3
3
Они стояли возле двухэтажного дома с длинным рядом темных окон по фасаду. Люда дернула дверь – заперта.
– Гады! Специально от меня закрыли.
Она прошла вдоль дома, постучала в окно, выждала, постучала еще. Зажегся свет, занавески раздвинулись, изнутри толкнули форточку, раздался старушечий голос:
– Кто?
– Тетя Даша, это я, Люда, открой.
Форточка захлопнулась, Люда вернулась к подъезду. Заспанная старуха в капоте, с всклокоченными седыми волосами впустила Люду и Сашу и, шаркая шлепанцами, удалилась в свою комнату.
Люда накинула на дверь здоровенный крюк, повела Сашу длинным, тускло освещенным коридором, по обе его стороны располагались комнаты. Видно, была здесь когда-то гостиница, только в те времена не вешали рукомойники у дверей и не ставили под ними табуретки с тазами.
Люда повернула ключ во французском замке, открыла дверь, с порога дотянулась до выключателя, кивнула Саше:
– Входи!
Комната крохотная: шкаф, кровать, стол, кушетка, два стула, зеркало, несколько фотографий.
– Раздевайся!
Сашино пальто она повесила на вешалку рядом со своим, бросила на стул платок, пригладила перед зеркалом волосы, села на кровать, посмотрела на Сашу, глаза пьяные, мутноватые.
– Ну как тебе у меня?
– Хорошо, тепло, уютно.
– Лучше, чем в лагере?
– При чем тут лагерь?
– Ты же песен современных не знаешь. Скажи спасибо, я одна усекла, больше никто не слышал, а то бы все догадались. Теперь народ понимает, разбирается.
– В лагере песни не поют?
– Ну, в тюрьме.
– Может, хватит?
– Нет, ты скажи, из какого фильма эта песня?
– Какая?
– А та, что Ганна пела. «Легко на сердце от песни веселой…»
– Не знаю.
– Ну вот, ты и фильмов не знаешь. Из заключения ты, дорогой мой, миленький.
– А может, я на Севере работал?
– Деньги зарабатывал?
– Допустим.
– И большие у тебя деньги?
– Какие есть, все мои. Могу тебе одолжить.
– Мне твои деньги не нужны. Думаешь, я «медхен фюр аллес»?
– Немецкий знаешь, – усмехнулся Саша, – чего ты мне допрос учинила?
– Должна я знать, с кем в постель лягу.
– Я тебе набивался? Ты меня к кузнецу привела и сюда сама затащила. Я на вокзал ехал, зачем ты меня с машины ссадила?
Она помолчала, вздохнула:
– Глупости говорим. Выпили. – И опустила голову.
– Не пей! Как отсюда на вокзал пройти?
В ответ, не поднимая головы, она спросила:
– Обиделся?
– На что мне обижаться? Другие, знаешь, и фамилии не спрашивают. А ты по всей анкете прошлась.
– Я и без анкет все знаю. Шел по коридору, видал? На трех комнатах сургучные печати, простых рабочих с «Пролетарки» и тех забрали. А ты из заключения, я это сразу поняла, если хочешь знать, даже там, в кафе, подумала и все равно тебя на улице не оставила, я к тебе со всей душой, а ты меня оскорбляешь.
Саша присел на край стула, хотелось спать. Сутки без сна… и выпил.
– Я не хотел тебя оскорблять, но мне надоели допросы. Я свободный человек, вот мой паспорт, посмотри!
Он протянул руку к карману за бумажником, но она отстранилась:
– Не надо! Я у тебя документы не проверяю.
– Читай, читай, хоть фамилию узнаешь.
– Убери, не хочу я.
– Не хочешь, как хочешь. Да, я из ссылки, отбыл срок, не имею права жить в Москве, приехал сюда, думал устроиться, не получилось, еду в другое место.
Она смотрела на него не отрываясь:
– Куда ехать-то? Леонид Петрович обещал тебя взять, работа готовая.
– Не нравится мне здесь, чересчур бдительны вы.
– Миленький, всюду так, всюду.
Она села к нему на колени, обхватила голову, прижалась к его губам. Он поднял ее и опустил на кровать…
Утром она растормошила его, стояла уже одетая, в пальто, ботиках, смотрела на него улыбаясь.
– Бегу, миленький, приду в два, у меня сегодня короткий день, – наклонилась, поцеловала. – Ты отсыпайся. Посмотри, – она показала на стол, – там хлеб, масло, сыр, колбаса, чай в термосе. Захочешь в туалет – выйдешь в коридор, направо третья дверь, никого не бойся, сволочи на работе, под кроватью – тапочки, на столе – ключ от комнаты, закройся потом, второй ключ у меня. Постучат в дверь, никому не открывай. Ну пока, я побежала.
Саша встал, натянул брюки, накинул пиджак, открыл дверь, коридор был пуст и тих, прошел в уборную, вернулся, запер комнату, положил ключ на стол, сполоснул под умывальником руки, пожевал, стоя, колбасу, разделся и снова улегся в постель, хорошо, черт возьми! И тут же заснул.
