Борисович. Не убоюсь зла (1)

Натан Борисович Щаранский

Не убоюсь зла

Моей матери и моей Авитали

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Эту книгу я начал писать сразу же после освобождения, и писал в течение года, стараясь не упустить ни одной де-тали. Я спешил рассказать о тех, кого оставил в ГУЛАГе, и поделиться опытом с теми, кто еще может там оказаться. Однако через несколько месяцев я понял, что есть и другая причина, побуждающая меня работать над книгой: с каждой новой страницей я освобождался от гру-за прошлого, от необходимости держать в себе все эти бесчисленные допросы, карцеры и голодовки.

"Как ты можешь помнить содержание допросов девяти-летней давности?" -поражались друзья. Но все было про-сто: факты, которые я описывал в книге, в течение девя-ти лет были единственным содержанием моей жизни. Они мысленно повторялись, перебирались, продумывались, анализировались в тишине тюремного карцера тысячи раз. По ним я вновь и вновь выверял свой путь в потемках ГУЛАГа. Через год, дописав последнюю страницу, я почув-ствовал, что наконец-то могу вздохнуть свободно и... на-чать забывать.

В несколько сокращенном варианте книга была опубли-кована в США, а затем еще в восьми странах. "Американ-цы не станут читать двести страниц допросов", -- ска-зал мне издатель. И он, скорее всего, был прав. Тем не ме-нее в русском издании я решил сохранить полный текст. Ведь в Советском Союзе для многих вся жизнь -- непре-рывный мысленный диалог с КГБ...

Увы, тогда русский вариант так и остался недорабо-танным -- прошлое уже не давило на меня, и я не спешил к нему возвращаться. Новая жизнь, новые проблемы за-хватили меня...

Ситуация, между тем, менялась стремительно. И ког-да год назад мне вдруг предложили опубликовать свои вос-поминания в СССР, я снова загорелся. Достал из шкафа изрядно запылившуюся рукопись и пригласил своего старого приятеля поэта Бориса Камянова помочь мне отре-дактировать книгу.

Но что это? Откуда постоянная "зацикленноcть" на самом себе, на том, что я сказал и что подумал, откуда такой самодовольный тон? Мы принялись было истреб-лять его, но вскоре поняли, что это невозможно: он -не-отъемлемая часть самой книги. Ведь в ней ничего не при-думано -перечитывая рукопись, я сразу же вспоминал и допросы, и полузабытую тюремную хронику. Просто те-перь, спустя пять лет, я уже "остыл" и мог снисходительно глядеть на себя, только что вырвавшегося из ГУЛАГа и преисполненного сознанием победы. Что ж, навер-ное, сегодня я написал бы о тех событиях иначе.

Почти закончив редактирование русского текста, я вновь отложил его в сторону. Проблемы сегодняшней жиз-ни -- приезд и абсорбция сотен тысяч евреев из СССР -- потребовали от меня прервать занятия литературой.

Тем временем КГБ начал стремительно возвращаться на политическую арену. События в СССР последнего вре-мени показали, что борьба вовсе не окончена, что, скорее всего, она впереди. И я вспомнил о первоначальной цели книги: поделиться опытом с теми, кто еще может ока-заться лицом к лицу с Комитетом государственной без-опасности. Вспомнил и быстро, в несколько дней, закон-чил работу, которую затягивал годами.

Советская империя разваливается, и сама жизнь дает ответ на вопрос, который я так часто задавал себе в тюрьме: для чего КГБ затрачивает столько сил и средств на подавление каждого инакомыслящего? Ведь власти вели себя так, словно даже один, изолированный от всего мира, но несломленный диссидент представляет смертельную опасность для всей системы. Действительность оправда-ла их опасения. Именно там, в ГУЛАГе, среди нераскаяв-шихся "узников совести", сохранился и выжил "вирус" сво-бодолюбия. Сегодня он вырвался на волю, и мне хочется верить, что у КГБ не найдется против него "вакцины".

Натан Щаранский.

Иерусалим, февраль 1991 г.

