Год тридцать седьмой

[1] [2] [3]

Стругацкий Аркадий

Год тридцать седьмой
Неопубликованный рассказ. …Снег все падал, теплый, мягкий, совершенно ленинградский снег, кружился вокруг матовых шаров фонарей, опускался на лицо и на ресницы. Григорий протянул руку, и на ладонь опустились мохнатые снежинки. Ручной снег, подумал Григорий…
1961 Скачать на lib.rus.ec

* * *

В свете фонарей падали с темного неба крупные снежинки, и было тепло и тихо. Здесь всегда было тихо и спокойно, даже ранними вечерами, только у подъезда клуба ВМА толпились молодые люди в длинных шинелях, да по площади бегали мальчишки, мокрые от снега.

Они условились встретиться в восемь, а было еще без четверти, и Григорий некоторое время постоял у афишной тумбы, читая, что в каком театре идет. Он терпеть не мог театра, но давно решил, что на этот раз надо обязательно сходить куда-нибудь с Валькой, хотя знал, что потом будет плеваться и поносить театральных критиков вообще и Мишку Шмидта в частности. Он подумал, что надо бы навестить Мишку и рассказать ему про его однофамильца из Баварии, Вольфганга Шмидта. Как тот все жаловался, что в Гвадалахаре нет пива, а потом под Торихой ему удалось подбить штабную машину, и в машине оказался целый ящик с пивом. Ящик был оцинкован, на нем, уткнувшись головой, лежал толстый майор с перебитым позвоночником. В ящик натекло крови, но Шмидт, отпихнув труп, стал доставать бутылку за бутылкой и передавать бойцам. Он таскал бутылки по три-четыре каждой рукой, из машины торчал его зад в брезентовых штанах, на каждой ягодице было по дыре, и из дыр торчали клочья серого от грязи белья. Бойцы подхватывали бутылки и тут же пили, отбивая горлышки, и мне тоже досталась бутылка. Стекло было в крови, пиво оказалось теплым, но оно было вкуснее, чем вода из Эбро – желтая, холодная, провонявшая мертвечиной.

Григорий взглянул на часы. Было ровно восемь. Сашка сказал, что будет дома ровно в восемь, а если не в восемь, то ровно в десять. Он и раньше назначал так свидания, даже девчатам, и те не обижались. Потому что догадывались, наверное, какая у него работа. Сашка не любил рассказывать, где он работает и чем занимается, но все его знакомые рано или поздно узнавали об этом. Он просил, чтобы про него говорили, будто он милиционер, но Григорий обычно рассказывал знакомым, что Сашка -завмаг, «знаете, булочная на углу Финляндского и Астраханской». «А-а…» – говорили знакомые разочарованно. Сашка был больше похож на боксера, чем на завмага.

Сашкина квартира была на третьем этаже, и окна были освещены. Григорий шагнул на мостовую, чтобы перейти улицу, но тут подкатила эмка, гуднула и остановилась, загородив дорогу. Из эмки вылез плечистый парень, открыл капот и полез в мотор. Снег все падал, теплый, мягкий, совершенно ленинградский снег, кружился вокруг матовых шаров фонарей, опускался на лицо и на ресницы. Григорий протянул руку, и на ладонь опустились мохнатые снежинки. Ручной снег, подумал Григорий. Он обошел эмку, перешел улицу и вошел в вестибюль. В вестибюле топилась большая, зеленого кафеля печь, было светло и тепло, и было приятно подниматься по лестнице и знать, что тебя ждут, и завтра будут ждать – уже в другом месте и другие люди, и послезавтра и еще долго-долго, месяца два. Два месяца приятных обязанностей, исключительно приятных обязанностей и хорошей работы, и работать есть над чем, и приятно думать, что эта работа сейчас нужна, потому что на Эбро не так уж много журналистов, и большинство из них пишут ерунду, ставят все вверх ногами – чаще не по злобе, а по глупости. Просто не видят главного – классовая глупость, они считают, что человек – всего лишь человек, и переубедить их невозможно, да, наверное, и не нужно…

Сашка стоял на стремянке и копался в дверном звонке.

– Здравствуй, завмаг, – сказал Григорий.

Сашка взглянул сверху вниз, спрыгнул и сказал:

– Здравствуй, испанец.

– Салюд, камарада, – сказал Григорий, и они обнялись и стали хлопать друг друга по спине.

– Жив, жив, писака, – приговаривал Сашка. – Жив, старый хрен…

Они отпустили друг друга, и Сашка сказал:

– Заходи, раздевайся и кури. Я сейчас…

У него стало какое-то другое лицо – какое-то немного обрюзглое, немного старое, немного нездоровое, но глаза были теплые, кожа по-прежнему смуглая, и у него была прежняя боксерская челюсть.

– Заходи, заходи, нечего меня разглядывать. – Он втащил Григория в прихожую, а сам снова забрался на стремянку. – Там Олег сидит, -сообщил он со стремянки.

– Да ну! – Григорий торопливо стащил пальто, смотал с шеи шарф и бросил шапку на столик у дверей. Он пошел прямо в гостиную. Там сидел тощий и бледный Олег и курил трубку. На столе стояла всякая закуска и две бутылки с коньяком.

– Ого-го! – заорал Олег и вскочил, распахивая руки. – Писатель!

Они обнялись.

