Стать Лютовым (5)

- А вас как звать? - спросила Клава.

- Иуда,- сказал Иуда Гросман.

- Чего-чего? - встревоженно переспросила Клава и еще отстранилась.

- Я не шучу,- сказал Иуда Гросман.- Я совершенно серьезно. В конце концов у каждого человека есть имя. Жил когда-то один римский император, Клавдий. А тебя, допустим, зовут Клавдия, Клава. И это совершенно не означает, что император Клавдий должен был изъясняться жестами со своими гостями... Короче говоря, я Иисуса Христа не предавал, можешь быть спокойна на этот счет. Я вообще никого не предавал, мне кажется. А ты?

- Интересно как! - сказала Клава.- Еще расскажите что-нибудь...

И чуть-чуть придвинулась.

Иуда, тщательно подбирая и расставляя слова, рассказал о Нероне со спичечным коробком в руке, о Тите Веспасиане у стен иерусалимского Храма, о князе Реувейни на сером коне в яблоках.

- Вы, правда, писатель,- сказала Клава, когда он закончил.- Как здорово!

- Я Иуда Гросман,- сказал Иуда и из-под очков внимательно взглянул на девушку. С тем же успехом он мог сообщить ей, что он Иуда Петров или Иванов: ему было совершенно ясно, что Клава никогда не слышала его имени. И это было скорее странно, чем неприятно: можно в конце концов даже не подозревать, кто таков Тит, но знать имя знаменитого писателя - это ведь не более чем естественно.

- Вы, наверно, не ужинали? - подымаясь с лавочки, спросила Клава.- Тогда я вас покормлю.

Подымались на третий этаж по черной лестнице. Обшарпанная входная дверь открывалась прямо в комнату домработницы - квадратное помещеньице с окошком, выходившим во двор. Из помещеньица неприметная белая дверца вела в кухню, за кухней расстилались хозяйские хоромы со своим, парадным входом.

- Тут я живу,- шепотом сказала Клава.- Садитесь, отдыхайте.

- Твои-то спят уже? - присаживаясь к столику, стоявшему у стены под окном, спросил Иуда.

- Они рано ложатся, если гостей не зовут,- сказала Клава.- Поэтому я сегодня вышла, что никого нет.

Кто ж они такие, гадал Иуда Гросман, разглядывая комнату. Мебель в комнате - столик, диван, небольшой платяной шкафчик с витыми колонками - была разномастной, но не дешевой, не бросовой. Из золоченой рамки на стене глядел со старинного полотна смирный мужик в армяке, с мешком за спиною. Так кто же он, хозяин,- военный, управленец или ученый, может, человек из старорежимных?.. Клава вышла в кухню, неслышно притворив за собой дверь.

А может, плюнуть на это приключение, вернуться в гостиницу? На кой черт ему сдалась эта домработница с ее робкими хозяевами, которые могут проснуться в любой момент, вызвать милицию, учинить скучный скандал? Иуда знал: не плюнет, не уйдет. Что-то он разглядел в этой деревенской Клаве, которая наверняка и читает-то по складам. Что-то такое дивно спокойное, прозрачное. Противоодесское. Какую-то трогательную покорность, но никак не приниженность.

Клава вернулась неслышно, по-воровски неся на серебряном подносе селедочный форшмак, морковный цимес, рубиновый свекольник и сладкое мясо с черносливом.

- От обеда осталось,- сказала Клава, ставя поднос на столик.- Чай будете потом?

Потом был чай с вишневым вареньем, потом была ночь с Клавдией.

И так прошла неделя, и в голубоватой Клавиной прозрачности обозначилась надежная привязанность и ровная доброта. А на восьмой день в закухонную комнатенку с криком и грохотом ворвался хозяин Мирон Израилевич и хозяйка Фаня Самойловна.

- Воры! - размахивая палкой с набалдашником, кричал жилистый Мирон, а тучная Фаня ему вторила: - Грабят!

- Нет! - кричала Клава.- Он не вор! Он сам из ваших!

Иуда отодвинул тарелку с остатками жаркого, протер очки краешком носового платка и взглянул на ворвавшихся.

- Скажи им, Иуда! - кричала Клава.

Мирон застыл как вкопанный, с открытым ртом.

- Боже мой,- сказал Мирон.- Боже мой, ведь это... Не может быть! - Он обернулся к Фане, глаза его были выпучены и глядели ошалело.

Иуда сидел молча, мял пальцами хлебный шарик. Клава всхлипывала и подвывала за его спиной.

- Вы Иуда Гросман? - в величайшей растерянности справился Мирон Израилевич.

- Иуда Гросман,- кивнул лысеющей головой Иуда.

