ГЛАВА СЕДЬМАЯ (2)

Они шли на скорости семьдесят миль в час. Вдруг сзади послышался вой патрульной сирены.

– Черт бы их побрал! – в сердцах ругнулся Рудольф, останавливаясь у обочины.

Дорожный патрульный штата, подойдя, поздоровался:

– Добрый день, сэр!

Надо же, какой важный теперь у нас Рудольф, подумал Томас. Даже полицейские его называют сэром.

– Ваши права, сэр. – Прежде чем заглянуть в права, он внимательно посмотрел на бутылку, стоявшую на переднем сиденье между Рудольфом и Томасом. – Вы превысили скорость, сэр, – шли на скорости семьдесят в зоне, где скорость ограничена пятьюдесятью милями, – продолжал он, холодно поглядывая на Тома, на его раскрасневшееся от ветра лицо, перебитый нос, синий костюм из Марселя.

– Вы правы, офицер, сожалею, – признался Рудольф.

– По-моему, ребята, вы пили, – продолжал полицейский. Это был не вопрос, утверждение.

– Я не выпил ни капли, – сказал Рудольф. – Я ведь за рулем.

– Кто он? – полицейский зажатыми в пятерне правами указал на Томаса.

– Мой брат.

– У вас есть документы? – грубо, с явным подозрением обратился патрульный к Томасу.

Он, порывшись в кармане, вытащил паспорт. Полицейский медленно раскрыл его, словно опасаясь, нет ли в нем бомбы.

– Почему у вас заграничный паспорт? Чем вы занимаетесь?

– Я моряк.

Патрульный офицер вернул Рудольфу права, а паспорт Томаса сунул в карман.

– Паспорт будет у меня. И забираю у вас вот это, – он потянулся к бутылке. Рудольф подал ее. – А теперь разворачивайтесь и следуйте за нами!

– Офицер, – обратился к нему Рудольф. – Ведь вы можете меня оштрафовать за превышение скорости и дело с концом. Нам совершенно необходимо…

– Я сказал, разворачивайтесь и следуйте за нами, – строго повторил полицейский. Он большими шагами подошел к патрульной машине, за рулем которой сидел его напарник-полицейский.

Им пришлось повернуть и ехать назад больше десяти миль до полицейского участка. Томас сумел незаметно для Рудольфа вытащить револьвер из-за пояса и засунуть его под сиденье. Если копы обыщут машину и найдут револьвер, то ему хана – он может получить от шести месяцев до года тюрьмы за незаконное хранение оружия. За отсутствие разрешения на его ношение. Арестовавший их полицейский объяснил сержанту, за что он их задержал – за превышение скорости и за обнаружение открытой бутылки виски в машине, что является тоже серьезным нарушением. Он настаивал на проведении теста на определение степени алкогольного опьянения.

На сержанта, конечно, произвел должное впечатление внешний вид Рудольфа, но он, извиняясь, все же заставил обоих подышать на себя, потом в трубочку, а Томаса еще и помочиться в бутылку.

Уже стемнело, когда они вышли из полицейского участка, без бутылки виски, с выписанной квитанцией на штраф за превышение скорости. Сержант, смилостившись, пришел к выводу, что ни тот ни другой не пьяны, но Томас заметил, как долго, подозрительно рассматривал полицейский его паспорт, после чего неохотно вернул ему документ. Томас, конечно, струхнул, потому что немало полицейских были тесно связаны мафией, но сейчас он ничего не мог поделать.

– Да, лучше бы ты не ехал со мной, – грустно сказал Томас, когда они снова выехали на шоссе. – Надо же, арестовали за то, что у меня не такое дыхание, как нужно.

– Забудь об этом, – коротко бросил Рудольф, нажимая на газ.

Томас пошарил под сиденьем. Револьвер на месте. Значит, машину не обыскивали. Может, удача ему начинает улыбаться?

Они приехали в больницу в начале десятого. У входа их остановила медсестра и, отведя Рудольфа в сторону, что-то прошептала.

– Спасибо, – сказал Рудольф сдавленным голосом и, повернувшись к Томасу произнес:

– Мама умерла час назад.

II

– Последнее, что она сказала, – рассказывала Гретхен, – «Передай отцу, где бы он ни был сейчас, что я его прощаю». Потом впала в кому, и уже сознание к ней не возвращалось.

– По-моему, она зациклилась на этом, – сказал Томас. – Просила меня поискать отца в Европе.

Было уже поздно, и вся троица сидела в гостиной дома, в котором Рудольф с матерью прожили последние несколько лет.