– Рассказывай, – сказал Олег.

– Да ну тебя к черту, – сказал Григорий. – Я тебя сто лет не видел. Ничего не хочу рассказывать.

– Чесать, где чешется, и слушать друга, вернувшегося из дальнего путешествия, – сказал Олег. Он очень любил Пруткова.

Они сели рядом на диван, и Григорий закурил, рассматривая Олега, комнату и вообще все. Он очень любил эту комнату. Здесь всегда было хорошо и уютно, хотя и не всегда чисто. И здесь ничего не менялось.

– Ты будешь рассказывать? – осведомился Олег.

– Потом. Дай отдышаться.

– Тогда будем коньяк пить. Сашка! Иди коньяк пить! Ты худой стал, как мощи. Не женился?

– Нет.

– Эх ты, старый хрен. В Испании – и не женился! Смотри, опоздаешь…

– Жениться, Олег, никогда не поздно и всегда рано, – сказал Григорий вдумчиво.

– Не жрешь по утрам, я думаю.

– Не жру.

– То-то и оно.

– Что «то-то и оно»?

– Да вот это самое.

– А конкретнее?

– Заработаешь язву.

– Аналогичный случай был в Пензе, – сказал Григорий.

– Ладно, дело твое, – сказал Олег. – Но учти, что язва желудка состоит в том, что желудок, не получая питания, начинает переваривать сам себя.

– Есть еще такая болезнь – волчанка, – сказал Григорий. – Ты на себя посмотри, мыслитель. Сеченов. Пастер. Тебя ведь анфас не видно.

– Я истощен наукой, – сказал Олег.

– А, – сказал Григорий. – Противоестественная любовь.

– Понаблюдай-ка, братец, десять ночей подряд – похудеешь.

– Я наблюдаю круглые сутки, – сказал Григорий важно. – Я наблюдаю жизнь.

– Ну и как жизнь?

– Да так. День живем, неделю хочем.

– Тьфу на тебя, – сказал Олег и заорал: – Сашка! Пора коньяк пить!

Ни черта здесь не меняется, думал Григорий, осматриваясь. Все то же. Э, а это кто? Здесь раньше висел Ягода… Ну ясно, он его снял. Нехорошая история. А кто же это?

– Сашка! – крикнул он. – Кто это у тебя на стене?

Было слышно, как Сашка ломится со стремянкой в переднюю.

– Эх ты, деревня, – сказал Олег. – Это Ежов.

– А, – сказал Григорий. – Ясно.

Вошел Сашка. Они сели за стол и подняли по первой.

– За Испанию, – сказал Олег.

– За Испанию, – повторил Григорий с удовольствием.

Они чокнулись и выпили. За Испанию я могу выпить сколько угодно, сказал Григорий. А как там дела? – спросил Олег. У него сразу широко раскрылись глаза. Не очень важно, сказал Григорий. Правда? Да, неважно. Трудно очень. А как же «но пасаран»? – сказал Олег расстроенно. Очень трудно. Все правильно, но очень трудно. Сволочь Франция, сказал Олег. Задержали оружие. Сволочи.

Сашка молча разлил коньяк.

– Теперь выпьем за встречу, – предложил Олег. – И чтоб не последнюю.

– Самый хороший тост – первый, – сказал Григорий. – Но все равно, выпьем…

Они выпили, и Олег стал есть шпроты прямо из банки. Сашка налил себе еще одну и выпил. Потом снова налил всем.

– Я рад, что ты жив, Гриша, – сказал он. – И давайте поговорим про что-нибудь веселое.

Олег оживился.

– Слыхали? – сказал он. – У нас в Пулкове раскрыли банду. Целая организация. Вот сволочи! И все маститые, пузатые… Такая дрянь!

– Поговорили про веселое, – сказал Сашка и выпил. Он был всегда такой – с ним было трудно разговаривать. Но обычно он расходился после пятой-шестой рюмки.

– Арестован Черепанов, – продолжал Олег, – Пересветов, Иванов -директор. Еще человек пять рангом поменьше. И подумать только – ведь известные ученые, в почете… Все им было дано, все – работайте только! Что им, хуже чем при царе, что ли, было? И главное – притаились, тихие. Никто ничего не знал, не подозревал даже.

– Я думаю. Иванов – это же мировое имя, – сказал Григорий.

Олег перестал жевать и задумчиво поглядел на него.

– Нет, – сказал он. – Иванов – это, я думаю, ошибка. Он, по-моему, хороший человек. Я думаю, его выпустят, когда разберутся. Ведь без ошибок нельзя, я понимаю… – Он поглядел на Сашку. Сашка выпил.

– Лес рубят – щепки летят, – сказал Олег. – Ничего не поделаешь. Лучше пусть пострадают несколько невиновных, чем останется какой-нибудь притаившийся гад. Это верно Сталин сказал насчет моста.

– Да, – сказал Григорий. – Здесь зевать не приходится. В Мадриде пятая колонна, стреляют из-за угла, саботируют, шпионят. Говорят, их расстреливают.

– Душить без пощады, – сказал Олег яростно. Он был уже готов. -У нас здесь тоже пятая колонна. И еще страшнее. Потому что тихие и высокосидящие.

Сашка выпил еще рюмку и сказал:

– А как Валечка?

– Ничего, спасибо, – сказал Григорий.
[1] [2] [3]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.