Борисович. Не убоюсь зла (13)

[1] [2] [3] [4]

-- Это же международная провокация! Здесь ведь иностранцы! Будет большой скандал! -- раздавались возмущенные голоса.

Меня тоже выдернули из круга; я упал на траву, но быстро вскочил на ноги и осмотрелся. Рядом со мной стоял "воронок"; один из кагебешников подбежал к нему и стал быстро-быстро что-то говорить по рации. Услышав, очевидно, ответ, он пошептался с двумя-тремя своими това-рищами, те мгновенно собрали остальных, и доблестные чекисты поки-нули поле боя. Машины вновь взвыли и скрылись в глубине леса, мили-ционеры отступили к опушке, и только съемки продолжались.

Еще часа два мы продолжали веселиться на поляне, а потом отправи-лись по домам. Люди опасались провокаций, но все было спокойно. По дороге одна из канадок сказала мне:

-- Я просто потрясена! Конечно, и у нас полиция вмешивается, если демонстрации в городе угрожают порядку. Но поехать за нами в лес, чтобы помешать праздновать!..

Я предложил ей:

-- А почему бы вам не поделиться своими впечатлениями с западны-ми корреспондентами в Москве? Я, конечно, в любом случае с ними свя-жусь, но думаю, что послушать вас им гораздо интересней.

Канадцы и американцы согласились, и когда мы приехали в город, я пригласил к ним в гостиницу журналистов. Утром следующего дня "Би-би-си" и "Голос Америки" уже передавали о том, что произошло в под-московном лесу. А еще через несколько часов представители советских спортивных организаций выразили израильтянам сожаление по поводу "досадного недоразумения" и надежду на то, что случившееся не омра-чит дружественных отношений между спортсменами двух стран.

И вот сейчас я слышу из уст Масленникова -- того самого майора, который формально руководил операцией два года назад, -- следующий рассказ:

-- Жители моего района позвонили в милицию и сообщили, что большая группа хулиганов устроила на опушке леса пьяный дебош, ме-шает им отдыхать. Мы приехали и увидели множество перепившихся людей, которые пели нецензурные песни; на траве валялись бутылки водки, лежала закуска -- в основном, черная икра. (Черная икра для русского человека -- символ богатого застолья. Откуда было знать бед-ному Масленникову, что она не кашерна, и потому ее не могло быть у нас на Сукот!) -- Я спросил, кто старший, -- продолжает майор. -- Мне указали на гражданина, который сидит сейчас передо мной. Я предло-жил ему вместе с дружками немедленно покинуть район. Тогда он раз-вернулся и сильно ударил меня в лицо. Это послужило сигналом для остальных: началась драка. В конце концов наш патруль рассеял их по лесу. Я приказал арестовать зачинщика; его искали, но не нашли. В результате удара, нанесенного мне Щаранским, у меня была травма переносицы.

Тут же мне предъявляют заключение судебно-медицинского эксперта, подтверждающее слова Масленникова.

Итак, против меня сфабриковано еще одно обвинение: в злостномхулиганстве и нанесении травмы работнику милиции.

Я несколько теряюсь от такой быстрой переквалификации из шпиона в хулигана, и первые мои вопросы к свидетелю носят защитный харак-тер: где я стоял, когда он подошел, кто мог ему жаловаться на наше по-ведение, если в лесу больше никого не было. Но вскоре я спохватыва-юсь: противно играть роль ягненка, доказывающего волку, что вовсе не нападал на него, -- и делаю заявление следствию:

-- Ряд сотрудников КГБ вели в лесу кино- и фотосъемки всего проис-ходящего. Один из их кинооператоров находился рядом с майором. На-верняка на пленке зафиксирован и удар в лицо, если таковой имел мес-то. Поэтому я требую приобщить этот материал к делу.

Следователи не успевают и рта раскрыть, как Масленников выпали-вает:

-- Но ведь я стоял к объективу спиной, и поэтому на пленке ничего не видно.

Я от души хохочу. Конечно же, КГБ не только не приобщит пленку к делу, но и никогда официально не признает, что такие съемки велись, -- ведь "хвосты" существуют лишь в воображении шизофреников, одер-жимых манией преследования.

-- Прошу зафиксировать в протоколе очной ставки мое ходатайство и реплику гражданина Масленникова о том, что он стоял спиной к кино-оператору, -- говорю я.

Тут в разговор вступает Чечеткин:

-- Но когда вы давали мне показания, -- обращается он к Масленни-кову, -- то ни о каких кинооператорах не вспоминали. Может быть, съемки вели сами евреи ?

Поняв свою ошибку, майор заливается краской. Он, конечно, пре-красно помнит, что эти кинолюбители не только снимали происходив-шее, но и руководили его собственными действиями. Однако долг офи-цера милиции -- не давать правдивые показания, а помочь КГБ соблю-сти юридические формальности при составлении требуемого протокола. И он отвечает смущенно:

-- Ну, я точно не знаю, наверное, это были евреи. К разговору подключается и Солонченко. Тон его явно издеватель-ский.