Измена Родине, то есть деяние, умышленно совершенное гражданином СССР в ущерб государственной независимо-сти, территориальной неприкосновенности или военной мо-щи СССР: переход на сторону врага, шпионаж, выдача госу-дарственной или военной тайны иностранному государству, бегство за границу ил отказ возвратиться из-за границы в СССР, оказание иностранному государству помощи в прове-дении враждебной деятельности против СССР, а равно заго-вор с целью захвата власти -- наказывается лишением свобо-ды на срок от десяти до пятнадцати лет с конфискацией иму-щества и со ссылкой на срок от двух до пяти лет или без ссылки или смертной казнью с конфискацией имущества.

Уголовный кодекс РСФСР, статья 64-а.

...Если, даже пойду долиною тьмы, то не убоюсь зла; потому что Ты со мною.

Псалом 23

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1. АРЕСТ

Значит, они все-таки решились!" -- стучало у меня в висках на протяжении всего пути от дома до ворот ГУЛАГа. Стиснутый с обеих сторон на заднем сидении светло-серой "Волги", я смотрел в окно на уносящиеся назад, в прошлое, московские улицы, наблюдал за свои-ми конвоирами и пытался представить, что меня ожидает, -- а дятел, поселившийся в моем мозгу, все выстукивал и выстукивал эту короткую фразу: "Значит, они все-таки решились!"

Тот, кто был справа от меня, легко, без нажима, придерживал на своем колене мою правую руку; другой, слева, -- левую. Третий, в неудобной позе, почти лежа, пристроился за нашими спинами -- на тот, очевидно, случай, если я решусь бежать, разбив заднее стекло, а может, для того, чтобы помешать западным корреспондентам, с кото-рыми я только что был, сфотографировать меня. Рядом с шофером си-дел еще один и докладывал по рации о том, что операция успешно завершена.

Несколько минут назад дамоклов меч, так долго висевший над моей головой, наконец опустился: меня арестовали. Сидя в машине, я ощутил вдруг странную расслабленность; постоянное напряжение, в котором я жил последнее время, внезапно спало, будто кто-то одним поворотом рубильника отключил от сети оголенные провода нервов.

Одиннадцать дней назад, четвертого марта тысяча девятьсот семь-десят седьмого года, в газете "Известия" были опубликованы статья Липавского и редакционное послесловие к ней, обвинявшие меня и еще нескольких активистов алии в шпионаже против СССР по зада-нию ЦРУ. Друзья приходили утешить, а на самом деле -- и простить-ся; корреспонденты -- взять последнее интервью. Каждый в глубине души понимал, что арест -- это лишь вопрос времени. Они говорили со мной так, как, должно быть, говорят с неизлечимо больным, убеж-дая и его, и самих себя, что все обойдется.

"Никогда они на это не решатся! Ведь это будет очередное дело Дрей-фуса!" -- слышал я от друзей еще полчаса назад. И вот -- "значит, они все-таки решились!.." Томительное ожидание кончилось, но верить все равно не хотелось. Не снится ли мне это? Не фантазирую ли я? В по-следние дни я часто представлял себе свой арест, прокручивая его в во-ображении, словно фильм, -- может, и теперь это всего лишь еще один сеанс? Облегчение от того, что кончилась неопределенность, вдруг сменялось надеждой, что происходящее -дурной сон, и надо только заста-вить себя проснуться; в этой череде обрывочных эмоций не было ров-ным счетом никакой логики.

На повороте машину занесло. Моя правая рука невольно дернулась, и кагебешник мгновенно, с профессиональной жесткостью, сжал ее в запястьи и вернул себе на колено. Я давно знал этого поджарого блондина с простым русским лицом: слежкой за мной он занимался уже не один год. Всегда улыбчивый -- такие, кстати, нечасто встречаются среди "хвостов", -- на сей раз он был мрачен и заметно нервничал. Сидевший впереди запросил по рации инструкций: ехать через центр или вдоль Яузы. Я говорил себе: "Смотри внимательно, может быть, ты видишь Москву в последний раз", -- и пытался запечатлеть в памяти улицы, по которым мы проезжали. Ничего из этого не вышло; впоследствии я так и не мог вспомнить, как мы ехали -- через центр или вдоль реки.