Билли спал наверху, а Марта плакала на кухне, оплакивая ту женщину, которая всегда, ежедневно, была ее врагом и мучительницей. Билли упросил мать взять его с собой в Уитби, чтобы увидеть в последний раз свою бабушку, и Гретхен уступила, считая, что вид смерти – это часть воспитания ребенка. Поэтому она привезла его с собой. Мать простила дочь перед тем, как врачи поместили ее в кислородную палату.

Рудольф занялся подготовкой похорон. Поговорил с отцом Макдоннелом и согласился со всей этой «свистопляской», как выразился он в разговоре с Джин, когда позвонил ей в Нью-Йорк. Надгробное похвальное слово, месса и все такое прочее. Но он заартачился, когда хотели закрыть все окна в доме и опустить ставни. Он мог, конечно, ублажать мать, но до определенного предела. Джин мрачно сказала, что могла бы приехать, если он этого хочет, только не видит в своем приезде никакого смысла.

Полученная в Риме телеграмма произвела на нее гнетущее впечатление.

– Семьи, – бормотала она, – все эти проклятые семьи.

В тот вечер Джин много пила и продолжала пить всю дорогу в самолете. Если бы он не поддерживал ее под руку, то она наверняка свалилась бы с трапа самолета. Когда он уезжал в Нью-Йорк, она казалась ему такой хрупкой, такой утомленной, изможденной. Теперь, сидя перед братом и сестрой в доме, в котором он жил с матерью, он был рад, что жена не приехала.

– Так вот, в день, когда умирает твоя мать, – ворчал Том, – тебя какой-то поганый коп заставляет мочиться в бутылку. – Том один из всех пил, но он был не пьян.

Гретхен поцеловала его в больнице, крепко обняла в приступе печали, и теперь уже не была прежней высокомерной, задирающей перед всеми нос, мнящей себя выше других женщиной, не такой, какой он ее запомнил, а совсем другой – теплой, любящей, близкой. Томас чувствовал, что у них появился шанс на окончательное примирение. Но прежде нужно забыть о прошлом. У него и без того полно в этом мире врагов, для чего ему еще наживать их из числа своих близких, из своей семьи?

– Меня пугают эти похороны, – резко сказал Рудольф. – Все эти старушки, с которыми она играла в бридж. И что может сказать о ней этот идиот Макдоннел?

– Что ее дух надломила бедность и недостаток любви, что она свою жизнь все равно посвятила Богу, – сказала Гретхен.

– Да, если бы только он этим ограничился, – мрачно бросил Рудольф.

– Прошу меня простить, – извинился Томас, выходя из комнаты в спальню для гостей, которую они делили сейчас с Билли. Гретхен разместилась во второй свободной комнате. В комнату матери пока никто не входил.

– По-моему, он изменился, не находишь? – спросила Гретхен, когда они с Рудольфом остались одни.

– Да-а, – протянул Рудольф.

– Какой-то подавленный, прибитый…

– Как бы там ни было, – сказал Рудольф, – согласен, он изменился в лучшую сторону.

Услыхав шаги спускавшегося по лестнице брата, они оборвали разговор. Томас вошел с мягким свертком, завернутым в тонкую шуршащую бумагу.

– Вот, – сказал он, протягивая его Гретхен, – это тебе.

Гретхен, развернув сверток, расстелила на столе шарфик со старинной картой Средиземного моря в трехцветном изображении.

– Спасибо. Он такой милый. – Встав, она поцеловала его за подарок.

Неизвестно почему, но ее поцелуй вдруг его «завел». «Как бы не совершить чего-нибудь опрометчивого, безрассудного, – мелькнула у него мысль. – Дать волю нервам, расплакаться, начать крушить мебель, вытащить револьвер и открыть пальбу по луне».

– Я его купил в Каннах, – сказал Томас, – для мамы.

– В Каннах? – переспросил Рудольф. – Когда же ты там был?

Томас сказал. Они вычислили, что могли находиться там одновременно, по крайней мере, один день, это точно.

– Как, однако, все это ужасно, – печально сказал Рудольф. – Братья разминулись вот так, ничего не зная друг о друге. Теперь, Том, нам нужно постоянно поддерживать связь друг с другом.

– Да, – согласился Томас. Он знал, что ему на самом деле хочется видеться с Гретхен, но Рудольф – это совершенно другое дело. Сколько он вынес страдания из-за него, Рудольфа, сколько мук. – Да, – повторил Том. – Я прикажу своей секретарше послать тебе копию маршрутов моих поездок на ближайшее будущее. – Он встал. – Ну, пора в кровать. У меня был трудный длинный день.

Томас поднялся к себе по лестнице. По правде говоря, он не очень устал, скорее притворялся. Просто ему не хотелось сидеть в одной комнате с Рудольфом. Если бы он только знал, где находится морг, он выскользнул бы незаметно из дома, пошел бы к умершей матери и просидел бы всю ночь возле нее.
[1] [2] [3] [4]