Борисович. Не убоюсь зла (17)

Итак, нашелся все же свидетель, который буквально дословно повто-ряет обвинение, выдвинутое Липавским. Есть, правда, маленькое "но": Липавский утверждает, что задание я получил из Израиля от Рубина осенью семьдесят шестого года, а по версии Адамского это было на пол-тора года раньше, и Рубин тут не при чем. Впрочем, свидетель вряд ли предвидел эту неувязку, когда подписывал протокол, а Шерудило такие мелочи не смущают.

Мне ужасно хотелось понять, как люди, пришедшие на допрос -- пусть и трясясь от страха, но все же с намерением остаться честными и порядочными, уходят оттуда, подписав то, что им продиктовали следо-ватели КГБ, и я потребовал очной ставки с Адамским.

С особым волнением читал я протоколы допросов мамы и брата, заявление отца об отказе давать показания. Арестовав меня, КГБ вовлек и их в конфронтацию с властями, к чему мои родственники совершенно не были готовы. Лояльные советские граждане, и не помышлявшие о том, чтобы конфликтовать с режимом, никогда не сталкивавшиеся с КГБ, как поведут они себя на допросах по делу их сына и брата -- "изменника Родины"? Какую позицию займут?

И вот я вижу: они приняли бой, они не защищаются, а нападают, требуя для меня справедливости. Мне стыдно: как я мог сомневаться!.. Мамочка, бедная моя старушка! Ну зачем ты объясняешь этим хищни-кам, каким замечательным я был шахматистом, и рассказываешь им о том, как в четырехлетнем возрасте я читал наизусть "Бородино"? Хо-чешь вызвать у них сочувствие? Мне страшно за папу: он пишет, что не может явиться на допрос из-за плохого состояния здоровья, а про бо-лезнь его мама мне ничего не сообщила...

Родные мои! Я горжусь вами, смело бросившими в лицо КГБ гнев-ное: "Вы лжецы и фальсификаторы! Наш сын и брат невиновен! Отпу-стите его в Израиль, к жене!"

Самым внимательным образом читаю я, естественно, показания Липавского, исследую их чуть ли не побуквенно, как корпят историки над древними текстами: пытаюсь определить, что в них -- подлинник, а что -- позднейшие вставки, каковы были намерения тех, кто водил рукой свидетеля в разные периоды следствия...

В длинной серии допросов, состоявшихся в апреле-мае, Липавский рисует подробную картину деятельности активистов алии с начала се-мидесятых годов. Версия о еврейском шпионаже выглядит примерно так же, как и на очной ставке, однако есть и одно важное отличие: поначалу он утверждал, что идейным руководителем в этой истории был Лернер, Бейлина -- основным исполнителем, я же лишь передавал собранную информацию. Вторая, более короткая серия его допросов прошла позд-ней осенью, когда, как видно, было принято решение ограничиться до поры до времени только моим арестом. Тут Липавский уточняет свои предыдущие показания, приводя их в соответствие с окончательной вер-сией. Тогда-то функции Дины переходят ко мне, для чего потребовалось "забрать" у нее списки отказников и "передать" их Лиде Ворониной. Те-перь мне становится понятным расхождение между показаниями Липавского и Запылаевой на очных ставках, и я окончательно убеждаюсь в том, что Лена -не агент КГБ, а его жертва.

С жадным интересом начинаю я читать показания Тота. Наконец-то я узнаю, что с ним случилось. Оказывается, Роберт дает их после того, как был задержан "с поличным" во время встречи с Петуховым. Вот как это выглядит при знакомстве с материалами дела.

Утром одиннадцатого июня семьдесят седьмого года, за несколько дней до окончания срока пребывания Боба в Москве, Петухов звонит ему домой и сообщает, что долгожданные результаты парапсихологических опытов наконец получены, он написал об этом статью и готов пере-дать ее Тоту. Боб изъявляет готовность встретиться. Петухов говорит, что случайно находится рядом и материалы при нем, но, понятно, зайти в дом без сопровождающего не может: не пропустит охрана. Роберт сам выходит к нему и получает из рук Петухова папку с бумагами. Далее я читаю показания "случайного прохожего": "Я вышел из магазина и уви-дел такую странную сцену: два человека стояли возле дома; один выта-щил из чемоданчика какую-то папку и передал другому -- по внешнему виду явно иностранцу. Несколько шагов они прошли вместе, а потом быстро разошлись. Я решил на всякий случай сообщить об этом в мили-цию и спросил у двух прохожих, где тут ближайшее отделение. А они мне говорят: "Мы сами из милиции". Оказалось, следователи. Вместе с ними и подошедшим милиционером мы задержали обоих".