Когда машина остановилась у въезда во двор Лефортовской тюрьмы и тяжелые железные ворота -- первые из двух, никогда не открываю-щихся одновременно, -- стали медленно раздвигаться, у меня вдруг воз-никло нелепое, а для ситуации, в которой я находился, попросту идиот-ское опасение: вот сейчас они заставят меня дыхнуть в трубку и узнают, что я пьян. Можно подумать, что меня обвиняли в нарушении правил движения, а не в измене Родине! Час назад я и в самом деле выпил рюм-ку коньяка -- немалую для себя дозу: как правило, я не пью ничего крепче легкого сухого вина. Повод для этого был поистине исключи-тельным.

В квартире Слепаков подходил к концу урок иврита. Все собравшие-ся -- и учитель Володя Шахновский, и мы, его ученики: Дина и Иосиф Бейлины, Борода -- так мы звали Володю Слепака -- и я, -- пытались вести привычный нам образ жизни; этому не должны были помешать ни обвинения в "Известиях", ни демонстративные действия КГБ после этой публикации -- их агенты вышли на свет из тени, в которой таились до сих пор, и следовали за мной, куда бы я ни шел, совершенно открыто, чтобы показать: дни твои сочтены. Так я и передвигался по городу -- внутри живой клетки из восьмерых кагебешников. Итак, урок уже под-ходил к концу. Около шести часов вечера пришли два корреспондента: Давид Сеттер из "Файненшел Тайме" и Хел Пайпер из "Балтимор Сан" с сенсационной новостью: только что АПН сообщило, что доктор Штерн на свободе!

Михаил Штерн, известный в Виннице врач, около трех лет назад был арестован и приговорен к восьми годам заключения по обвинению в спе-куляции лекарствами и получении взяток. Все дело с самого начала но-сило характер демонстративной расправы с уважаемым человеком за его желание эмигрировать и явно имело целью запугать евреев. Обвине-ния и их обоснования были смехотворными, что лишь подчеркивало зловещий характер процесса. Все эти годы мы активно боролись за осво-бождение доктора Штерна. Четвертого марта, в тот самый день, когда появилась статья в "Известиях", я организовал для его жены очередную пресс-конференцию. Вскоре в Амстердаме международный обществен-ный трибунал должен был рассмотреть дело Штерна. И вот он на свободе, отсидев лишь около трети срока,-- случай поистине беспрецедент-ный! Формулировка АПН "амнистирован по гуманным соображениям, в связи с состоянием здоровья" никого не могла обмануть -- это наша об-щая победа! Такое событие, конечно, следует отметить, но у Бороды в доме нашлось лишь немного коньяка. Я вместе со всеми выпиваю рюмку и даю корреспондентам свое последнее интервью.

-- Мы все, конечно, счастливы, что Михаил Штерн на свободе, -- го-ворю я. -- Но очень может быть, что этот шаг сделан советским прави-тельством для того лишь, чтобы отвлечь внимание западного обще-ственного мнения от новых нападок на еврейских активистов, обвиняю-щихся в шпионаже. Не исключено, что именно сейчас могут начаться новые аресты.

-- Машины КГБ уехали! -- радостно сообщает в этот момент Борода.

-- И за дверью "хвосты" больше не сидят, -- говорит его жена Маша, выглянув на лестничную площадку.

Я смотрю в окно. Действительно, машины, стоявшей метрах в двад-цати от подъезда, нет. Чтобы выяснить, осталась ли вторая, припарко-ванная вплотную к дому, я встаю на подоконник и выглядываю в фор-точку. Увы, эта машина не только на месте, она подъехала к самому входу. Да и "хвосты" не исчезли, а лишь поднялись, оказывается, на этаж выше и вроде бы с кем-то там совещаются.

-- Что все это значит, по-вашему? -- настойчиво спрашивают кор-респонденты. Они, как и мы, заинтригованы происходящим, но о своей работе не забывают. Мне и самому не терпится узнать.

-- Сейчас выясним это экспериментально, -- говорю я и быстро оде-ваюсь. -- Пойду звонить другим журналистам, сообщу о Штерне.
[1] [2] [3] [4]