Борисович. Не убоюсь зла (25)

-- Это вы дружок Солженицына? -- встревожено спрашивает он. Мне не хочется его разочаровывать и признаваться, что с Солжени-цыным я не знаком; отвечаю уклончиво:

-- Солженицына, Сахарова -- какая разница! Важно другое: вы там спите и не видите, что ваши подчиненные здесь вытворяют!

-- Э, так мы вас должны отдельно держать.

-- Этого я не требую. Если места мало -- готов ехать вместе с други-ми зеками. Но почему конвой мародерствует?

Лейтенант смотрит на мой рюкзак и спрашивает старшину:

-- Что у него там?

Увидев книги, он вдруг срывается на крик:

-- Да что вы в этой литературе понимаете? Видите -- человек серь-езный, не какой-нибудь хулиган. Отнесите его вещи в тройник!

Я прохожу мимо клетки с бытовиками, чувствуя себя перед ними ви-новатым, и громко говорю:

-- Ребята, если снова кого-нибудь грабить будут, крикните -- я обя-зательно напишу Генеральному прокурору по поводу всего этого!

Конвой, водворив меня в тройник, обыск не возобновляет, ограни-чившись перекличкой и разводом зеков по разным купе.

Проснувшись на следующее утро, я слышу мелодичные женские го-лоса: ночью на какой-то станции в вагон погрузили нескольких зечек. Судя по лексикону, это уголовницы. Сначала они переругиваются меж-ду собой, а потом начинают перекликаться с мужчинами из соседней клетки. Моментально возникают любовные диалоги; так как влюблен-ные не видят друг друга, они подробно описывают партнерам -- "заоч-никам" свою внешность, темперамент, интимные привычки. Наконец все пары, устав, замолкают, кроме одной, которая переходит от словес-ного флирта к сексуальным действиям: он и она в полный голос сообща-ют один другому, как раздевают друг друга, как ласкают -- и так далее. В конце концов они, судя по восклицаниям, доводят и себя, и востор-женных наблюдателей до оргазма.

В Перми нам подают "воронок" без "стакана", и я на двадцать минут вновь возвращаюсь в компанию бытовиков. Здесь мне удается стать сви-детелем незабываемой сцены.

Как только машина трогается, один из конвойных показывает через решетку пузырек одеколона "Кармен":

-- Отдаю за четвертной.

На воле такой флакон стоит рубля три-четыре, но в ГУЛАГе -- свои цены. Глаза разгораются у многих, но -- надо платить... Первыми от-кликаются двое малолеток; самым смелым оказывается тринадцатилет-ний подросток, изнасиловавший и убивший студентку; он развязывает свой мешок и, склонившись над ним, чтобы никто не увидел, где он пря-чет деньги, вытаскивает десятку. За ним такую же купюру извлекает и второй.

-- Продашь за двадцать? -- спрашивает охранника юный убийца.

-- Ладно! Гони монету, -- соглашается тот, но отдавать пузырек мальцам боится и говорит, -- давайте кружку, я перелью.

Когда содержимое заветного флакона оказывается в руках покупате-лей, начинается что-то страшное: каждый из бытовиков хочет оказаться поближе к кружке, напоминает пацанам о своих особых перед ними за-слугах. Пьет один из малолеток, затем делает большой глоток второй, но с непривычки заходится в кашле, и кружку вырывают у него из рук. Еще два-три счастливца успевают выпить по нескольку капель.

"Пьянка" окончена. Солдат быстро бросает через решетку пачку си-гарет; его щедрость объясняется просто: отобьют куревом запах одеко-лона -- и нарушения как бы и не было. Но запах, тем не менее, очень устойчив, а главное, малолеток совсем развезло. На лице хмельного убийцы -самодовольная улыбка: начинается та интересная жизнь, к которой он стремился и которую предвкушал...

По прибытии в Пермскую тюрьму меня от бытовиков отделили, и больше путешествовать с ними мне не довелось.

На станцию Чусовская наш поезд приходит поздно ночью. Метет ме-тель. Автоматчики с собаками выстроились по обе стороны вагонов. Го-рят прожектора, слышится рев моторов, работающих на холостом ходу, -- нас ждут машины.

Меня выпускают из вагона первым. Приехавший специально за мной офицер говорит:

-- Идите вперед по ходу поезда.

-- Сесть! -- кричит мне солдат из цепи. Но офицер повторяет:

-- Идите, идите.

Проваливаясь в глубоком снегу, я с трудом тащу свои вещи, но успе-ваю сделать лишь несколько шагов: солдат бросается на меня, замахива-ясь автоматом.

-- Кому сказал -- сесть!.. твою мать!

Я едва успеваю поднять рюкзак, и удар прикладом приходится по не-му. Охранник замахивается на меня ногой, но офицер властно кричит:

-- Отставить! Он со мной!

На этот раз автоматчик, слава Богу, слышит и отступает, продолжая ругаться. Я прохожу мимо него, офицер идет следом. Оборачиваюсь и вижу, как усаживают в снег бытовиков.

Метрах в двухстах от поезда нас ждет "воронок". Хотя "накопитель" пуст, меня сажают в "стакан" и закрывают дверь. Офицер и солдат с ог-ромной немецкой овчаркой на поводке стерегут меня снаружи. Оказы-вается, замок испорчен, и когда на повороте дверь "стакана" внезапно распахивается, собака реагирует молниеносно: она бросается на меня, припечатав к стене, оглушительно лает; лапы ее -- у меня на плечах, а вывалившийся из горячей пасти красный язык прикасается к лицу. Сол-дат быстро отдергивает пса, а я от пережитого страха срываюсь в крик:
[1] [2] [3] [4]