- Он Иуда Гросман! - вскрикнула тучная Фаня.- Что же мы тут стоим? Мирон! Это такая честь, что вы к нам пришли! Клава! Накрывай на стол в столовой! Ставь сервиз! Снимай чехол с дивана! Ну!

Утерев слезы рукавом, Клава убежала обрадованно.

- Надо позвать Мануйловых,- не спуская глаз с Иуды, сказал Мирон.- Они же просто не поверят!

- Беги отпирай магазин! - распоряжалась по хозяйству тучная Фаня.- Неси вино, бордо. Лососины заверни, свежей. Вы гусиную печеночку уважаете, дорогой Иуда Гросман? Какой сюрприз! Мы сейчас устроим настоящий банкет.

Иуда поднялся, молча вышел на черную лестницу и не спеша спустился во двор. О Клаве он сохранил самые добрые воспоминания - без изъяна.

Катя хоть и просила ничего не рассказывать и даже кулачком грозила в шутку, а всерьез ждала, чтобы Иуда обронил хоть слово, сказал хоть бы намеком, хоть как, что все эти разгуливающие по зеленому лугу вперемежку с лошадьми женщины ей и в подметки не годятся. Иуда, с салфеткой на коленях, помалкивал, грыз рассеянно травинку Фонтенбло.

- Любил или не любил...- повторил наконец Иуда Гросман.- Любовь, видишь ли, хороша тем, что она проходит. Иначе мы все оцепенели бы, превратились в камень, в поганый желтый лед. Мы ничего не смогли бы создать, если бы не влюблялись, не бросались из стороны в сторону... Знаешь, когда писатель садится писать мемуары? Когда перестает влюбляться.

- Ну, тебе еще до этого далеко,- хмуро заметила Катя.- До мемуаров.

- Да...- помолчав, сказал Иуда.- Любил, любил. Любовь, знаешь, не должна прерываться. Кончается одна, начинается другая. Любовь непрерывна, как река. Потом она куда-то там впадает, в Каспийское море - и всё, конец. Смерть. Сначала творческая смерть, потом физическая... Хочешь найти фазана? Лазоревая грудка, изумрудный хохолок. Фазан - сказочный персонаж, грех ковырять его вилкой.

- Дай-ка салфетку,- сказала Катя.- Идти уже пора... Зря мы завели этот разговор.

- Ни-ни! - сказал Иуда Гросман.- В королевском лесу мы заключили королевский договор. Да какой там королевский - сказочный! Фазан - свидетель. Мы знаем твердо, что у нас нет общей крыши, общего шкафа. Но мы будем вместе, как только захотим - не оглядываясь назад и не заглядывая вперед. Скажи!

- Я уже поставила свою подпись,- сказала Катя.- Разве ты не заметил?

Они поднялись с земли, отряхнули крошки с одежды и пошли через лес по влажной зеленоватой тропинке. Деревья леса были высоки и строги. В плотных, тугих кронах перекликались на разные лады птицы, а фазана не было видно. Справа от тропинки открылась широкая поляна, на ней стоял большой заброшенный овин и несколько обветшалых домишек с сырыми провалами окон. Легкий солнечный свет ровно заливал поляну и брошенные строения на ней. Ночью, должно быть, это зрелище возбуждало тревожные и грустные мысли, а сейчас, посреди желтого дня, прохожий человек не испытывал ничего, кроме праздного любопытства: "Кто здесь, интересно, жил? Когда?"

- Никого нет...- сказал Иуда Гросман.- Давай зайдем, поглядим.

Они сошли с тропы и, шагая по чистой траве, подошли к овину. Внутри высокого сарая было сумрачно, как в храме.

- Постоим здесь,- негромко попросил Иуда.- Я хочу кое-что проверить.

Спустя минуту-другую он подошел к тяжелой навесной двери, схваченной железным поясом, и выглянул с опаской. Никого не было ни на поляне, ни на тропе.

- Может, показалось...- сказал Иуда Гросман.- За нами увязался на станции какой-то тип, ты обратила внимание? В кашне, в коричневой блузе.

Но Катя никого не запомнила - шли какие-то люди по своим делам, может, был среди них и в блузе.

- Ты думаешь, за нами следят? - с сомнением спросила она.- Здесь?

Это "здесь" позабавило Иуду Гросмана. "Здесь"! А почему бы и не здесь, не в Фонтенбло? И чем лучше или хуже, если наступают на пятки в центре города, а не в зеленой лесной чащобе? Главное не в том, что идут по пятам как привязанные - ну что они такого высмотрят! Главное, что ты чувствуешь себя как муха, залетевшая в паутину: ты беспомощен, ты слаб, ты не человек. Ты горько и обидчиво сожалеешь о том, что Бог не дал тебе третьего глаза на затылке, чтобы беспрепятственно наблюдать, что происходит за твоей спиной. Без этого глаза ты куда как несовершенен.
[1] [2] [3] [4]