы намечаете создать поселение? Мне кажется, что близость евреев к святым местам вызывала бы беспокойство".
"А теперешнее положение, когда святая могила охраняется турецкими солдатами?"
{228} "Это менее невыносимо, чем если бы там были евреи", ответил "друг" евреев. "Если бы там сразу оказались сотни тысяч евреев, еврейские гостиницы, еврейские магазины, - это, быть может, задело бы чувства христиан".
Это - известный мотив еврейских банкиров.
Я ответил: "Мы хотим поселить евреев дальше на севере страны, подальше от Иерусалима. Ведь надо же найти где-то место для евреев, ибо, как ваша светлость изволила справедливо заметить, потопить их в Черном море нельзя".
У меня создалось впечатление, что он воспользовался этим возражением лишь постольку, поскольку не нашел ничего другого. Я думаю, что он огорчен тем, что для Плеве нашелся выход из положения. Витте не столько друг евреев, сколько ему не терпится воспользоваться провалом Плеве в кишиневском деле. Если бы этот провал разрастался, Плеве мог бы лишиться власти, а в его, Витте, руках снова оказалась бы верховная власть.
Этот "друг" евреев находился у власти уже 13 или 14 лет. Почему же он ничего не сделал для евреев?