-- Что это вам, Анатолий Борисович, постоянно привидения мере-щатся? То за вами кто-то ходит, то вас фотографируют... Может, с пси-хикой не все в порядке? Впрочем, если вы сообщите нам фамилии и ад-реса людей, которые якобы вели съемки, мы попробуем их найти.

Я все же добиваюсь своего: они записывают в протокол то, что мне необходимо. Вернувшись в камеру, я пишу письмо прокурору, указывая в нем, что многие из людей в штатском, руководившие действиями ми-лиции в лесу и снимавшие нас, мне хорошо известны, я знаю их в лицо: ведь они в течение нескольких лет ходили за мной, дежурили под окна-ми, сидели рядом в транспорте и даже застревали вместе со мной в лиф-те. Фамилии и адреса их я, понятно, назвать не могу, однако один из кинооператоров, которого мы называли между собой "Банионис" за сходство с популярным актером, в марте семьдесят седьмого года сопро-вождал меня в "Волге" в Лефортовскую тюрьму. Поэтому я требую уст-роить мне очную ставку с людьми, участвовавшими в моем аресте, что-бы я имел возможность опознать того человека.

Я, безусловно, понимал, что ничего из этого не выйдет, но мне в то же время было хорошо известно, что КГБ избегает любых выяснений по поводу своих "хвостов", которых официально попросту не существует.

То ли это мое заявление подействовало, то ли они, спохватившись, решили, что не следует включать в обвинение эпизод, свидетелями ко-торого стали иностранцы, -- но в итоге "хулиганство" мое было проще-но, и о нем больше не упоминалось.

13. НОВЫЙ НАТИСК

Серия допросов внезапно прервалась в начале октября. Целый месяц следователи, казалось, не вспоминали обо мне, однако и в пятьдесят восьмом кабинете, и в двух кабинетах над ним, где работала "моя" группа, каждый вечер горел свет: это говорило о том, что дело двигается. Именно тогда, когда меня перестали вызывать на допросы, я во время прогулок в тюремном дворе заметил: окна этих кабинетов бы-ли освещены и в субботу, и даже в воскресенье. Группа работала без вы-ходных! Что бы это значило? Следствие подходит к концу? Всякое не зависящее от тебя изменение рутинного порядка, к которому ты успел привыкнуть, вызывает вопрос, а в тюрьме, да еще во время следствия -- тысячу вопросов, волнует, пробуждает надежды, заставляет искать объ-яснения -- конечно же, как правило, в твою пользу.

Прошла внеочередная сессия Верховного Совета СССР, на которой была принята новая Конституция -- брежневская, сменившая сталин-скую. Теперь выходным днем стало седьмое октября, а пятое декабря -- обычным рабочим. Именно в те дни меня перестали вызывать на допро-сы. Нет ли здесь связи? Может, правительство решило сделать красивый жест в честь принятия новой Конституции?

С трудом заставляю себя выбросить всю эту чушь из головы, однако от другой иллюзии избавиться труднее: из "Правды" мне известно, что конференция в Белграде продолжается; очевидно, именно поэтому газе-ту нам дают читать все реже и реже. Но даже из тех номеров, которые попадают в камеру, ясно, что Советам не нравится происходящее там. Может, идет какая-то торговля? Может, Запад требует освободить чле-нов Хельсинкской группы -- Орлова, Гинзбурга, меня?

Мысль о том, что Юрий сидит здесь же, в Лефортово, почему-то ус-покаивает: все-таки рядом близкий, дорогой мне человек, хотя я, конеч-но, предпочел бы, чтобы он остался на воле, подальше отсюда. Нет со-мнения, что и он, и Алик держатся хорошо, -- иначе мне давно бы уже процитировали их показания. Я вспоминаю Буковского, Амальрика -- и чувствую себя менее одиноким. Конечно, статья у них была полегче -- не шестьдесят четвертая, а семидесятая... Но вот Эдик Кузнецов пол-учил смертный приговор, а как достойно вел себя в тюрьмах и лагерях, какой дневник сумел переслать на волю!

О жизни в ГУЛАГе я прочел в свое время немало, но как жаль, что никто не написал -- во всяком случае, мне такой не попадалось -- под-робной книги о следствии! Поучиться бы на чужом опыте -- насколько сейчас было бы легче! К счастью, есть много других доступных мне книг, и сплошь и рядом оказывается, что накопленный в них человече-ский опыт для меня ничуть не менее полезен. А потому в октябре я чи-тал много как никогда, получая книги из тюремной библиотеки .

... Итак, весь этот месяц я и мои кагебешники отдыхали друг от дру-га, но моего соседа продолжали вызывать на допросы. Впрочем, как я уже писал, он был скорее консультантом, чем подследственным, и его встречи со следователем проходили совсем иначе, нежели мои.
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.