Проснулся от ощущения того, что кто-то ходит по комнате. Сел на постели, сердце стучало. Какой-то муторный сон приснился, будто камнем разбивают окно.
Люда в халатике тихо накрывала на стол.
– Разбудила тебя, миленький? Это я рюмкой нечаянно звякнула.
Саша потянулся.
– Я уж выспался. Сколько сейчас времени?
– Три часа.
– Ты давно пришла?
– Минут сорок.
Она поцеловала его. Саша расстегнул ее халатик, притянул к себе, долго не отпускал…
– Замучаешь меня. Ноги таскать не буду.
– Будешь.
– Вставай, миленький, давай поедим, я горячее принесла, сейчас разогрею.
– Погоди. Голову мне в парикмахерской помыли, теперь в баню бы, – сказал Саша. – Далеко отсюда баня?
– Близко. Только женский день сегодня.
– Что это значит?
– А у нас один день для мужчин, другой для женщин. Ты здесь помойся. – Она показала на рукомойник. – Я в него теплую воду налью. – Она выдвинула из-под кровати большой таз, протерла его полотенцем. – Я сама так моюсь, в баню не хожу, грязно там, вещи воруют и дует изо всех щелей.
Саша посмотрел на рукомойник, на таз.
– Мне нужно белье сменить, майку, носки, трусы, но чемодан на вокзале, в камере хранения.
– Какой разговор: трусы, майка… Сейчас сбегаю за угол в универмаг и куплю, зимой этого добра навалом. Какой у тебя размер – сорок восьмой, пятидесятый?
– Не знаю.
– Пятидесятый, наверно, я пятидесятый куплю.
– Хорошо, – он кивнул на пиджак, – возьми деньги в бумажнике.
Она вынула бумажник, вытащила тридцатку.
– Хватит!
Подвинула ногой от двери половичок к рукомойнику, поставила на него таз, рядом на табуретку – тазик поменьше, положила мочалку, мыло, принесла большой чайник с горячей водой, налила ее в рукомойник и тазик, поставила на пол ковш с холодной водой.
– В большой таз встанешь, из маленького ополоснешься. Не хватит – в чайнике еще вода есть. Вот полотенце, вот халат мой – натянешь, пока я тебе трусы и майку принесу. Я тебя закрою, тут уже ходят по коридору, – она торопливо одевалась, – все, я побежала.
Щелкнул замок, заперла его.
Саша поднялся с кровати, встал в большой таз, намылил под рукомойником мочалку, натерся.
Давно не мылся, черт возьми, месяц, наверное. Он тер руки, плечи, снова мылил мочалку, стараясь не расплескать воду, снял с табуретки маленький тазик, сел, так удобнее намыливать ноги, ступни.
Конечно, не баня, конечно, не ванна на Арбате, а все же хорошо, замечательно!
Он вытерся, натянул на себя Людин халат, халат был узок, но байка приятно согревала спину и грудь, уселся на кушетке, подобрав под себя ноги. Хорошо! Хоть какое-то подобие нормальной человеческой жизни, никуда не надо бежать, торопиться, пересаживаться с поезда на поезд, что-то затравленно придумывать, сочинять. Сидит в чистой уютной комнате, в городе, не в деревне, как не радоваться такой удаче? Люда не предложила ему привезти чемодан с вокзала, значит, не собирается задерживать у себя надолго. Ну что ж, правильно. И то спасибо: хоть передохнул немного, расслабился, отодвинул в памяти арест, тюрьму, ссылку, Ангару, Кежму, Тайшет. И о Варе не думал, не страдал больше, не ревновал, пришел в себя. Даже Москву вспоминал без особой печали, что делать, закрыта для него Москва, да и никого у него там не осталось, кроме мамы.
Иллюзии кончились, начинается борьба за выживание, зацепится ли он в Калинине, уедет ли в Рязань или еще куда-нибудь, легко нигде не будет. Как повезет! Повезло же в Калинине, попался добрый человек.
Вернулась Люда, бросила Саше пакет:
– Лови свои трусы. Черных не было, купила синие.
– А тебе больше нравятся черные? – улыбнулся он.
– А то…
Вынесла таз, ковш, чайник, свернула половичок, наклонилась, вытирая пол, юбка поднялась, натянулась на бедрах.
– Поди ко мне!
– Нет, – она выпрямилась, – сейчас обедать будем.
– Мне надо сходить на почту, позвонить в Москву маме.
Она ревниво прищурилась:
– Маме?
– Маме, да. Вчера я ей обещал, она ждет моего звонка. А к Леониду завтра с утра пойду. Как думаешь, не забыл он про меня?
– Не забыл, не беспокойся.
– Слушай… – Саша погладил ее руку. – Ладно, вернусь – поговорим. Еще на ночь пустишь?
– Так ведь заездишь ты меня.
– На кушетке лягу.
Она засмеялась.
– Ты и с кушетки меня достанешь.