Последующие события отражены в протоколе задержания и других милицейских документах. Около десяти часов утра обоих доставили в отделение, папку у Тота изъяли; Петухов подтвердил, что передал ее ему, Боб сказал, что еще не успел эту папку раскрыть.

Через час прибыл эксперт из Академии наук, который установил: материалы являются секретными. Вслед за ним приехал сотрудник кон-сульского отдела посольства США, под чье поручительство Тота отпу-стили. В милицейском протоколе записано заявление Боба: он не знал, что переданные ему материалы могут быть секретными; его интересует, может ли он задержаться в СССР, чтобы дать показания в защиту Петухова, если того будут судить.

Этот наивный, но благородный жест Боба сразу же вернул мне всю былую симпатию к нему. Да, он оказался недостаточно подготовленным к встрече с КГБ, но до конца оставался порядочным человеком. "Эх, Боб, дружище! -- думал я. -- Как же ты не понял, что не Петухов, а ты сам -- жертва провокации!"

Итак, Тот ушел, а еще через час в отделение милиции прибыл... -- кто бы вы думали? -- капитан КГБ Губинский собственной персоной! -- и начал допрашивать Петухова. Короткий протокол этой беседы завер-шается фразой: "С Тотом меня познакомил гражданин СССР Щаранский А.Б.". Остальные показания парапсихолог давал уже в Лефортово -- по моему делу.

В то же самое время в МИД СССР вызвали представителя посольства США. В деле лежит текст устного заявления советского чиновника аме-риканцу: "Корреспондента Р.Тота задержали с поличным при получе-нии секретной информации. Это не первый случай, когда американский журналист занимается противозаконной деятельностью... МИД заявля-ет протест... Р.Тот будет вызван на допросы и временно не сможет поки-нуть СССР..."

Боба допрашивали в течение двух дней. Сейчас, зная все, что пред-шествовало этим допросам, я мог лучше понять причины, побудившие его давать показания. Внимательно читая тексты протоколов, я об-наружил, что первый из них вообще не переведен на английский! Под русским вариантом Боб добавил примерно следующее: "Мне объ-яснено, что в соответствии с УПК СССР я обязан расписаться, хотя не читаю по-русски и не понимаю, что здесь написано" -- и поставил подпись.

Протокол второго допроса -- уже с переводом на английский; под-пись Тота под английским текстом, подписи Володина и Черныша -- ру-ководителей "моей" группы, допрашивавших Боба, -- под русским. Под английским текстом стоит еще подпись переводчика из АПН Бондаря. Показания Тота о встречах с Наумовым, Аксельродом, Зиновьевым, Петуховым мне уже читали раньше на допросах. В окончательное обви-нение эти эпизоды не вошли, а потому представляли теперь разве что исторический интерес. Я остановился лишь на той части, которая непос-редственно связана со мной: "Одним из основных источников информа-ции об отказниках, которой я располагал, был Щаранский... Он знако-мил меня с их списками... Полученные от него сведения были частично использованы при написании статьи "Россия косвенно раскрывает свои секретные исследовательские центры".

Эта последняя фраза целиком перенесена в текст обвинения. И тут я обнаружил, что в английском варианте, под которым подписался Боб, сказано несколько иначе: "Статья частично написана с помощью инфор-мации, полученной..." Может, это техническая ошибка переводчика? Велика ли, посудите сами, разница между этим пассажем и тем, кото-рый попал в русский текст? А ведь в ней-то вся соль! На самом деле это разница между тем, чем я занимался в действительности, и тем, что пытался приписать мне КГБ. Я давал иностранным корреспондентам ин-формацию для статей, а КГБ заявлял, что статьи были лишь прикрыти-ем для шпионских сведений, которые на страницы газет, естественно, не попадали.

Я потребовал вызвать переводчика. Следователь заявил, что не ви-дит в этом необходимости.

Когда в конце мая я одолею все "талмуды", то откажусь подписать бумагу о завершении дела, пока не явится переводчик. В конце концов вызовут Бондаря. Я предъявлю ему оба текста.

-- Видите ли, английский язык строже русского, который допускает больше толкований, -- попытается он оправдаться.

-- Но вы согласны, что в английском варианте нет того смысла, кото-рый появился в русском переводе?
[1] [2] [3] [4]